Глава 2

Джонатан

Я несу Эйдена на руках в его комнату. Его голова покоится на моей груди, и он тихо посапывает, в то время как его маленькие ручки держатся за мою рубашку.

Персидские ковры расстилаются у меня под ногами, а тусклые желтые люстры освещают путь. В залах царит жуткая тишина. Это совсем не похоже на те времена, когда были живы мой дед и мои родители.

Раньше у нас было больше персонала, чем требовалось, и моя мать отчаянно пыталась вдохнуть жизнь в особняк.

Воскрешать мертвых бесполезно. Лучше переориентировать эту энергию на создание чего-то нового и убедиться, что она никогда не исчезнет. Кроме того, тишина — это хорошо. Тишина означает, что я могу слышать, когда что-то идет не так.

Например, прямо сейчас.

Мои ноги медленно останавливаются при звуке хлопающих занавесок балкона изнутри. Марго знает, что нельзя ничего оставлять открытым на ночь, так что это может означать только одно.

Блядь.

Крепко держа Эйдена, я пересекаю расстояние до открытого балкона в конце второго этажа. Я подумываю о том, чтобы оставить его в его комнате, но это займет у меня время, которого у меня нет. Я также не могу оставить его на одном из огромных стульев, стоящих у стен, потому что не верю, что он будет в безопасности.

Мой единственный сын не должен быть в чертовой небезопасности в моем собственном доме, но опасность для его жизни не та ситуация, которую я могу игнорировать. Я тоже не могу его оставить, потому что он никогда меня не простит.

И я не смогу простить себя.

Шипящий звук доносится до меня первым, когда я стою на пороге балкона. Затем следует бормотание: тихое и преследуемое.

Это должно быть нормальным, учитывая, что я был свидетелем таких сцен бесчисленное количество раз раньше.

Это не так.

Отнюдь нет.

Я никогда не привыкну к тому, что моя жена постепенно теряет рассудок. Или к тому факту, что иногда я даже не могу ее узнать. Как в этот момент.

Алисия стоит на каменных перилах балкона, ее хрупкие руки широко раскрыты, когда она движется по краю. Ее белая ночнушка тонкая и доходит до лодыжек. Ткань и ее длинные черные пряди развеваются за ней на ночном ветру.

Я медленно приближаюсь к ней, чтобы не напугать, все еще держа Эйдена в смертельной хватке. Последнее, чего я хочу, это чтобы он видел свою мать такой. Мы оба изо всех сил пытались защитить его от этой ее стороны, но ночью она теряет полный контроль.

Это может быть бессонница, депрессия, галлюцинации или невроз. Это могли быть все они вместе взятые.

Что точно, так это то, что с годами ей становилось хуже. Когда я впервые встретил Алисию, она была мягкой и непринужденной девушкой, которая ненавидела быть в центре внимания. В то время она потеряла свою мать в результате самоубийства, а вскоре после этого она попала в автомобильную аварию со своими друзьями, в которой она была единственной выжившей.

Оба инцидента не давали ей покоя, тем более что они произошли близко друг к другу. Однако ее не беспокоили галлюцинации. Она не бродила по коридорам посреди ночи, а потом не рыдала. Или, возможно, она делала все эти вещи, но прекрасно справлялась с их сокрытием.

Алисия всегда была из тех, кто молча страдал, молча разговаривал и молчанием выражал свою боль. Может, эта тишина все-таки душила ее.

Это определенно душило меня.

Ее понятные слова становятся яснее, когда я стою на небольшом расстоянии от нее. Она все еще бормочет, быстро, пропуская слоги.

— Только не моя мать... Я не моя мать... Я не могу быть своей матерью... Я такая, хотя... я такая. Теперь я заплачу. Они придут за мной... Он придет за мной и за ней, и теперь все будет кончено. Со мной будет покончено... со всем... всем... всем... что, если Эйден тоже уйдет в себя? Нет, нет, нет... Я буду своей матерью...Я должна быть своей матерью... зачем ты это сделала, мама? Как ты могла это сделать? Как ты жила с самой собой? Если я это сделаю, все будет кончено? Ответь мне... скажи мне...

Так обычно и бывает. То, что она обычно говорит. Иногда она плачет и рыдает, выкрикивая имя своей матери.

Я пытаюсь понять смысл ее слов, но ее психотерапевт сказал мне, что это бесполезно. Алисия единственная, кто знает, что происходит у нее в голове, и, если я попытаюсь вмешаться, это только ухудшит ситуацию, а не улучшит.

Поэтому я делаю единственное, что знаю. Смягчая свой голос, я зову ее по имени.

— Алисия...

Она замирает, ее бормотание прекращается, но она не поворачивается ко мне лицом. Поэтому я делаю это снова, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно приветливее.

— Спускайся, Алисия.

Она яростно трясет головой, ее волосы рассыпаются по плечам.

— Если ты не спустишься, то упадешь.

— Я ... я не могу упасть, иначе она заплатит.

Ее голос срывается на последнем слове.

— Она?

Эйден шевелится в моих руках, и я прижимаю его голову к плечу, чтобы он не видел сцену передо мной. Есть причина, по которой я больше не оставляю его с ней без присмотра. Один из моих охранников всегда с ними, даже когда они находятся в стенах дома. Возможно, я не смогу отпустить Алисию, но я не стану рисковать безопасностью своего сына или племянника.

Тихое сопение Эйдена заполняет тишину, и Алисия медленно поворачивается, склонив голову набок. Ее волосы закрывают один из ее не моргающих темных глаз, ее маленький носик и четко очерченные скулы. В темноте она кажется такой же бледной, как ее ночнушка. Как призрак самой себя.

Выражение ее лица отстраненное, будто она оторвана от этого мира и уже тянется к далекому.

Только когда ее взгляд падает на Эйдена, она дважды моргает, и на ее веках блестят слезы.

— Ч-что он здесь делает? Он не должен быть здесь, Джонатан. Дьявол придет за ним.

— Я отнесу его в постель, ладно?

Она несколько раз кивает.

— Ладно.

— А теперь спускайся. — держа одну руку на спине Эйдена, я протягиваю ей другую. — Давай и тебя уложим в постель.

Она смотрит на мою протянутую ладонь, и слеза скатывается по ее щеке.

— Я не принимала свои таблетки.

— Я знаю.

Если бы она их приняла, то не бродила бы по гребаным коридорам посреди ночи. Но я также не могу и не буду заставлять ее принимать их, даже если психиатр скажет мне, что это ради ее же блага. Антидепрессанты вызывают онемение, и она перестает обращать внимание на Эйдена. Она перестает есть и разговаривать.

Она вообще перестает существовать.

— Таблетки не дают мне чувствовать, — шепчет она.

— Я знаю.

— Я ненавижу это. Я ненавижу не чувствовать.

Сейчас она вся в слезах, слезы заливают ее щеки и смачивают нежную линию горла.

— Я знаю.

— Разве ты не ненавидишь меня, Джонатан? Разве ты не хотел бы заполучить одну из тех нормальных женщин?

— Я никогда не ненавидел тебя, Алисия. Я ненавижу мир, который превратил тебя в это. — я делаю еще один шаг вперед, сопротивляясь желанию сдернуть ее с края. — А теперь спускайся.

Она смотрит на мою руку, губы дрожат.

— Но я ненавижу себя. Я ненавижу то, что я делаю.

— Что ты делаешь?

Медленно ее глаза встречаются с моими, когда она протягивает руку.

— Сегодня я видела дьявола, дорогой. Я думаю, он идет за мной.

— Какого дьявола?

— Я приму таблетки. — она шмыгает носом, отдергивая руку, прежде чем ее пальцы могут коснуться моих. — Я думаю, что ненавижу чувствовать больше, чем не чувствовать.

Не обращая внимания на мою протянутую ладонь, она слезает с перил, ее босые ноги касаются пола. Она подходит ко мне, но не смотрит мне в глаза. Вместо этого она касается губами волос Эйдена.

Он что-то бормочет во сне, и она улыбается. Это странно ее улыбка, то есть. Она не только душераздирающая, но и похожа на продолжение ее слез.

— Защити его, Джонатан, — она делает паузу. — Даже от меня, если тебе придется.

Я собираюсь обнять ее, сказать, что она никогда не причинила бы вреда Эйдену, но она проносится мимо меня в направлении лестницы.

Я испускаю долгий вздох, когда моя рука опускается на бок, безжизненная и пустая. Дурное предчувствие остается в моей груди, когда я смотрю, как она отступает назад.

Почему, черт возьми, это кажется началом конца?