ГЛАВА 2

Уэст

Кого я уж точно не ожидал увидеть в маленькой католической церкви своего чудного родного городка, так это какого-то сумасшедшего чувака с фиолетово-голубыми волосами, покрытого татуировками и пирсингом. Интересно, как, черт возьми, из эпохи лондонского панка он попал в современный техасский городок? Адриана Салерно, ради которой мы все сегодня собрались, никогда не покидала штата Одинокой Звезды. По крайней мере, так она говорила, пока долгие часы рожала Пиппу. Каким образом Адриана могла встретить такого странного человека?

Возможно, он случайно оказался не в том месте. Или просто проезжал через город по пути на слет эмо и решил остановиться, чтобы зажечь свечу за то, что безнадежно утратил способность сливаться с толпой.

Я заставил себя отвести взгляд. Парень находился слишком далеко, чтобы различить какие-либо детали, кроме цвета волос и тату, поэтому я попытался сосредоточиться на гробе передо мной.

Адриана.

За последние пару лет она стала мне самым близким другом, помимо моих братьев и сестер. И я все еще не мог смириться с ее внезапной кончиной.

Окинув взглядом группу горожан, собравшихся в церкви, я невольно подумал о том, что многие из нас искренне ее любили. От завсегдатаев пекарни и женщин из моей клиники, которые с нетерпением ждали ее визитов, до детей из общественного центра, которым она преподавала волонтерские уроки искусства. Все знали, какой доброй и жизнерадостной молодой женщиной Адриана была, готовой отдать последнюю рубашку если понадобится.

А теперь она лежала в этом ужасном ящике.

Правда, Адриана не всегда была такой доброй душой. Много лет назад она ступила на скользкую дорожку и постоянно влипала в разное дерьмо. Но закончив школу, стала полагаться только на себя, и все начало меняться. В последний год своей жизни Адриана забеременела, и это укрепило происходящие в ней перемены в глазах всего города. Она делала это ради Пиппы.

Крошечный сверток у меня в руках извиваясь закряхтел. Я посмотрел на идеальное маленькое личико ребенка, она возмущенно корчилась, просыпаясь от крепкого сна, и я поспешно потянулся к рюкзаку у ног, чтобы найти бутылочку, которую приготовил, прежде чем отправиться на службу. Я торопился, пытаясь вовремя положить соску в рот ребенка, но не успел.

Отчаянный вопль разнесся по крошечному зданию церкви, словно олицетворение моего собственного горя. Душераздирающие, голодные крики, отражаясь от стен, отскакивали от них рикошетом, заставив собравшихся тут же умолкнуть. У меня дрожали руки, пока я изо всех сил пытался попасть соской на бутылке в маленький ротик, прежде чем потеряю контроль окончательно и начну рыдать вместе с малышкой. Откуда-то из глубины церкви донесся грохот, но я сосредоточился исключительно на том, что было передо мной, лишь бы не сорваться.

Несмотря на то, что являлся семейным врачом, творящим чудеса, я не мог излечить этого ребенка и унять ее боль, чтобы стало легче. Не мог совершить скачок во времени, вернуться назад и спасти ее мать. Все, что мне оставалось — кормить малышку и прижимать к себе.

Не в моих силах пообещать маленькому свертку в руках, что ее мама вернется за ней, потому что мамы не стало. Адриана, моя сильная, красивая подруга, ушла навсегда.

А Пиппа осталась совсем одна.

Несколько раз сильно причмокнув, малышка нашла более спокойный ритм сосания, чередуя его с легкими вздохами. По окончании короткой службы я передал Пиппу женщине рядом со мной. Голди работала старшей медсестрой в моей клинике и благодаря этому смогла получить временную опеку над Пиппой в качестве приемного родителя. Я дал ей оплачиваемый отпуск до тех пор, пока нужно будет заботиться о четырехмесячной девочке.

На протяжении всей службы Голди рыдала взахлеб, стеная имя Пиппы каждые несколько минут. Если бы мое сердце и без того не было разбито, то ее скорбящие причитания наверняка разнесли бы его вдребезги. Уверен, в те моменты, когда Голди успокаивалась, она, скорее всего, молилась Деве Марии, чтобы та благословила Пиппу и привела в любящие руки пары, которая так отчаянно хотела ее усыновить.

Дженнифер и Дэниел Уорнер сидели через проход от нас на скамье напротив. Я заметил, как на протяжении всей службы Дженн постоянно разглядывала ребенка, не находя места рукам, держа их на коленях либо сложенными вместе, либо в больших ладонях Дэниела. Я испытывал смешанные чувства по поводу того, что Уорнеры усыновят Пиппу. С одной стороны, я знал, как давно они пытаются завести второго ребенка, являясь заботливыми родителями для своего шестилетнего сына Натана. С другой стороны, приходилось бороться с собственническими чувствами — я находился рядом с Адрианой на протяжении всей беременности, родов и первых четырех месяцев жизни Пиппы. Представлял, как помогу Адриане вырастить ее — не как родитель, разумеется, а в качестве хорошего друга. Адриана оставалась одинока и никогда не говорила, кто отец ребенка, хотя в ночь своей смерти в конце концов призналась от кого забеременела, и заставила поклясться, что Пиппа узнает, как она была желанна.

Мы с Адрианой были не особо близки, пока она не обратилась ко мне за помощью в наблюдении беременности. Разумеется, я знал ее. Все в Хоби знали. У нас даже имелись общие предметы в некоторых классах средней школы. Но по-настоящему сблизились мы только во время беременности и последующих родов Пиппы, схватки длились настолько долго, что стали настоящим испытанием. Она поделилась со мной тем, чего никогда не рассказывала ни одной живой душе.

Как только ребенок появился на свет, я стал ей опорой. Адриана была одинока, но ни один родитель не должен справляться со всем в одиночку.

Она начала потихоньку привыкать к рутине и все меньше нуждалась в помощи с ребенком, когда у нее случилась легочная эмболия, которая внезапно унесла ее жизнь. Заручившись помощью Голди, я немедленно взял на себя заботу о Пиппе, пока социальные службы не обязали нас передать ее им. К счастью, потребовалось всего несколько часов, чтобы вернуть девочку на попечение Голди, однако меня терзал страх: каково будет больше не видеть ее, когда я хочу.

Выйдя вслед за Голди из церкви, я обратил внимание, что панка на последней скамье уже нет. А очутившись на церковном дворе, залитом ярким солнцем, заметил, что тот стоит в стороне и беседует с Хонови Батистом, городским адвокатом. Когда глаза привыкли к солнечному свету, я отметил, что парень с фиолетово-голубыми волосами на самом деле поразительно красив, и на миг он даже показался мне знакомым. Ну, он был бы еще красивее, если бы не хмурый взгляд и одежда, выглядевшая так, будто он одолжил ее у чьего-то двоюродного дедушки Мелвина.

Несмотря на нелепую рубашку на пуговицах и брюки цвета хаки, этот человек был очень далек от традиционного католического прихожанина. На затылке и висках его волосы были короткими и темными, а на макушке длинными и окрашенными в насыщенный фиолетовый цвет с темно-бирюзовыми прядями. Он нервно провел по волосам рукой, отчего разноцветные пряди заколыхались, словно у Маленького Пони, встряхивающего гривой. Его ухо полностью покрывали крошечные шипы и колечки, а подойдя ближе, я заметил небольшую серебряную штангу в темной брови, маленькую петлю в ноздре и двойной пирсинг на пухлой нижней губе. Из-под воротника и рукавов выглядывали татуировки, полностью покрывающие руки и пальцы. Мне вдруг стало интересно, какие еще рисунки и пирсинг скрыты под одеждой, и эта мысль непроизвольно взволновала мой член. Я стиснул зубы от неуместности подобной реакции на нелепого персонажа, заявившегося на похороны моей подруги.

Справедливо или нет, но в своей реакции я винил этого мудака. Ему следовало держаться подальше от службы по Адриане и найти время встретиться со своим адвокатом в другой раз. Вероятно, ему нужен кто-нибудь, кто защитит его от обвинения в мелком преступлении. И судя по всему, этот наряд призван сделать его похожим на порядочного гражданина в суде. Как будто подобное вообще возможно.

Прежде чем успел проводить Голди на парковку к своему грузовику, я услышал, как Хонови окликнул меня.

— Уэст, подойди сюда, пожалуйста, — позвал он. — Вы тоже, миссис Бэнкс.

Мы с Голди повернулись, чтобы подойти к Хону и его клиенту.

Панк смотрел на Пиппу в руках Голди так, словно видел какое-то ужасное привидение или инопланетное существо, вырывающееся из чьего-то лица. И выглядел при этом испуганным и бледным. Я задавался вопросом, кто, ради всего святого, мог так бояться маленького ребенка и, что еще важнее, почему? Хотя, если он клиент Хона, то, возможно, просто боится суда.

Хон протянул мне руку для рукопожатия и подойдя к Голди ласково погладил Пиппу.

— Уэстон Уайльд, Голди Бэнкс, это Нико Салерно, — рассеянно произнес Хон, продолжая ворковать над ребенком. Внутренности перевернулись, а в ушах зазвенело, когда его слова начали складываться в голове, как кусочки головоломки. — Брат Адрианы. Он здесь, чтобы взять опеку над Пиппой.

У меня отвисла челюсть, и я уставился на парня перед собой. Он даже не тянул на двадцатипятилетнего, а надежности в нем было не больше, чем в ветхой лодке с пробитым дном. Он меньше всех на свете подходил на роль отца Пиппы. И это был тот самый давно утраченный брат Адрианы? Никчемный панк, драгоценные чувства которого ранили в детстве настолько, что он сбежал?

— Хрена с два! — прорычал я, выхватывая Пиппу, укутанную в одеяльце, из рук Голди и прижимая ее к груди.

Глаза Хона распахнулись от удивления, как и у Нико — парня с фиолетовыми волосами. Они вместе с Голди казались ошеломлены моей реакцией. Обычно я слыл образцовым гражданином. Этакий Мистер Мэннерс, дружелюбный городской доктор. Но не в этот раз. Не в день, когда похоронил подругу и чувствовал себя сломленным из-за того ужасного факта, что Пиппа будет расти без нее.