6. Айви

Мне в нос ударяет резкий запах мочи, и я вхожу в палату, где лежит mamie вместе с еще одной женщиной, каждый вздох которой сопровождается непрерывным гудком. Полагаю, сигналом аппарата, поддерживающим в ней жизнь. От этой женщины мою бабушку отделяет пастельная занавеска. Она лежит в своей кровати, и тяжелые оконные шторы заслоняют от нее почти весь дневной свет, от чего в палате царит угнетающий полумрак, который раньше непременно поверг бы ее в уныние. Она любила солнце так же сильно, как свои сады, музыку... и меня.

Из купленной мною акустической колонки доносится еле слышное звучание «Te Revoir Mon Amour» в исполнении Рины Кетти, ее самой любимой французской певицы из всего списка Спотифай. (Спотифай (англ. Spotify) — интернет–сервис потокового аудио, позволяющий легально и бесплатно прослушивать музыкальные композиции и аудиокниги — Прим.пер.) Наверное, это помогает ей отвлечься от гудящего аппарата лежащей рядом женщины и не обращать внимания на то, сколько вдохов делает в день ее соседка. Если она вообще в состоянии замечать такие вещи.

Я слегка приоткрываю занавески, и в комнату врывается резкий луч солнечного света. Когда он касается кожи mamie, я замечаю подергивание ее руки.

Глядя слезящимися глазами куда-то мне за плечо, она слегка улыбается, и вокруг ее рта проступают морщинки.

— Ты его слышишь, moineau?( Moineau (франц.) — воробышек — Прим. пер.)

— Слышу кого, mamie?

— Ангела. Он говорит, что уже скоро.

— Мне бы хотелось, чтобы ты перестала так говорить. Хватит это повторять.

Ее ласковые карие глаза устремляются на меня.

— Это место... не мой дом.

Тут она права. Далеко не дом. Несколько лет назад бабушка перенесла обширный инсульт, и, хотя большую часть времени она несёт полнейший вздор, у нее бывают прояснения сознания, и тогда я задаюсь вопросом, помнит ли она что-нибудь из своего прошлого.

— Знаю, что не дом, — грустно улыбаясь, я глажу ее руку, и моей ладони касается ее морщинистая кожа. — Жаль, что я не могу забрать тебя к себе домой.

— Ангел… Он говорит, что перед смертью мне необходимо исповедаться.

Я зажмуриваюсь и тяжело вздыхаю. Когда эта женщина еще пребывала в здравом уме, она всегда была, я бы сказала, умеренно религиозной. Сделав что-нибудь сомнительное, она чувствовала себя виноватой и время от времени у нее случались моменты искреннего раскаяния, но ни один из них так и не привёл к серьезным посещениям церкви. Однако после инсульта она только и делает, что говорит о церкви. Об очищении души. Об искуплении грехов.

— Я об этом позабочусь, mamie.

— А ты исповедовалась в своих грехах, mon petit moineau?

С самого моего детства она называла меня своим маленьким воробышком, в память об Эдит Пиаф, одной из ее любимых французских певиц.

— Еще нет. Но исповедаюсь. Обещаю.

— Этот мужчина просто ужасен. Он так дурно поступил с тем бедным ребенком.

От её слов у меня в груди зарождается паника, и я слегка наклоняюсь в сторону, чтобы убедиться, что в палату никто не вошел.

— Но ты можешь снять со своей души этот груз. Ты не должна расплачиваться за его грехи.

Из целой жизни воспоминаний, разбросанных в ее сознании, словно в ящике с кухонным хламом, откуда, черт возьми, взялась эта странная мысль?

— Ты помнишь... Кэлвина?

Бабушка отворачивается от меня, поджав губы, и на мгновение мне кажется, что она сейчас разразится речью о нем. Как-никак она всегда его ненавидела, по началу, может, даже больше, чем я. Вместо этого ее лицо расплывается в улыбке, а к глазам подступают слёзы.

— Знаешь, на кого похож мой ангел?

Окончательно запутавшись в ее беспорядочных воспоминаниях, я не утруждаю себя ответом на очередную бессмыслицу.

— На Луи Журдана. Моим любимым фильмом был «Жижи». Помнишь, мы сбежали с уроков, чтобы посмотреть его в театре?

Она определенно говорит не со мной, а с какой-нибудь своей одноклассницей, потому что, когда этот фильм шел в кинотеатрах, я еще даже не родилась. Пока она болтает о фильме, я погружаюсь в собственные воспоминания. В то мгновение моей жизни, в которое мне бы очень хотелось вернуться и всё изменить.

Я опускаю взгляд на разбросанные по всему столу медицинские документы и собираю их в надлежащем порядке — информационный листок пациента, история болезни, медицинский осмотр, заполненные бланки согласия, предписания врача, записи о ходе лечения, консультации врача, операционный протокол, данные лабораторных исследований и документы для выписки. После двух лет работы здесь, я делю это почти что бездумно. И это хорошо, потому что сегодняшняя смена началась для меня с письма от городских властей, в котором сообщалось, что город Лос-Анджелес не оценил благотворительную деятельность, которой вот уже около десяти лет занималась моя бабушка. Другими словами, мне выдали судебное предписание о выплате штрафа в размере 40 000 долларов, которые накопила моя бабушка тем, что позволила бездомным занять большой участок земли. Похоже, все пени, что она довольно долго игнорировала своими протестами. После того, как я прорыдала над этим всю вторую половину дня, у меня не осталось никаких моральных сил думать ни об этом, ни тем более о грыжесечении Альфреда Миллера, карта которого лежит у меня перед глазами.

Когда я вношу информацию в нашу систему регистрации, то невольно вздрагиваю от внезапно раздавшегося звонка, поэтому в конечном итоге вместо «Миллер» набираю «Ми;оис».

Отдел запросов — это голландская дверь, которую мы запираем на время второй смены, но, по-видимому, тот факт, что она заперта, не является достаточным сдерживающим фактором, в прочем, как и прикрепленная с обратной стороны табличка «ЗАКРЫТО».

Не обратив на дребезжание никакого внимания, я возвращаюсь к вводу информации, но звонок раздается снова.

Серьезно? Теперь не реагировать, это уже вопрос принципа, и я вдруг жалею, что не захватила на работу свои наушники.

Опять звонок.

Раздраженно фыркнув, я встаю из-за стола и, распахнув дверь, вижу за ней мужчину. В своем отглаженном и подогнанном по его крепкой фигуре черном костюме он напоминает мне мафиози, лицо мужчины гладко выбрито, волосы зализаны назад.

— Мы закрыты. Видимо, табличка не совсем понятна.

— Табличка?

Я бросаю взгляд на дверь, и тут же чувствую неловкость.

— Ну ладно, обычно тут висит табличка. Но я говорю Вам, мы закрыты. Вы можете прийти завтра в восемь, когда мы снова откроемся.

— Боюсь, завтрашний день не входит в мои планы. Мне нужно получить доступ к медицинской карте сегодня вечером.

— Боюсь, сегодняшний вечер не входит в мои планы. Приятного вечера, — я захлопываю дверь, но она не закрывается.

Обхватив пальцами край двери, мужчина дёргает ее обратно, и по моей спине пробегает электрический разряд.

— Предлагаю сделку.

— Никаких сделок. А если Вы не уйдете, я вызываю охрану.

— Вы же не хотите этого делать.

Тем не менее, моя рука уже тянется к стоящему на столе телефону. Естественно, незаметно.

— Мне нужна медицинская карта Ричарда Розенберга. Ранее он поступил в отделение неотложной помощи с жалобами на затруднённое дыхание.

— Во-первых, я не предоставляю такую информацию. Ответственная за это дама сейчас сидит дома и смотрит «Ходячих мертвецов». Во-вторых, кто Вы ему?

— Адвокат по защите прав пациента. Но это тут реально ни при чём.

— Нет, это как раз очень даже при чём, потому что я не могу выдать карту кому попало. Для этого необходимо подписать и подтвердить определённые формы и документы.

Он смотрит налево и качает головой, затем снова переводит взгляд на меня.

— У меня нет на все это времени.

— Тогда разговор окончен. Завтра утром Агнес будет рада Вам помочь. Конечно же, после того, как выпьет кофе.

Презрительно хмыкнув, он наклоняет голову. От его самонадеянности мое негодование лишь усиливается.

— Я сразу перейду к делу. Мне известно, что у Вас небольшие проблемы с городскими властями. По моим подсчетам, на несколько штук баксов.

На мгновение оцепенев, я поднимаю на него глаза, и грудь пронзает ледяной озноб.

— Почему.... Почему Вы так говорите?

За него отвечает проступившая у него на лице злая усмешка.

— А если я скажу, что могу Вам помочь?

— Я не отдам Вам карту за деньги. Это будет стоить мне работы.

— А так будет светить тюремный срок за неуплату.

— Уверена, что перед этим долг... вычтут из моей зарплаты.

— Возможно, Вы и правы. После чего Вы останетесь практически нищей, верно?

То, как он преувеличенно жестикулирует при разговоре, действует мне на нервы, от чего у меня возникает желание захлопнуть эту чертову дверь прямо у него перед носом.

— Я имею в виду, что сорок кусков за несколько лет — это примерно половина ипотечного платежа. Без увеличения доли в собственности.

— Что именно Вы предлагаете и что просите взамен?

— Медицинскую карту Ричарда Розенберга. Взамен? Я сделаю так, что судебный приказ и штраф исчезнут.

«Конечно. Кто, черт возьми, этот парень?»

— Да? И как же Вы собираетесь это сделать?

— Дорогая, у меня есть влиятельные друзья. Друзья, которые знают, как сделать так, что подобные вещи просто исчезнут. Как Вы думаете, откуда я узнал, что старину Ричи видели на мониторах?

«Охрана? Зачем? Этот человек преступник или типа того?»

— Кто Вы такой? Полицейский?

— Что-то в этом роде. Но не такой формалист и ханжа, — он наклоняется ко мне и облокачивается на дверь. — Я зарабатываю на жизнь тем, что устраняю отбросы.

— А какие у меня гарантии? Я не собираюсь отдавать чью-то медицинскую карту какому-то совершенно незнакомому человеку, полагаясь лишь на его обещания.

— Через два часа я вернусь с распоряжением суда, в котором Вы освобождаетесь от уплаты наложенного на Вас штрафа. Кстати, меня зовут Кэлвин. Вот мы и познакомились, Айви.

— Откуда Вы знаете мое имя?

— Два часа. И если Вас это не убедит, можете не заключать сделку.