Я почувствовал на сиденье холод. Сунул руку и обмер. Под рукой бил фонтан, просунул дальше — с кулак пробоина. Ветка вскочила, отряхиваясь, окатила нас холодными брызгами и начала метаться по лодке. Я наступил на фонтан ногой и поддернул рюкзак с сухарями, хотел захватить лямкой собаку, но она вдруг метнулась за борт.

— Зачем, дед, ты ее?

— Андрей, ползи ко мне, — тихо сказал я.

— Тут вода, — с тревогой сказал Андрей.

— Ко мне, Андрей! — приказал я и заработал шестом, как маховым веслом. Вода холодила уже под коленями.

— Ты че, дед, уже в воде?

— Спокойно, Андрейка. Не шевелись.

Сунул в воду шест, дно было близко, пригнулся, стараясь угадать землю, и в это время лодка, как старая порванная калоша, мягко оседая, ткнулась в берег.

Я спрыгнул в воду, схватил Андрея и вышел на берег. Он был, как лягушонок, мокрый. Вернулся и подтянул тяжелую, залитую водой лодку.

Походили, пошарили по берегу. Нашли гнилой пень, разгребли внутри сухие гнилушки — лучшей растопки и не надо. Притащили две охапки валежин. Руки — как грабли — не гнутся: едва зажег спичку. Прикрываем растопку оба с Андреем. Задымило. Приятно щекочет в носу. Вспыхнули ветки. Подбрасываем в костер. Огонь — великое открытие, только здесь по-настоящему и оценишь!

Лодку поставили на борт, подперли корягой. Повесили над костром котелок на чай и забрались под лодку. Сидим, сушим одежду, да и дождь приутих — так себе накрапывает.

— А где же Ветка с Гольцом? — спохватывается Андрей.

— За рекой, починим корабль, съездим.

— Давай чинить тогда, — предлагает Андрей.

— Чем будем заделывать пробоину?..

Андрей на четвереньках подбирается к дыре, осматривает.

— Латать, дед, надо.

— Знамо дело, надо. А как?

— Болтами.

Сразу видно, что монтажник, не сказал же нитками или клеем.

— Где возьмем болты?

— Думать надо.

— Ну это, Андрей, демагогия.

— А ты охто сам? — подражает Андрей Талипу.

Котелок зафыркал, зашумел костер. Достаю из кармана рюкзака заварку — отсырела, липнет к рукам.

В старые времена пачку бы на два раза, теперь слишком жирно — щепоть на котелок. Запахло чаем. Прикрыл котелок шапкой — чтобы дух не выходил. Раскрываю банку сгущенки. Андрей разложил на кучки сухари. Стол на мешке из-под лодки. Сам сидит на шапке, на камнях плохо. Я сапоги подложил. Наливаю в кружку чай. Сидим, хрустим сухарями, пьем чай из одной кружки, по очереди. Весело пляшет костер. Потянулся подбросить в костер — зацепил котелок, опрокинул.

— Не переживай, вода есть рядом, — Андрей надергивает обувку на босу ногу и хрустит галькой. Слышу, черпает воду и бубнит что-то. — Дед, зачем бросал гаишка? — и сует мне спиннинг.

Попробовал катушку — крутится, не заржавела.

— Вот и гаишка, ЛЭП и болт, — подражаю Талипу. — Может, разберем катушку для починки корабля?

— Правильно, дед, — Андрей ставит на угли котелок, подбрасывает дров и ныряет под лодку.

Я разобрал катушку, леску сунул в карманчик рюкзака, болт с гайкой отдал Андрею.

— Держи пока, на сохранение даю.

Выстрогал из дранины две пластинки величиной с коробку из-под «Казбека», чуть потоньше, примерил на пробоину, пробуравил ножом посередине каждой пластины по отверстию под болт. Вместо клея еловая смола. Осталось стянуть пластины болтом.

Как только рассветет, осуществим замысел.

— Ну, а сейчас, Андрюха, вздремнем. Дед мне еще говаривал: утро вечера мудренее. Но прежде давай-ка соорудим маленький Ташкент. Переноси костер вот на это место, а я пойду прутьев нарежу.

— Не понял, дед.

— Смотри.

Переложил головешки покрупнее на другое место. И пошел в заросли. В кустах было темно и сыро. Резал прутья на ощупь. Вернулся с охапкой тальника. Костер уже бойко полыхал на новом месте. На старом дымились угли, синела зола. Разгреб пошире огнище, зола шипела и клубилась вместе с паром. На горячую золу уложили прутья, расстелили на них портянки, обувку под головы. Лодку тоже перенесли, укрепили навесом. Забрались под него.

— Ну, ты даешь, дед, — укрываясь курткой, говорит Андрей. — Давай я тебе радикулит греть буду, — прижимается он ко мне и вздыхает: — Собаки продрогнут, у них же нет Ташкента…

Рассветало. Костер прогорел, чадили головешки.

Я вылез из-под лодки осторожно, чтобы не разбудить Андрея. Патыма дымилась легким редким туманом, берега были сонными и отяжелело блестели мокрыми кустами. Я посвистел собакам — эхо отозвалось и передразнило совсем близко за рекой. Прошел вдоль берега по течению реки шагов тридцать — пятьдесят и увидел между камней на песке отпечатки лап. След был свежий, после дождя, четкий оттиск когтей, мне показалось, даже песчинки еще не успокоились. Еще подумал — рабочая лапа! Снял шапку и накрыл след — не вошел.

Где же собаки? Может, Ветка обиделась, что ее выбросили из лодки, и вернулась в хижину и кобеля увела? От этой мысли даже жарко стало. А может, где-нибудь под кустом лежит — ощенилась, опять кобель бы пришел, а может за зверем оба ушли?

Набрал в легкие воздуха и крикнул:

— Ветка-а!.. — На том берегу — а-а-а! — прислушался, нет, не лают.

Из-под лодки вылез Андрей, сонный. Стоит, топчется, глаза трет кулаком.

— Нету? — спросил. — А скоро солнце?

— Скоро, Андрюха, скоро. Поспи еще. Рано.

Любит Андрей восход. Весь зардеет и перестанет дышать. Ждет. А когда выкатится солнце, вздохнет глубоко и сидит не шевелится.

Я взял нож, залез на бугор, где росли великолепные стройные, одна к другой, сосны. Солнце уже высветило их длинную малахитовую хвою. Набрав комок янтарно-липкой смолы, я вернулся в лагерь. Андрей сидел на корточках у костра и грел живот.

— Клею добыл, — сказал я, — будем чинить корабль или сначала умоемся и закусим?

— Закусим, и чинить, — отозвался мой матрос.

Сели чай пить.

— Ты что, Федул, губы надул? — спрашиваю Андрея.

Молчит. Глаз не поднимает.

— Что с тобой, боевой мой товарищ?

— И ты бы надул, если бы у тебя потерялись. Может, они утонули.

Андрей поднял полные слез глаза, положил осторожно ложку, сухарь, поднялся и направился к воде.

Мне тоже еда не шла.

Я злился на собак и жалел их одновременно. Может, ушли в низовье — к жилью?

На плесе играла крупная рыба. Туман отрывался от воды, струился и таял под кустарниками. Я намазал смолой пластины, наложил с обеих сторон дна и стянул их болтом. Подняли с Андреем лодку и опустили на воду. Как будто не течет.

Андрей принес котелок, удилище и тоже заглянул в лодку.

— Сухая, — сказал он.

— Давай спустимся по течению, может, там встретим?

Андрей оживился:

— Давай, дед!

Мы уложили нехитрое корабельное имущество, сели по местам, и я вывел лодку на стремнину. Патыма, голубая и спокойная, как небо, текла нам навстречу. От движения воды приятно кружилась голова. Было так чудесно, что хотелось впитать в себя прозрачную синеву глубокого неба и зеленую истому распадков.

Чтобы сократить расстояние, я срезал изгиб реки. Вдруг из-за поворота вырос дом. Он стоял на высоком берегу, с закрытыми ставнями, под тесовой крышей.

— Замок! — удивленно крикнул Андрей. — Смотри-ка, еще дом, два, три.

— Крепость!

— Нет, замок!

Мы высадились на берег и направились в замок. Постройка была обнесена тесаными жердями, вместо ворот раздвижное прясло. Мы раздернули звено и вошли во двор, обширный, заросший высоким пыреем. Кисточки на нем оборвало ветром, торчали безголовые серые дудки. Обошли двор. Осмотрели усадьбу. Видимо, это была работа одного и того же мастера, что и на перевале в часовне. Резьба по дереву. Карнизы, ставни, резные колонны — все выполнено со вкусом и старанием. Кроме большого пятистенного дома, во дворе стоял амбар, летняя кухня, лабаз, а в дальнем углу, к которому примыкал сосновый лес, — загон для оленей с остроконечной дымокурней и пряслом для привязи лошадей.