Глава 8

ЭМЕРИК

Я старательно вчитываюсь в ее ученическое досье, но все буквы сливаются в одно. Я слишком увлечен, все мои мысли обращены к девушке, сидящей по другую сторону моего стола. Другие ученики ушли домой, теперь только я и Айвори, и это необъяснимое влечение.

Ее длинные пальцы сцеплены вместе на коленях, когда она сидит, выпрямив спину, а темные волосы спадают по изящной линии шеи. На губах естественная, как ей кажется, улыбка, но не такая широкая, как у ее предшественников. Сомнительная. Такие улыбки маленькие девочки носят, когда им страшно.

Бросив документы на стол, я наклоняюсь вперед, разрывая невидимый пузырь напряжения.

— Чем вы обеспокоены?

Я знаю ответ, но мне хочется услышать его из ее уст.

— Ничем. — Почесывает пальцем свой нос. Маленький подсказывающий жест. Она лжет.

Достаточно громко ударяю кулаком по столу, чтобы она испуганно ахнула.

— Это последний раз, когда вы лжете мне. — Если придется, богом клянусь, выбью из нее правду. — Скажите, что вам ясно.

На ее горле трепещет выступающая венка.

— Да, я поняла.

— Отлично. — Бросаю взгляд на вырез ее рубашки, глубокую линию декольте и булавку, опасно держащую все это вместе. Быстро отвожу взгляд, сосредотачиваясь на ее лице. — Теперь, ответьте на вопрос.

Девушка обтирает ладонями свои бедра и удерживает меня взглядом.

— Вы, мистер Марсо. Вы беспокоите меня.

Уже лучше. Я хочу, чтобы она кормила меня своей честностью, при этом дрожаще дыша.

— Объясните, что вы имеете в виду.

Она кивает, будто призывает себя к мужеству.

— Вы умный, строгий, как и другие учителя, но с вашим методом и темпераментом грубого ч.. — Поджимает губы.

— Ругательства допускаются в моем классе, мисс Вестбрук. — Я прищуриваюсь. — До тех пор, пока они используются в конструктивной манере.

Она отвечает мне тем же взглядом.

— Я собиралась назвать вас членоголовым, но не уверена, что это конструктивно.

Получается, она все-таки думала о члене.

— Приведите пример моего предполагаемого поведения, и я решу, насколько оно конструктивно.

В ошеломлении она открывает рот.

— Как насчет того, когда мы были в холле? Когда я рассказала вам о своем финансовом положении, и вы... вы улыбались?

Черт, это было заметно?

Я не могу рассказать ей, что улыбнулся, потому что из-за ее уязвимости мой член встал по стойке смирно и затвердел, будто гребаный камень. Но я могу ответить ей честно.

— Вы правы. Я ошибался и прошу прощения. — Поднимаю со стола папку и пролистываю распечатки. — Давайте обсудим ваши обстоятельства.

Сканирую страницу биографии и убеждаюсь, что она живет в Треме. Пропуская резюме ее исключительных баллов GPA и SAT, цепляюсь за факты, о которых больше всего забочусь.

Дата рождения?

Весной ей исполнится восемнадцать.

Родители?

Уильям Вестбрук. Погиб.

Лиса Вестбрук. Уволена.

Это объясняет ее нехватку средств, но не то, каким образом она оплачивает обучение в частной школе. Погодите…

Я возвращаюсь к имени ее отца.

— Уильям Вестбрук?

Ее глаза закрываются. Я возвращаюсь на страницу, пытаясь соединить детали. Вестбрук, мертвый, из Трема, дочь играет на пианино…

Господи, не могу поверить, как я раньше не догадался.

— Ты дочь Уильяма Вестбрука?

Ее глаза горят ярко, открыто, обнадеживающе, как улыбка.

— Вы слышали о нем?

— Я вырос в Новом Орлеане, дорогуша. Каждый, кто отсюда, слышал о фортепианном баре Уилла.

Она прячет взгляд, и улыбка смягчается на губах.

— Говорят, что это крутое место. Туристам нравится.

Она говорит об этом месте, будто никогда не была там, что противоречит образу, который имеется в моей голове, когда она часами сидит за столь известным фортепиано Уилли, мечтая достичь его таланта.

Я упираюсь локтями в стол, наклоняясь ближе.

— Разве вы не проживаете поблизости? Вы никогда не были там?

Девушка в удивлении приподнимает брови.

— Этот бар предназначен для совершеннолетних. Мне туда не попасть.

Я пытаюсь справиться с замешательством.

— Вы не посещаете его, когда он закрыт, для развития бизнеса? Он все еще принадлежит вашей семье, верно?

Кроме того, в папке говорится о безработице ее матери.

Взгляд Айвори упирается в колени.

— Папочка продал бар, когда мне было десять лет.

Я раздражаюсь, когда не могу заглянуть в ее глаза.

— Смотрите на меня, когда разговариваете.

Она мигом поднимает голову, отвечая тихим, пониженным тоном голоса.

— Новый владелец сохранил название и позволил папочке продолжать играть на пианино до тех пор, пока…

Пока не вспыхнула в баре драка и не были произведены выстрелы, в то время как Уилли поймал одну в грудь, пытаясь усмирить драчунов.

Должно быть, на моем лице написано о том, что я знаком с историей, потому как она произносит:

— Вы знаете, что тогда произошло.

— Это было во всех новостях.

Сглатывая, она кивает.

Смерть Уилли привлекла обширное внимание. Мало того, что он был белым джазовым пианистом в черном районе, он также был обожаемый и уважаемый обществом. Его бар приносит огромный туристический доход в Треме. Из того, что я слышал, его популярность держала окружающий бизнес на плаву в течение многих лет.

Я особенно помню, как смотрел телевизионные сообщения о его убийстве, когда приезжал в Новый Орлеан — этот конкретный визит домой был ключевым моментом в моей жизни. Это было... четыре года назад? Я только что получил степень магистра Леопольда и подумывал о том, сохранить ли свою преподавательскую работу в Нью-Йорке или искать работу ближе к моему родному городу.

На той же неделе я принял предложение о работе в Шривпорте. И встретил Джоанн.

Тогда мне было двадцать три, а Айвори тринадцать, когда убили ее отца.

Она сидит напротив меня тихо и настороженно. По мере того, как продолжается тишина, проявляется небольшое изменение в ее позе, девушка вся сжимается и становится еще меньше. Она теребит нитку на рукаве, тем самым привлекая мое внимание к пошиву рубашки, и там, где расползаются швы. На ней старая, дешевая или поношенная одежда. Скорее всего, и то, и другое.

На ее загорелом лице нет следов макияжа. Никаких колец, браслетов или украшений. И аромата духов. Она, конечно, не нуждается во всем этом, чтобы быть красивой. Ее естественная красота затмевает красоту любой женщины, на которую я обращаю внимание. Но не поэтому она не пользуется косметикой.

Я не стану притворяться, что понимаю, каково это жить в бедности, не говоря уже о том, чтобы потерять родителя, как это произошло с ней. Мой отец — успешный медик, а мать ушла на пенсию, будучи проректором и деканом Леопольда. Когда после колледжа я вернулся в Луизиану, они переехали ко мне, чтобы находиться рядом с единственным сыном. Их любовь и поддержка для меня так же надежны, как и их материальное состояние, и тот факт, что они богаты — слабо сказано. У семьи Марсо патент на деревянные крепления, используемые в роялях. Я обеспечен на всю жизнь, как и мои дети, и их дети, и так далее, пока производят фортепиано.

Аристократы распространены среди семей Ле-Мойн. Кроме семьи Айвори. Так почему же Уилл Вэстбрук продал свой процветающий бизнес только для того, чтобы продолжать работать там в качестве артиста, зарабатывая такую мизерную зарплату, которая оставила его дочь в нищете?

Я просматриваю ее досье, ищу график оплаты обучения. Небольшая запись на последней странице указывает на то, что все четыре года были полностью оплачены семь лет назад.

— Папочка продал бар, когда мне было десять.

Я встречаюсь с ней взглядом.

— Он продал свой бизнес для того, чтобы вы смогли учиться здесь?

Сутулясь, она ерзает на стуле, но не отводит взгляд.

— Он получил предложение, которого было достаточно для того, чтобы покрыть четырехлетнюю программу, поэтому он... — Она закрывает глаза, затем открывает. — Да. Он продал все, чтобы обеспечить мне обучение здесь.

И спустя три года он умирает, оставляя ее чертовски разрушенной настолько, что она не в состоянии покупать себе учебники.

Я не стараюсь скрывать презрения в собственном голосе.

— Это было глупым поступком.

В ее глазах сверкает пламя, когда она дергается вперед, сжимая руками край стола.

— Когда папочка смотрел на меня, то видел то, во что стоит верить, еще задолго до того, как я поверила в себя. В этом нет ничего глупого.

Айвори смотрит на меня так, будто ожидает, что я примкну к этому мнению и тоже поверю в нее. Но на самом деле она выглядит как разъяренная, защищающая себя злая, маленькая девочка. Ей это не к лицу.

— Вам больше не тринадцать. Повзрослейте и перестаньте называть его папочкой.

— Не говорите мне, как я должна или не должна его называть! — Ее лицо краснеет в прекрасном оттенке ярости. — Он мой отец, моя жизнь, и вас это не касается!

Господи, над этой девушкой висит груз прошлого, и, учитывая порез на губе, это выходит за рамки проблем с папой. Нетрудно распознать физическое насилие. Однако сексуальная травма — это серьезно. Но от природы я недоверчив, и слишком любопытствую о ней. Несмотря на эти смелые искры в ее глазах, она имеет привычку держать все в себе в целях самообороны, что свидетельствует о том, что кто-то в ее прошлом или настоящем причиняет ей боль.

Я хочу покопаться в ней, выкроить полезные аспекты ее страданий и уничтожить все остальное.

— Он был вашим отцом, и у вас своя жизнь. Двигайтесь дальше.

Мышцы ее лица дергаются.

— Я ненавижу вас.

А я ненавижу, как сильно хочу наказать ее рот, засунув в него свой член.

— Вам удалось продемонстрировать свою незрелость, мисс Вестбрук. Если вы и дальше хотите оставаться ученицей под моей опекой, то прекращаете рыдать как школьница и начинаете вести себя как взрослый человек.

Она шмыгает носом, ее плечи напряжены.

— Вы не очень-то высокого мнения обо мне. — Она осматривает аудиторию, блуждая взглядом по стене из музыкальных инструментов. — Я действительно все испортила.