Взрывы, стоны, громкая ругань, оглушающая автоматная очередь…

— Погоняй-ка, парень, своих коней, — сказал санитару Моргун, взваливая на себя гитлеровца.

— Кони сами добегут, — отозвался санитар.

— Тогда огоньком прикроешь, если что.

Волоча «языка», стараясь не упустить из виду упряжку собак, они поползли к своим окопам, и вовремя: позади ударило, в глубину ночи с воем ушли осколки.

За всю обратную дорогу Моргун только раз приостановился — там, где упал Казбек.

Оглядываясь, он не увидел собаки, хотя хорошо запомнил это место: слева белел валун, возле него виднелась разбитая, повалившаяся набок противотанковая пушка.

Может быть, Казбек сейчас тоже как-то выбирается с нейтралки? Или он, и тяжело раненный, ищет своего хозяина Климка?

Обливаясь потом, Моргун с помощью санитара удобнее взвалил на плечи гитлеровца и пополз вперед, стараясь не сбиться с «маяков» — примет, которыми саперы обозначили проход через минное поле.

Не одна группа разведчиков в эти дни пересекала линию фронта, несколько «языков» было доставлено в штабы дивизии и армии. Но как без одного звена нет целой цепи, так и сведения, полученные от плененного Климком и Моргуном немца, дополнили общую картину на фронте.

Наутро дивизия пошла в наступление.

Когда кончилась артподготовка и пехота с танками прорвалась вперед, на поле нейтралки можно было увидеть высокую, сутуловатую фигуру солдата, медленно и осторожно переходившего с места на место.

Это был Моргун, который, сдав «языка» в штаб, получил приказание отдыхать после ночного поиска и сейчас искал своего Казбека.

Нейтралка — рубеж между двумя воюющими армиями, где ночью Моргун перебегал от укрытия к укрытию, играя в прятки со смертью, — стала обыкновенной полоской земли, изрытой окопами, воронками, ходами сообщения. Все выглядело совсем иначе еще и потому, что раньше смотрел на это поле Моргун только с поверхности земли, а сейчас разглядывал его с высоты своего роста.

Вот и колья проволочного заграждения, возле которых валяется пробитый осколками котелок, а вот и похожая на сложенные вместе сковородки мина без взрывателя. На полоске влажного песка — отчетливый след: здесь прошла лодочка с Климком и здесь же они тащили «языка». С тяжелым сердцем осматривал Моргун каждую воронку, каждую выемку и наконец остановился недалеко от валуна с повалившейся набок, разбитой противотанковой пушкой.

— Казбек! — без всякой надежды в который уж раз позвал он.

Он вспомнил свой разговор с Климком перед его отправкой в санбат.

На Моргуна глядели суровые, обведенные темными кругами глаза. Как непохожи были они на прежние, веселые и насмешливые, глаза его закадычного друга.

— …А я, — сказал Климок, — когда один лежал у танка, зарок себе дал. Приведет Казбек помощь, в жизни его не оставлю. После войны, думал, на границу с собой возьму. Видно, не судьба…

Моргун вздохнул и вдруг в углублении под валуном увидел вытянувшегося, с запекшейся па голове и морде кровью, страшного своей худобой Казбека. Моргун едва узнал его.

— Ах ты, друг ты мой, друг Казбек, — проговорил он и поискал глазами, чем бы можно копать землю, чтобы похоронить Казбека, но поблизости ничего не увидел, кроме валявшихся гильз и осколков.

Моргун еще раз посмотрел па собаку и заметил, что у Казбека как будто дрогнуло ухо.

— Казбек! — закричал Моргун. — Слышишь, Казбек!..

Пес по-прежнему не шевелился, но теперь Моргун ясно видел, что он медленно, едва заметно поводит боками, дышит…

Сбросив с себя плащ-палатку, Моргун расстелил ее на иссеченной осколками земле, бережно уложил Казбека, завернул его, как ребенка, и понес на руках к роще, в свой тыл.

Прошло три недели. После наступления дивизия, где служил Моргун, снова подтягивала тылы, принимала пополнение, готовилась к новым боям.

Кухня Моргуна, которого из-за ранения все еще не переводили в разведку, стояла в таком же лесу, как и на прежней линии фронта. Сам Моргун сидел в кузове своей машины и взвешивал продукты на обед, когда на поляне появилась девушка в военной форме.

— Не вы ли будете разведчик Моргун? — спросила она, улыбаясь, и, взяв под козырек, представилась: — Младший сержант санитарной службы Ольга Титаренко!

— Титаренко! — воскликнул Моргун, — так это вы? А я думал, Титаренко — хлопец. Я уж и не знал, где вас искать! В штабе сказали, в госпиталь перевели! Заходите, Оля, заходите! — Моргун сбросил фартук и незаметно поправил новенькую медаль «За отвагу».

— Я теперь больше с собаками не хожу, — сказала Оля, — сопровождаю раненых из санбата в эвакогоспиталь. Вот вам записка от старшего сержанта Климка, — и передала Моргуну сложенное треугольничком письмо.

— Ну как он там, Петро, то есть старший сержант? — спросил Моргун. — Не забывает, значит, нас?

«Смотри-ка, вот тебе и Титаренко — совсем молоденькая дивчина, а когда Климка выручали, не боялась, действовала правильно!» — подумал он, скользнув взглядом по тонкой фигуре младшего сержанта.

— Ну, посмотрим, что он пишет, Климок. — Вскрыв письмо, Моргун начал читать вслух: — «Дорогой Иван! Пишу из госпиталя и передаю всем нашим разведчикам фронтовой привет!»

Моргун почувствовал, что лицо его само собой расплывается в широкой улыбке. Но так стоять и улыбаться перед девушкой было неудобно, и он снова принял серьезный вид.

«Третьего дня мне, Ваня, делал операцию лучший хирург госпиталя, сказал, что ходить буду, может до конца войны и в часть вернусь, только придется полежать в гипсе. А вытащили из моих ног одиннадцать осколков. Так что, Ваня, через два дня будут отправлять меня санпоездом в тыл, о чем тебе и сообщаю. Слыхал, наша дивизия на переформировке, если командование отпустит тебя, приезжай повидаться. Узнай, кто теперь вместо меня в разведке. Крепко жму руку. Петр».

— Скажите, — спросила Титаренко, — собака, что с нами тогда была, так и не нашлась? Старший сержант про нее спрашивал.

«А в письме и не написал, не хотел расстраивать», — подумал Моргун, и ревнивое чувство кольнуло его.

— Казбек! Эй, Казбек! Где ты там? — крикнул он. Из кустов позади Титаренко вышел Казбек и, с недоверием принюхиваясь к новому человеку, остановился.

Моргун залюбовался собакой, как любуется своей работой художник.

Казбек больше не казался покинутой бездомной собакой. Темная шелковистая шерсть на его спине лоснилась и блестела, серые бока были вымыты и даже расчесаны гребнем, в чем никому не признавался Моргун. Красивый, сильный, Казбек и на заднюю лапу наступал почти свободно.

Теперь у него был хозяин, было постоянное дело — охранять кухню и палатку связистов, которые так и располагались недалеко от Моргуна. Казбек не зря ел свой хлеб. Моргун был вправе гордиться, выходив такую собаку.

— Ко мне, Казбек! — скомандовал он и, как это делал Климок, вытянув руку в сторону, опустил ее к бедру.

Какую-то долю секунды он тревожился, подойдет ли Казбек? Казбек подошел, и Моргун почувствовал примерно то же, что чувствует человек, впервые взявшийся за руль автомашины, когда вслед за поворотом руля поворачивает и машина.

— Хорошо, Казбек, хорошо! — оглаживая собаку, скрывая радостную улыбку, проговорил Моргун.

— Вот, брат, нам с тобой весточку прислали. — Он дал Казбеку понюхать письмо. — От твоего и моего друга… Нюхай, нюхай, небось догадался…

Казбек и в самом деле, пофыркивая, стал принюхиваться к письму, затем вскочил, оглушительно залаял, бросился Моргуну на грудь, заметался по полянке.

— Видишь, обрадовался, — пояснил Моргун. — Запах старшего сержанта учуял. А видели, на голове какая отметина, рубец широкий? Тогда еще, на нейтралке, пуля чирканула. Лежал как убитый. Крови потерял — ужас сколько! Швы накладывали, едва выходили…

Околесив полянку, на которой стояла кухня, Казбек снова подбежал к Моргуну, ткнулся носом в руку, все еще державшую письмо, с каким-то новым вниманием принюхался к младшему сержанту Оле Титаренко.