Останавливаясь каждую минуту, Курбан полз по склону бархана. Пот горячими ручьями стекал из-под папахи, в голове стучало, перед глазами маячили сухие веточки саксаула, торчащие из-за гребня. Только бы не оглянулся лазутчик, не вздумал бы посмотреть, что делается у него за спиной.

Донесся еще один выстрел Андросова, третий, приказывающий идти и брать вооруженного нарушителя.

Курбан припал на секунду к горячему песку, поднялся на ноги и в несколько прыжков добрался до вершины, за которой прятался враг. Упав на песок, мгновенно осмотрелся, где же лазутчик, и увидел распластавшегося на склоне бархана человека в туркменской папахе, армейских защитного цвета брюках, легких чарыках.

— Бросай оружие, стрелять буду! — не давая опомниться, крикнул Курбан по-туркменски.

В следующую секунду он так и замер от удивления, раскрыв рот, но поспешил спрятаться, чтобы лазутчик его не узнал. Перед ним был Меджид, Меджид Мухамедниязов, хорошо знакомый парень из соседнего аула. Это были его черные узкие глаза, плоский нос, прямой, словно прорубленный топором, рот. До войны Курбан чуть ли не дружил с Меджидом из-за его сестры Зори.

Какую-то долю секунды Курбан думал, что обознался: земляк почти в один день с ним, в начале войны, был призван в армию и должен воевать сейчас где-то на Западном фронте. Но нет, он не ошибся: в его сторону смотрели глаза Меджида.

«Папаха видна, — мелькнула мысль, — еще мгновение — и Меджид выстрелит». Не успел Курбан что-нибудь решить, как рядом с ним неизвестно откуда появилась широкая костлявая фигура Андросова, страшного в своем халате с развевающимися, словно крылья, полами. Один прыжок — и Андросов всей тяжестью навалился на Меджида.

Тупо грохнул выстрел, зазвенело в ушах, винтовка Меджида ткнулась в песок. На лбу у Курбана выступил холодный пот. Опоздай старшина — пуля Меджида сидела бы в Курбане.

— Шакал вонючий! — выругался он, бросаясь на помощь старшине.

Странное снаряжение валялось вокруг — наполовину местное, туркменское, наполовину армейское: кувшин для чая, две солдатские фляги с водой, вещевой мешок и в глиняном горшке расковырянный складным ножом коурмак — приготовленная в дорогу обжаренная и залитая салом баранина. Курбан убедился, что вокруг никого не было: Меджид Мухамедниязов «гулял Кара-Кумы» один. Но почему? Разве Меджид тот самый диверсант, за которым гнались они со старшиной от границы? Курбан никогда не замечал, чтобы Меджид вел себя, как иностранный шпион. Как могли завербовать его немцы, когда живет он за три тысячи километров от фронта? Или они с Андросом потеряли след того, главного нарушителя, которого очень важно поймать, и случайно наткнулись на Меджида?

Курбан вспомнил, что говорил ему начальник заставы. «Нургельдыев, — сказал он, — вам поручается очень важное задание. Вы идете со старшиной Андросовым не только как солдат, но и как проводник-переводчик. От вас зависит успех операции…»

Разве мог Курбан обмануть доверие начальника? Не зря он гордился, что попал в пограничную часть. Шутка сказать, Курбан Нургельдыев — и солдат, и проводник, и переводчик. Вот тебе и проводник, когда след потерял, вместо беркута шакала поймал…

Курбан прикрыл глаза и вспомнил весь стокилометровый путь по пескам под палящим солнцем. Нигде, ни в одном месте не сбились они с Андросом со следа. Даже поднявшийся вчера ветер не очень им помешал: на песке все-таки видны были полузасыпанные, уходившие на север отпечатки ног.

Может быть, он ошибся, и этот стрелявший в него лазутчик совсем не Мухамедниязов, а именно тот, кого они искали?

Задержанный лежал, уткнувшись в песок плечом, подняв кверху связанные за спиной руки. Лица его не было видно.

— Пускай отойдет, помял я его немного, — перехватив взгляд Курбана, сказал Андросов, с удовольствием вытирая лоб папахой и снова нахлобучивая ее на мокрые щетинистые волосы. У него был вид человека, сделавшего трудную работу и получившего право выкурить папиросу.

Он потянулся к карману, где лежал кисет. Курбан сел рядом и тоже вытер папахой пот. У него еще дрожали руки: опоздай Андрос всего на секунду, не было бы Курбана в живых. И как только Андрос успел подняться на бархан?

— Иди посмотри верблюдов да захвати там мой автомат, — встав на ноги и начиная обыскивать задержанного, сказал старшина.

Он аккуратно выложил на песок завернутые в платок бумаги, наверное деньги и документы, четыре обоймы патронов, складной нож, спички, папиросы и разную карманную мелочь: булавку, пуговицы, нитки, деревянную коробочку с солью. В пустыне соль необходима, Курбан знал это с детства.

Решив пока не говорить старшине, что знает Меджида, Курбан съехал вниз по склону бархана, увязая в песке, подошел к тому месту, где час назад лежали они в укрытии и гадали, с какого бархана их обстреляли.

Автомат Андросова был надежно привязан брючным ремнем к торчавшим из песка ребрам верблюда, от спускового крючка тянулась антенна радиостанции — медный витой провод, за который Андросов дергал, чтобы выстрелить, а сам поднимался к гребню вслед за Курбаном, чтобы в решительную минуту прийти ему на помощь.

Качая головой и прищелкивая языком, удивляясь, как все придумал Андрос и как решился броситься на противника с голыми руками, Курбан отвязал автомат и, поднявшись на соседний бархан, увидел дремлющих неподалеку жующих колючку верблюдов.

Самый старый из них — Яшка с темным подгрудком и густой длинной шерстью у основания ног, в белом полотняном налобнике — обладал неприятной особенностью: когда это казалось ему необходимым, ловко плевался.

Курбан уже прикидывал, с какой стороны подойти к Яшке, как вдруг услышал громкие восклицания и ругань старшины.

Схватив двумя руками задержанного ими человека, Андросов стукал его спиной о склон бархана. Старшина казался таким огорченным и расстроенным, будто его в чем-то жестоко обманули. Уж теперь-то Курбан мог без ошибки сказать, что в руках у Андросова был Меджид Мухамедниязов. Но больше всего Курбана удивило, что и Меджид принялся во все горло ругаться по-русски. Вид у него тоже был огорченный.

— Старшина, что делаешь, отвечать будем! — крикнул Курбан.

В ту же минуту его увидел и, как понял Курбан, сразу узнал Меджид. Недоверие и надежда отразились на его лице. Он хотел было что-то сказать, но старшина так тряхнул Меджида, что он едва не прикусил язык.

— Говори фамилию, — зарычал Андросов, не в силах скрыть свое огорчение.

— Не имеешь права, старшина, — услышав, как назвали Андросова, воскликнул Меджид. — Я Мухамедниязов! Думаешь, если ты старшина, можешь солдата бить? Почему руки связал? Почему по голове ударил?

Меджид делал вид, что не знает Курбана, и Курбан по непонятным причинам тоже ничем не выдал, что знает Меджида. Он увидел: Андросов смущен, дав волю рукам.

— Старшина, объясни, почему такое? — спросил Курбан.

— Да не тот, ну понимаешь, не тот, кого искали… Вот они, его бумажки!

В руках у Андросова была справка о том, что Меджид Мухамедниязов действительно красноармеец такой-то части. Справка дана для предоставления льгот Мухамедниязовой Фатиме — матери Меджида.

— Старшина, — развел руками Курбан. Он хотел сказать, что это еще не причина трясти человека за душу.

— Послушал бы, что он сказал, — не отпуская Меджида, отозвался Андросов. — «Салам, говорит, здравствуй. Москва капут. Я, говорит, такой, как ты, война кончал, домой гулял…» Вот тебе Москва! — Андросов сложил внушительный кукиш и ткнул его под нос Меджиду.

— Я так не говорил, — завизжал Меджид. — Я так тебя спросил. Смотрю, папаха, винтовка, борода, сам худой, на меня напал. Думал, есть хочешь, думал, ты домой гулял!

— Ты мне говори, — гневно повел бровью Андросов, — зачем здесь оказался?

— Мало-мало отпуск был, часть догонял, заблудился…

Андросов, поморщившись, оттолкнул Меджида, безнадежно махнул рукой.

— И на такого вот сопливого щенка время ушло, — процедил он сквозь зубы. Поднявшись на верхушку бархана, осмотрел мертвую равнину.