Ещё там был Расписной Упырь, великолепный в своём безвкусном клоунском наряде и дешёвом гриме. Никогда не приветствуемый, никогда не прогоняемый, потому что он мог сделать и достать для вас такие вещи, которые никто больше не мог. Или мог. Совершенный клоун полуночи, который мог заставить вас смеяться, пока вы не станете кашлять кровью. Он обращался к нескольким малочисленным невольным зрителям, которые смеялись во всех правильных местах, пока не смогли вставить слово, чтобы очень вежливо попросить о том, что им нужно. Я никогда не находил его забавным.

В клоуне с эрекцией нет ничего забавного.

Но когда я приблизился к этим звёздам сцены, знаменитостям ночи, которые все имели серьёзные основания вспоминать меня только хорошим, они отшили меня. Повернулись ко мне спиной, притворившись, что меня там не было. Без сомнения, слухи о моём текущем затруднительном положении опередили меня. И это после всего, что я для них, ублюдков, сделал… Но никто никогда не захочет вас знать, когда вы на спаде. Неудача может стереть всё.

И так было по всему клубу.

Отброшенный и отвергнутый, я отступил к лестнице рококо, чтобы зализать раны и обдумать новые стратегии. Я стоял наверху лестницы, засунув свою гордость поглубже и высматривал каких-нибудь членов этого стада послабее, на которых смог бы поохотиться. Я не мог позволить себе покинуть клуб, не искусив кого-нибудь, ради моей репутации. И тут я услыхал пение. Голос женщины, заточённый и печальный, настойчивый и жутковатый и самый прекрасный из тех, что я когда-либо слышал. Он совершенно точно исходил не от поп-группы. Я медленно поворачивался, пока песня разжигала пламя в моём сердце и вздымала волосы у меня на загривке. Наверху лестницы была дверь, утопленная в стене, которую я прежде не замечал. Я направился к ней, притянутый этим женским голосом. Потянул за дверную ручку, но она была заперта. Я улыбнулся.

Я оглянулся, но никто, казалось, не обращал на меня внимания. Я залез в один из множества своих потайных карманов и вытащил совершенно особую отмычку. Изготовленная из костей пальца величайшего замочного мастера всех времён, она досталась мне в обмен на флакон того, что, как я поклялся, было подлинной формулой Джекилла и Хайда. На самом деле это было адреналино-амфетаминовой смесью, но она давала почти такой же эффект и, к тому времени, когда мой клиент пришёл в себя, я уже давно исчез с величайшей из отмычек. Я сунул её в замочную скважину передо мной и она подошла к замку, словно парочка любовников, и всё, что мне оставалось сделать — это открыть дверь и проскользнуть внутрь.

Я осторожно прикрыл за собой дверь и грохот клуба сразу же стих. Пение тоже прекратилось и я обернулся посмотреть. И в этой пустой комнате, сидя на голом полу, внутри пылающих красных линий пентаграммы, находилась ангел со сломанными крыльями. Даже съёжившаяся на полу, пойманная в ловушку и беспомощная, она была всё ещё прекрасна до замирания сердца. Она была белоснежной, словно светящаяся изнутри алебастровая статуя, но её глаза имели цвет морской волны, а её длинные, ниспадающие волосы были красного цвета самой жизни. Она обладала прекрасной фигурой и не имела пупка, а её крылья свисали со спины, будто смятые всей жестокостью мира. Видеть её такой, изломанной и пленённой, было, словно рассматривать прекраснейшую на свете бабочку, приколотую и помещённую на планшет, но ещё живую, ещё страдающую. Я медленно подошёл к ней. Я слышал истории об ангеле, пойманном в ловушку в отдельной комнате какого-то клуба, удерживаемом для развлечения особенных клиентов, но я думал, это были просто байки.

Она была так прекрасна. Она тронула моё сердце так, как я мог поклясться было уже невозможно. — Привет, — сказала она и её голос прозвучал в моём уме, словно звон серебряных колокольчиков, словно голос возлюбленной, когда она лежит в твоих объятиях после секса. — Ты здесь, чтобы причинить мне боль или обладать мной?

— Что? — переспросил я. — Извините, я не…

— За этим люди приходят ко мне. Для этого меня удерживают здесь против моей воли. Но ты не такой… верно?

— Нет, — сказал я. — Нет, я — нет. — Мой рот пересох и я с трудом произносил слова. Я присел перед ней, на самой границе пылающих линий пентаграммы. Они предупреждающе полыхнули, красные, как адский огонь. Я чувствовал себя опьяневшим от её красоты, от её близости. — Почему… Почему они держат вас здесь?

— Есть спрос на кровь ангела, слёзы ангела и мочу ангела. — Она печально улыбнулась. — Эту цену мы, посланники, платим за то, что становимся материальными. Я стала товаром, вот и всё. Иногда они отдают меня очень важным людям для секса. Секс с ангелом лучше любого когда-либо существующего наркотика. Но они никогда не касаются… меня самой. Хотя бы этого я им не позволяю.

И, прямо на ровном месте, я возжелал её. Желал её тела, её невероятной красоты, желал её так сильно, что испытывал боль. Моё сердце мучительно стучало в груди и всё, что я мог делать — это просто дышать. Она понимающе улыбнулась.

— Это… неправильно, — сказал я. — Ты не должна быть здесь. Как я могу тебя освободить?

— Ты не должен. Это слишком опасно. Они убьют тебя, если…

— Я не могу оставить тебя здесь. Не такой. Не могу. Что мне нужно сделать?

— Наконец-то пришёл добрый человек. Я почти оставила надежду. Пентаграмма — это ключ. Её линии были проведены кровью убитого некрещёного ребёнка, смешанной с солью, спермой и потом его родителей. Только кровь из сердца одного из тех родителей может разрушить эти линии и освободить меня. — Она посмотрела на меня так печально, что моё сердце почти разорвалось. — Ты понимаешь, что я говорю? О чём я тебя прошу? Чтобы освободить меня, ты должен совершить один ужасный смертный грех по своей собственной доброй воле. Я не могу просить, чтобы ты сделал это для меня.

— Я не могу оставить тебя здесь! Это… неправильно. Я не могу увести тебя, но теперь я знаю…

Она улыбнулась мне и моё сердце подскочило. — Самый замечательный из мужчин и самый любимый. Я поклонюсь тебе своим телом и отдам то, что никогда никому не отдавала — моё сердце. Милый Гарри. Но ты должен действовать быстро. Мать убитого ребёнка сейчас здесь. Её имя — Эйми Дрисколл.

Я знаю Эйми. Я найду её.

Она заслужила смерть. Она отдала своё дитя на убой.

— Сделай это для меня, мой Гарри. И мы будем так счастливы вместе, потом…

Я отправился назад в клуб, высматривая Эйми. Да, я знал её. Профессиональная прожигательница жизни, живущая на папочкины деньги, пойдёт с кем угодно, сделает что угодно, в погоне за новой модной новинкой, новыми острыми ощущениями. Время от времени я снабжал её различными штуками. Никогда не кусал её так сильно, чтобы она заметила. У неё не было причин опасаться меня. Я нашёл её у женского туалета, громко болтающей с другими яркими, молодыми, безмозглыми тварями, которые будут смеяться, трепаться и наслаждаться её компанией, пока не закончится её кредит. Эйми всегда платила по счетам, пока вы поспевали за ней. Она улыбнулась и помахала мне, когда я приблизился. Очевидно, до неё ещё не дошли слухи обо мне. Она была пьяна. Её глаза были яркими, но рассеянными, а помада — размазанной.

— Гарри, дорогой! — завизжала она, бросившись на меня с объятиями и целуя воздух где-то возле моей щеки. — Ты принёс мне что-нибудь новенькое, что-нибудь особенное? Я перепробовала здесь абсолютно всё и у меня шарики за ролики заехали. У Гарри всегда есть хороший товар, — поведала она своему окружению, которое молча таращилось на меня холодными ревнивыми глазами. — Что ты принёс мне на этот раз, дорогуша?

— Не здесь, — сказал я. — Это не то, что можно отдать при всех. Для этого требуется уединение. Пойдём в туалет и я покажу, что для тебя есть.

Она захихикала и неустойчиво поковыляла в туалет на своих высоких шпильках. Я последовал туда за ней и проверил комнату, каждую плитку и приглушил свет. В одной из кабинок парочка шумно занималась сексом и женщина отдавалась прямо на холодном полу, с задранным до бёдер платьем, но другого места у нас не было. Эйми поскребла своими мягкими маленькими ручками по моей груди, надув губы и издавая игривые звуки. Я вытащил тонкий серебряный клинок, который я ношу на всякий случай и воткнул ей между рёбер. Она удивлённо пискнула и схватила меня за плечи. Я провернул лезвие и её ноги подкосились. Я помог ей опуститься на пол и придерживал её, пока она не умерла. Было много крови. Я высыпал порошок чёрной многоножки на пол и использовал флакон, чтобы собрать часть крови. Уложив Эйми на полу, я подобающе скрестил ей руки на груди. Я поднялся и посмотрел вниз, на неё.

Помогло то, что Эйми мне никогда особо не нравилась.

На моей одежде была кровь, но это не привлекало много внимания в „Двери в Рай“. Никто даже не посмотрел на меня. Я поднялся по лестнице в секретную комнату на следующем этаже. Мои руки дрожали. Я никогда никого раньше не убивал. Но я сделал это не для себя. Нет. Всё это для моего ангела. Моего прекрасного ангела.

Когда я вернулся в комнату, она взглянула на кровь на моей одежде и улыбнулась, словно ребёнок, ожидающий подарок. — Ты убил её, Гарри? Ты убил её для меня?

— Да, — ответил я. Мой голос был сухим и ровным, пока сердце выпрыгивало из груди, чтобы снова увидеть её. — Я здесь, чтобы освободить тебя.

Я откупорил пузырёк и пролил кровь Эйми на пылающие красные линии пентаграммы. Ничего не произошло. Вообще ничего. В смущении я оглянулся на своего прекрасного ангела, а она смеялась надо мной. Она опустила палец в кровь и обсасывала её с пальца, с детским удовольствием. И, к тому же, она больше не была прекрасна. Это слетело с неё, как иллюзия, чем оно и было, и то, что теперь сидело в пентаграмме, больше не походило на человека. Оно выглядело гуманоидом с тёмными перепончатыми крыльями, но разница невероятно смердела, словно огромный паук, увиденный вами на полу спальни. В её глазницах плясало пламя, а усмехающийся рот был полон игольно-острых зубов.