— Шабаш, мужики, — поднялся первым из-за стола Спиридонов.

Утром Михаил из чемодана прихватил чертилки, циркуль, всякую мелочевку; микрометр, конечно, не понес, ни к чему он сейчас. Он попросился со своим инструментом в шкаф к Дошлому.

К ребятам Михаил привыкал постепенно, а вот к морозу никак. Пятьдесят восемь на шкале, на монтаж запрет. Уходить с рабочего места неприятно — хоть и могли бы сактировать день. В обогревалке парни переделали всю работу, исправили резьбы на болтах и на гайках, сгруппировали их. Рассортировали стремянки. Дядя Коля подмел пол и подошел к Пензеву.

— Ну что, Николай, подштопаем путь, а то перегрелись — вон с Дошлого пар идет. Знаете, как мой отец делал? Бывало, пилим дрова, язык на плечо. Спрашивает: «Устали? Тогда передохнем, поколем». Махаем колуном — метляки в глазах. «Ну что, — говорит отец, — передохнем, потаскаем дровишки». И начинаем таскать, да так натаскаемся, что ноги не идут. «Стоп, ребята, — говорит отец. — Передохнем, попилим».

— Ну так что, дядя Коля, — понял Пензев, — попилим, поколем?

— Подштопаем, а то не сегодня-завтра кран ставить.

Вышли все. Только Дошлый в обогревалке. Работы всей бригаде на неделю. А Пронька стоит у тисков, ширкает напильником, шмыгает носом. Его лицо из мраморного стало восковым с желтым отливом, от заварки, что ли? Пришли парни греться и ну над Дошлым посмеиваться.

— Не душно, Дошлый? Может, двери приоткрыть или вентилятор включить?

Колька Пензев дует Проньке на затылок. У Проньки только губы в улыбке растягиваются. Хоть бы огрызнулся. Колька тошнее того пристает к Дошлому. Наконец Дошлый оборачивается от тисков.

— Ты, Пеньзев, — делит он Колькину фамилию на два слога, — оставь мою долю, не штопай…

— Не пень, а Пен, без мягкого знака, — поправляет Колька.

— Ну, это как сказать, — не соглашается Дошлый, — пусть ребята скажут, кто ты: пень или пен…

— Уел он тебя, Никола, вот Дошлый…

Парни тузят друг друга кулаками и вываливаются на улицу.

Уже под вечер Дошлый и Михаил вытащили из обогревалки шланги, отбойный молоток. Пензев — бачок под мышку, бензорез — в руки. Шланги на морозе сразу стали деревенеть, перестали гнуться, парни подхватили их и понесли как хрусталь. Ребята помогают, обступили вокруг. Вместо пики Дошлый пристраивает к отбойному молотку лопаточку.

— Готовность номер один, — и включает молоток. Вид у Дошлого — будто он собирается в космос лететь. И так у него славно и быстро приспособление обстреливает шпалы, подштопывает путь! Загонит под шпалы гравий — прессует.

— Ладно получается, податливо. — Колька Пензев легонько бьет Дошлого по спине. — Качать его.

— Не лезьте, ребята, — отбивается Пронька, — оборвется сердце, вот увидите…

— Пусть строчит, — заступается за Дошлого Колька Пензев, — пошли покурим.

Парни вваливаются в обогревалку, на этот раз полушубки скидывают.

— Пусть резвится Дошлый. Ставь, Никола, чаек, — предлагает дядя Коля.

Пензев выскочил на улицу, принес ведерный чайник льда и водрузил на козла; зашипела спираль, а Колька почти лег на трубу, руки как у гуся лапы — красно-синие.

— Я ведь к вам, ребята, попал по несчастью, — вдруг говорит Пензев. — Вы — пехота, ну не пехота, скажем — саперы, а я — тяжелая артиллерия, бог войны.

— Кто-кто ты? — переспросил дядя Коля.

— Бог. Кто же, по-твоему, тяжелые экскаваторы на стройке, как не тяжелая артиллерия? Вот весной придут машины — и будьте здоровы, живите богато. — Пензев снял шапку и раскланялся на все стороны. — Николай Алексеевич, ваш покорный слуга… Больше вам не слуга. Только по большому знакомству буду пускать к себе в кабинет… Дошлого, конечно, милости просим — выйду, встречу, а тебя, дядя Коля, как неверующего Фому, погляжу, пускать на экскаватор или погодить…

— Сам ты неверующая… Ты лучше расскажи, как тебя сюда занесло, если не по адресу, вставим перо…

— А что тут такого, пожалуйста, расскажу. У меня от своих нет секретов.

Колька выходит на середину будки.

— Вот, значит, удрал я из деревни и прибежал сразу на завод, меня в литейный — верзила, дубоват, годится формы подавать. В один прекрасный день в обеденный перерыв мы с ребятами, с такими же, как я, оболтусами, в соседнем цехе — там девушки работали, да еще на соревнование нас вызывали. Ну мы им формы и составили — одна на другую до самого потолка. Весь обед пластались. А как девки достанут эти формы, снимут? Словом, сорвали работу цеха. Нас на профком, меня, как заводилу, на месяц цех мести. Нет, сказал я, поеду поищу счастье, и поехал.

Приезжаю на Братскую ГЭС. Сразу в кадры. Литейщиков, спрашиваю, не надо? Посмотрели трудовую — говорят, не надо. Скалу чистить возьмем. Стою, жую бычок. Утром в столовке последний трояк разменял. Сам себе думаю, на великой стройке должно быть все механизировано, что значит чистить скалу — кнопки нажимать, не тряпкой же драить. Направление в зубы и в котлован. Иду — грязь по колено. Чтобы стрелки не распались, закатал штанины. Вышагиваю гусаком. — Колька показывает как, — парни ржут. — Дорогу только самосвалам уступаю. Пришел в котлован. Не пойму, строят или ломают; муравейник какой-то. Отыскал то, что искал. Лопата, лом, отбойный молоток. Посмотрел: лихо парни кувалдами орудуют. Лупят по клину, искры высекают. Это все? «А ты что хотел? Не подходит? Катись!»

Покатился. Прихожу опять в кадры. Я парень деревенский и хочу, чтобы все было ясно, вот и вернулся, сколько мне будут платить, если я скалу буду «чистить»? Полторы сотни. А если я хорошо буду чистить, как корова шайку лизать? Полторы сотни. Ну, а если, как стекло?.. Не валяйте дурака, заработок зависит от выходов. Тогда я спрашиваю, а сколько зашибает механизатор? Две с половиной. Вот туда меня и определите. Диплом? Диплома нет. Я им объясняю. Дескать, до школы из нашей деревни семь кэмэ. Не всегда доходил. Заигрывался по дороге… Пойдешь, говорят, в бетонщики. Бетон делать. Сколько на бочку? Сколько сделаешь. Годится.

Лопатами кидаем этот бетон вроде перловой каши на молоке — прорабатываем вибраторами, укрываем, температуру мерим, как одушевленному. Внимание такое, как навозу в деревне: не перепрел, не перегорел, не остыл бы.

Проверяю лаборанток-вертихвосток. У них все хиханьки да хаханьки, а бетон на века. Блоки над рекой как пароходы, особенно в тумане, смотришь — плывут, вымпел на блоках трепыхается… Нами заработанный.

Прибегает как-то комсорг участка: «Пойдешь, Колька, на курсы?» — «В зарплате не пострадаю?» — «Нет!» — «Пойду». Пришел, бросил за парту свои костыли. Схемы, синусы, косинусы. Стоп, говорю. Встал, вышел, что людям мозги крутить, никакого понятия, ни одна извилина не шевелится. Укладываю бетон, девок вожу на танцы… Галька у меня была! — Колька закатил даже глаза. — Ну, дак вот. Бригада берет обязательства в числе других пунктов пунктик: всем, как один, учиться — среднее, обязаловка.

А душевной потребности никакой. Но раз Макар, дружок мой, идет, иду и я. Своего-то ума нету. И тогда не было. Поначалу — мочало. Втянулся. На тройке еду. Три года — аттестат. Грудь колесом.

— А грудь, как у воробья колено, — вставляет дядя Коля.

— Спрашиваете, трудно? Попробуйте. И вот, Коля Пензев — человек образованный, знатный бригадир бетонщиков, великий гражданин не менее великой стройки — улавливаете? Комсорг из управления сует мне разнарядку-направление в учебный комбинат. Захожу в корпус, а Макар уже там толчется у разрезанного автогеном экскаватора, рассматривает его «потроха». — «Привет!» — «Салют!»

Глянул на технику — это по мне, по наследству, чувствую, передалось — ворошатся гены; отец-то у меня в колхозе в механической мастерской печи топил. Шевельнулась, хлопцы, во мне страсть механизатора. Перестал бегать на танцы, осваиваю технику… На выпускной вечер к экскаваторщикам машинисты пришли — выбрать себе помощников. Они помощников, а я машиниста присматриваю. К дяде Ивану определился. Работяга, молчун — страшное дело. А мне того и надо. Все-то уж я про него знаю: что он кавалер и трех орденов и двух бетонщиц. Мы-то изучали электрические машины, а дядя Иван привез меня на дизельный экскаватор. Мне бы деру дать, да неловко, совесть не позволяет. Стою, не знаю, как приступить к делу. Сует дядя Ваня мне шприц. Понял. Во всякую дырку лезу, шприцую. Мажу. Чище трубочиста уделался. Утречком раненько, до начала работы, прибегу, солярку закачаю, масло залью, тросы смажу, мотор отдраю — как пасхальное яичко блестит. Дядя Иван похмыкает и за рычаги. А я на стадион, что рядом, футбол пинать. Если что, говорит, посигналю. Прибегу на стадион, мать моя колхозница, все от меня шарахаются. Погляжу тайм, два и снова к машине.