Глава 11

Возможно, одинокие, нежеланные, отверженные могли бы вырасти и дарить любовь так же щедро, как и все остальные. /Ванесса Диффенбо/

Я просыпаюсь и в течение нескольких секунд пытаюсь понять, что происходит. Когда глаза привыкают к темноте, я различаю человека, стоящего возле кровати и целящегося в меня из пистолета. Я реагирую мгновенно и не раздумывая – сказываются годы тренировок. Ударом по запястью отвожу пистолет в сторону от себя, после чего разворачиваюсь и бью противника в живот. Он закашливается и сгибается пополам. Я встаю рядом и, не дав ему разогнуться, прижимаю к затылку его же пистолет. И в этот момент получаю удар в грудь. Тело сначала сводит судорогой, а потом оно немеет. Электрошокер.

Двое мужчин выволакивают меня из комнаты. Я пытаюсь позвать Алекса, но голос словно исчез. Такое ощущение, что тело вышло из строя, будто его отрезали от головы.

Меня тащат по коридору, потом вниз по лестнице, затем бросают на холодный пол. С моих губ срывается стон, и я тру ладонью то место на груди, где на майке краснеют два липких кровавых пятна от штырей электрошокера.

Слышны громкие голоса, хлопает дверь, а потом я чувствую нежное прикосновение чьих-то пальцев к моему подбородку.

— Голубка моя, очнись.

Издав тихий стон, я как-то умудряюсь подняться на ноги и буквально застываю при виде прикованного к противоположной стене человека.

Алекс.

Его обнаженная грудь вся изрезана и покрыта кровью. Рельефные мышцы лоснятся от пота и крови. Темные волосы слиплись, несколько непослушных прядей свисают перед лицом.

— Алекс, — выдыхаю я, и он с трудом приподнимает голову. Глаза мои наполняются слезами, и я, пытаясь их сдержать, прикусываю изнутри щеку. — Что это? — шепчу я, не в силах заставить себя взглянуть на Николая, потому что на самом деле знаю ответ. Именно поэтому я скрывала от него свои чувства к Алексу.

Николай обходит меня со спины, встает рядом с Алексом и, взяв за подбородок, поворачивает ко мне его лицо, избитое до состояния кровавого месива.

— Ты испытываешь какую-то привязанность к этому мальчику, да?

— Я… — я заставляю себя посмотреть на Николая. — Пожалуйста … — мой голос срывается. — Он… мой друг, — непрошенная слеза скатывается по моей щеке, и я даже не пытаюсь ее сдержать.

Николай подбегает ко мне.

— Ш-ш-ш, моя голубка, — он смахивает слезу и обхватывает мое лицо ладонями. — Я помогу тебе.

Он собирается помочь Алексу?

— Видишь ли, эта… любовь… совершенно губительная слабость.

— Нет, — я качаю головой.

Николай вынимает из кобуры пистолет, вкладывает мне в руку и сжимает мои онемевшие пальцы вокруг рукоятки.

— Я стараюсь для тебя, голубка, — он отходит в сторону, и я смотрю на пистолет. Рука дрожит, а сердце колотится так сильно, что от его стука вибрируют барабанные перепонки – симфония страха и разбитого сердца. Я знаю, что будет дальше. Конечно, знаю. И надо было быть такой глупой, чтобы понадеяться на что-то хорошее для себя!

— Пожалуйста! — умоляю я, поднимая глаза на Николая.

Выражение его лица смягчается, и он, вытянув руку, убирает прядь волос с моих глаз.

— Голубка моя. Стань той, кем должна стать, — он поглаживает подушечкой большого пальца мою щеку, и я закрываю глаза. Слезы ручьями текут по щекам.

— Всади пулю ему в голову или застрелись сама, — голос Николая вдруг становится резким. — Ты не можешь жить, имея такую слабость. Избавься от нее любым способом, — губы Николая легко касаются моей щеки.

Я поднимаю взгляд и смотрю поверх своей вытянутой руки на противоположную стену и умоляющим голосом прошу:

— Пожалуйста, не заставляй меня делать это, — слезы застилают глаза, и я понимаю, что выгляжу слабой. Но мне все равно.

Взгляд Николая полон отвращения.

— Посмотри, во что он тебя превратил. Сделай выбор.

Я с трудом могу дышать, бетонные стены давят на меня. Николай убирает руку от моего лица и делает шаг назад. Мой дрожащий палец опускается на курок пистолета, и я, тяжело сглотнув, поднимаю глаза на прикованного к стене Алекса. Глядя в родные глаза, полные такой боли, такой тоски, понимаю – я люблю его, и в этом нет никаких сомнений. Для меня он – самое святое, моя спасительная гавань. Алекс – это островок добра в океане зла, луч красоты среди черного уродства. Убить его означает убить в себе то немногое хорошее, что еще осталось. Встретившись с ним взглядом, я крепче сжимаю пистолет. В его глазах смирение, но они умоляют меня не о помиловании – в них просьба выстрелить в него.

— Давай, мелкая. Стреляй в меня.

О, Боже. Сердце мое разбивается на тысячу осколков.

— Я люблю тебя, — рвущиеся из горла всхлипы не дают мне дышать, грудь разрывается от боли, а лицо залито слезами.

— Пристрели его, Уна! — рычит Николай.

Хрипло вскрикнув, я вскидываю руку с пистолетом и целюсь Алексу между глаз.

— Прости меня, — тихо всхлипываю я и нажимаю на курок.

Глядя мне в глаза, Алекс встречает пулю, она пробивает его череп, оставляя во лбу круглое отверстие. Его тело обвисает на прикованных к стене руках. Единственный звук, который я сейчас слышу, – это стук капель крови по бетонному полу. Бесконечные секунды я стою и тупо смотрю на безжизненное тело Алекса. Сердце мое рыдает, надрываясь от крика. Оно сгорает, превращаясь в пепел. Я замыкаюсь в себе. Моя душа изломана и болит так сильно, что вряд ли я смогу эту боль пережить. Да и не хочу.

Легкие сжимаются, сердце обливается кровью. Я слышу грохот. Это пистолет, выпавший из моих онемевших пальцев, ударяется о бетонный пол. Я скорблю. Скорблю о мальчике, которого убила. Скорблю о девочке, которой была когда-то. Она бы ни за что так не поступила. Только что я собственноручно убила лучшего на свете человека – единственного, кроме Николая, кому была небезразлична. И именно Николай вложил пистолет в мою руку. Именно Николай заставил меня сделать это. Алекс так любил меня, что умолял выстрелить в него, а не в себя. И я сделала это, проявив себя настоящим чудовищем.

— Уна, голубка, — я поднимаю глаза на Николая, и в тот момент, когда встречаюсь с ним взглядом, внутри меня что-то обрывается. Боли больше нет. Вокруг меня мертвая тишина. И меня самой тоже нет. Я больше ничего не чувствую. В моем мозгу словно щелкнул невидимый выключатель, и все, что еще оставалось во мне человеческого, погасло, словно перегоревшая лампочка. Я впадаю в оцепенение, и оно дарит какое-то умиротворение и легкость. С готовностью и радостью я падаю в объятия холодной отрешенности, с наслаждением погружаясь во тьму. В конце концов, монстры и должны жить во тьме.