— Ты где-нибудь видишь мой телефон? — спрашивает он, и я роюсь в простынях вокруг себя, чтобы найти его. Он щелкает выключателем, и я благодарю Бога, что нигде не вижу крови. Мы находимся в комнате Адама, судя по плакатам группы и текстам песен, нацарапанным на стенах, и я нахожу телефон Шона в черных атласных простынях, а затем протягиваю ему, игнорируя боль, пульсирующую внизу с каждым маленьким движением, которое делаю. Если бы он знал, что это был мой первый раз, он, вероятно, был бы мягче. Но если бы он узнал, что это был мой первый раз, он вероятно вообще бы этого не сделал.

Осознание этого ударяет меня в живот, как разрушительный шар, потому что я знаю, что Шон никогда не заговорит со мной после этого. Он исчезнет, уедет за сто миль отсюда, и мое сердце разобьется сильнее, чем если бы я просто отпустила его.

— Какой у тебя номер? — спрашивает он, и я смотрю на него снизу вверх. Он держит свой телефон в руке, ожидая, что я отвечу ему, и разрушительный шар взрывается в тысячу бабочек, которые порхают по моей коже и щекочут мои щеки.

Я начинаю надеяться, прежде чем успеваю осознать что-то ещё, выпаливаю цифры, пока Шон вводит их в свой телефон. Когда он заканчивает, я натягиваю через голову свой последний предмет одежды и нетерпеливо беру протянутую руку. Он помогает мне подняться, а потом хихикает, кладет телефон в карман и говорит:

— Стой.

Он поднимает руку, чтобы расчесать мои волосы, но быстро сдается и просто разглаживает их, завершая работу, заправляя длинную прядь мне за ухо.

— Так лучше? — спрашиваю я, и он улыбается, прежде чем подарить мне неожиданный поцелуй, который заставляет меня хотеть сделать больше того, что мы только что сделали на кровати, проклиная пульсирующую боль.

Наш момент заканчивается, когда он тянется к ручке и открывает дверь, а затем мы входим в холл, и его рука лежит на моем плече. На глазах у всех. Я сдерживаю визг и притворяюсь спокойной, улыбаясь, как будто я к месту здесь, на вечеринке Адама. Как будто я не просто какой-то ботан первокурсник, который носил очки в толстой оправе. Словно рука Шона Скарлетта, собственнически лежащая на моем плече, не имеет большого значения. Как будто он только что не забрал мою девственность и не изменил всю мою жизнь. Как будто, когда он спрашивает мой номер телефона, целует меня и обнимает, мое сердце не хочет взорваться в груди. Как будто я не безнадежно влюблена в него.

— Какого хрена ты делаешь, чувак? — спрашивает знакомый голос, когда мы входим в гостиную, и каждый волосок на моем теле встает дыбом, когда мы с Шоном поворачиваемся и видим моих братьев, приближающихся к нам из толпы. Тон Брайса легкий и веселый, что говорит мне о том, что он понятия не имеет, что мы только что поднимались наверх. Он смеется, когда я краснею под его пристальным взглядом. — Чувак, это моя сестра, — говорит он Шону, а затем переключает свое внимание на меня. — Так вот почему ты хотела прийти сюда сегодня вечером?

О боже, о боже, о боже.

— Так ты его сестра? — спрашивает Шон меня, и я вижу, как это происходит — момент, когда он узнает во мне Ларсона, когда он понимает, что я младшая сестра Брайса, Райана и, что хуже всего, Мейсона.

— Да, — отвечает за меня Брайс, — и ей пятнадцать.

Я едва успеваю поймать оскорбленный взгляд Шона, но он навсегда запечатлевается в моей памяти. Его рука падает с моего плеча еще до того, как кто-то снаружи кричит:

— КОПЫ!

В окнах вспыхивают красные и синие огни, а затем раздаются сирены, вызывающие паническое бегство. Брайс хватает меня за руку и тащит прочь от Шона, а Шон уплывает все дальше и дальше в хаосе, глядя мне вслед таким взглядом, что у меня разрывается сердце. Как будто то, что мы сделали, было ошибкой, а я всего лишь сожаление.

Он уезжает. Он не звонит.

Он забывает, а я — нет.