Я выхожу из машины и опираюсь на нее, пока жду. Насколько я понимаю, отец Анну не отчитывал, и я рад за нее. Когда открываются ворота и вместе с другими из здания выходит Анна, меня отпускают все безумные мысли. Стоит только увидеть ее, и сердце начинает биться чаще.

Но когда она подходит ближе, выражение ее лица останавливает все мои мысли.

Что-то не так. Она игнорирует меня и забирается в машину. Я подхожу к водительской двери и тоже сажусь в машину. Мне хочется спросить, что он сделал и сказал, но мы еще не выехали за пределы пяти миль.

Когда мы отъезжаем на достаточное расстояние, я уже собираюсь задать ей вопрос, но она прикрывает лицо руками и горько плачет. Я понятия не имею, что говорить или делать в таких ситуациях, как утешать, отчего ощущаю себя бессильным слабаком.

А я упоминал, что ненавижу девичьи слезы?

К счастью, уже через пять минут она громко шмыгает носом, вытирает глаза, расправляет плечи и проглатывает остатки рыданий.

— Ты слушал? — спрашивает она дрожащим голосом.

— Немного, только самое начало и конец, и то, только чтобы убедиться, что ты в порядке.

Она кивает и пересказывает весь их разговор. Обычно я отключаюсь от нескончаемого потока девичьих слов, но в этот раз я внимательно вслушиваюсь в торопливую речь Анны. Закинув одну ногу на сиденье, она всем телом поворачивается ко мне. Я слушаю историю великой и запретной любви ее родителей — как еще до Падения они были родственными душами на небесах, как ее отец стал Князем, чтобы отыскать свою любимую на земле, как наконец нашел ее в облике ангела-хранителя. Мать Анны, Марианта, нарушила все небесные законы, вселившись в тело своего подопечного и сблизилась с Белиалом. Его никогда не прельщало приносить вред людям, хотя он и распространял наркотики, чтобы сохранить свой статус, и все было хорошо. Но тем не менее, важна ему была только Марианта. Впервые за всю свою жизнь, я испытываю симпатию к Князю.

Мы доезжаем до отеля, паркуемся и просто сидим в машине, пока она не заканчивает свой пересказ. Она ничего не утаивает — ни радости, ни любви, ни печали и разочарования. Несомненно, отец любит ее, но он предельно откровенно рассказал ей о ее судьбе на земле и о том, что ожидает ее в дальнейшем. Ей, как минимум, придется создавать видимость выполняемой работы. Придется стать жестче. Интересно, а поведал ли отец Анне хоть что-то позитивное насчет жизни, ждущей ее после смерти. Не поведал. Насколько известно Белиалу, она в такой же адской ловушке, как и другие Нефы. Грудь пронзает при мысли, что она обречена.

Это неправильно. Несправедливо.

Я качаю головой и выключаю мотор. Меня перестали трогать вопросы о справедливости еще в глубоком детстве. Довольно быстро пришло осознание, что справедливости от жизни вообще ждать не приходится. Кто вообще придумал это чертово слово? Но именно оно приходит мне на ум и вертится на языке — ведь таким душам, как у Анны, не место в аду. Так почему ТОТ, кто создал ее, предполагает подобный исход?

Еще одна капля в море моей ярости.

К моменту, когда мы добираемся до нашего номера, я уже на грани. Настолько, что остаюсь стоять в дверях, пока Анна, погрузившись в свои мысли и сложив руки на груди, заходит внутрь.

— В этом отеле есть тренажерный зал, — говорю я. — Если не против, я схожу туда, пока есть возможность.

Да, физическая нагрузка — это просто то, что доктор прописал.

Анна рассеянно кивает и опускает взгляд на свой багаж.

— Я тогда, наверное, схожу в прачечную постирать.

— Я же буду проходить мимо стойки регистрации и могу передать им, что мы хотим отдать вещи в прачечную.

Она смотрит на меня озадаченно.

— А, ты про отельную услугу? Ну уж нет, это безумно дорого. Через дорогу есть прачечная с самообслуживанием.

Меня передергивает.

— Одна из тех, где обитают нарики?

Анна фыркает и качает головой. Она приступает к сбору грязных вещей, даже про мои не забывает, но я быстро наступаю на свои шорты, к которым она уже тянет руки.

— Тебе не обязательно стирать мои вещи. — Я немного в шоке. Как ей удастся так спокойно делать нечто подобное?

— Ой, да ладно тебе, отдай. — Она вырывает шорты у меня из под ноги. — Я часто бывала в таких прачечных, и это совершенно безопасно. В основном их посещают мамочки. Мне только… э-э… надо немного денег. Если тебя не затруднит. В смысле… немного… всего несколько…

Я быстро вынимаю бумажник, чтобы с ее щек скорее сошел румянец смущения, и протягиваю ей купюры.

— Уверена, что там безопасно? Это Лос-Анджелес, а не захудалая Джорджия.

— Ха-ха. — Она выхватывает десятку и прячет ее в своем кармане.

— Я буду слушать, — говорю я.

Она закатывает глаза, но затем шепчет:

— Спасибо.

В течение где-то часа я прислушиваюсь к происходящему вокруг нее, пока бегаю на беговой дорожке и делаю серию отжиманий и приседаний. Я бы предпочел штангу, но в этом жалком подобии зала таковой не имеется.

У Анны в прачечной так тихо, что я решаю сходить и воочию убедиться, что с ней все в порядке. Местечко сие очень сомнительно на первый взгляд, но внутри царит запах чистоты и раздастся умиротворяющее жужжание стиральных и сушильных машин. Две старушки мирно дремлют в креслах, а напротив них, спиной ко мне, стоит Анна и складывает одежду.

Она наклоняется, вытаскивая мою футболку из сушилки, и этих двух секунд достаточно для моего зверя, чтобы принюхаться и обнажить клыки. Очень уж идут Анне ее шортики. Она встряхивает мою футболку и быстрым движением пальцев складывает ее идеальным прямоугольником. Удивляться следует?

Пройдя через зал, встаю у нее за спиной, и, клянусь, она так сосредоточилась и задумалась, что даже не заметила этого. Даже после встречи с отцом и полного осознания грозящей ей повсюду опасности, она все еще так доверчива. На ее же счастье, к ней подкрался не какой-то опасный урод, а всего лишь я.

А затем я вспоминаю, что опасный урод, когда дело касается Анны, — это я. У меня по-прежнему в планах лишить ее девственности при первой же возможности и таким образом уберечь от моего отца. Ради ее же блага. И не имеет никакого значения, что я от этого словлю нереальный кайф. При этой мысли в кровь ударили адреналин и жажда.

Не успеваю я себя переубедить, как мои руки уже тянутся к ее талии. Она вздрагивает от моего прикосновения, и я притягиваю ее спиной к себе.

— Это всего лишь я, милая, — говорю я. Мне не следовало так прижиматься к ней, потому что в моем голосе прорезаются нотки похоти.

Интересно, а она их слышит? Между нами едва ли сантиметр насчитывается, я вдыхаю ее аромат как одержимый, который никак не может насытиться.

Ну почему она так прекрасно пахнет?

— Кай… не надо…

Нет, надо, еще как надо.

Я чувствую, как она дрожит в моих объятиях.

— Не следует так прикасаться ко мне, если только не собираешься стать моим парнем.

Парнем. Я замираю, и спустя всего лишь один удар сердца меня тянет улыбаться. Захочет ли она такой связи со мной? Еще ни разу за всю мою жизнь слово "парень" не вызывало у меня улыбки. Парень и девушка — самые бесполезные и непрочные ярлыки, но люди шаблонно в них верят, вкладывая в них гораздо большее значение.

Но слышать это слово от Анны весьма очаровательно и так иронично. Словно смертельный яд, скрытый в сладкой конфетке. Если бы она только знала. По она не знает ничего.

— Нефам не позволено заводить отношения, — говорю ей в волосы. — Особенно между собой.

Она замирает на мгновение.

— Об этом не обязательно знать кому-то, кроме нас.

Меня подхватывает бешеный вихрь эмоций. Мне хочется запечатлеть этот момент, оставить для себя, спрятать ее туда, где она сможет остаться собой, не меняясь, и повторять мне подобные сладкие слова, когда захочет. Внутри рождается тоска, и она гораздо сильнее и глубже похоти. Сердцебиение зашкаливает. Я вне игры. Это уже за рамками. Слишком опасно, я не могу себе этого позволить. Никогда.

— Этому не бывать, — говорю я. И даже не понимаю, кому из нас предназначены мои слова.

Все ее тело напрягается, она поднимает подбородок, мягко снимая мои руки со своей талии. Хочется поблагодарить ее за это, ведь сам бы я не смог. Какое счастье, что хоть кто-то из нас достаточно силен.

Я оставляю ее и всю дорогу до отеля глубоко дышу, пытаясь избавиться от этого странного чувства. Ситуация вышла из-под контроля. В то время как Анна вела себя осторожно, себе я слишком многое позволил. А началось все с безобидного развлечения, но пришло время закругляться. Наши жизни и так под угрозой, пора мне уже браться за вожжи.

Сегодня же вечером я продумаю все на шаг вперед и покажу Анне вкус безумной стороны жизни. Куплю немного алкоголя. Весит она мало — так что увидит мир иначе уже после первого бокала? вина. Мне необходимо, чтобы она приняла свою судьбу.

К моменту возвращения Анны, я уже спокоен и подготовлен. Веду себя как обычно — лежу на кровати, скрестив ноги и подложив руку под голову, делаю вид, что смотрю телевизор. Она откладывает одежду и, порывшись в сумках, достает большую книженцию и опускает ее на противоположную кровать. Я игнорирую ее хмурый взгляд.

— Чем займешься? — спрашиваю.

Она смотрит на меня с подозрением и примесью раздражения, а затем отвечает:

— Английским.

Шикарно. Отец заставлял меня учиться на трудах великих "романтиков". В то время как Анна заучивала библейские стихи в воскресной школе, я запоминал Шекспира и Байрона, ну и в дополнение — кучу другого мусора, который мог бы мне помочь забраться в девчачьи трусики.

Я выключаю телевизор и, подойдя к постели Анны, ложусь и открываю книгу. Вот интересно, а ее впечатлят мои познания? Я англичанин, в конце концов. Пролистываю страницы, а тем временем, Анна садится как можно дальше от меня. Ммм. Это надо бы исправить. Я останавливаюсь на сонетах, но быстро отвлекаюсь, стоит Анне начать распускать волосы. И с каждой выпущенной прядью, книга, да и все вокруг, куда-то испаряются.