— Oui (франц. — да.). — Я киваю и стараюсь не показать облегчения.

— Можешь взять БМВ. — Отец бросает мне ключи, при этом дьявольски улыбаясь Мариссе, на которую переключает все свое внимание.

Я смотрю на Иву и кивком показываю в сторону двери. Девушка быстро следует за мной.

За исключением той маленькой девочки в прошлом году, я никогда не оставлял "племянницу" необученной. Сегодня такое будет впервые, надеюсь. Я завожу машину и бросаю взгляд на число на приборной панели. День святого Валентина. Прям в тему.

Я веду молча, нервно постукивая пальцами по рулю, в то время как девушка сидит, сложив ручки на коленях. Ее жалкий свитер не предназначен для нашей зимы. Я прибавляю обогрев.

Когда мы проезжаем пять миль, зону слышимости, я набираю в грудь воздуха и медленно выдыхаю.

— Ты говоришь по-английски?

— Да, — отвечает она с сильным акцентом.

— Ты в курсе, для чего тебя привезли в Америку?

— О, да. Брат все объяснил. Меня выдадут замуж за статного мужчину, который обо мне позаботится.

Я с трудом сглатываю. Обычно я осторожен с этими племянницами. Держусь отстраненно и не позволяю думать. Но прошло слишком много времени, и в мой разум проникло всякое. Я не смогу пропустить слова этой девушки мимо ушей. Они проникают в меня.

Ива робко спрашивает:

— Это ты станешь моим мужем?

Я стреляю взглядом в ее сторону и замечаю, с какой надеждой она изучает мое лицо. Вернув свое внимание к дороге, я собираюсь произнести слова, которые разобьют ее надежды на миллионы осколков. Впервые я расскажу племяннице Мариссы всю правду без прикрас, преуменьшений или хвалебных од.

— Ива… Мне очень жаль, но никакого мужа не будет. Брат тебя обманул. Он продал тебя. Отныне ты рабыня, а Мадам Марисса — твоя хозяйка.

— Я… что ты сказал? — Ее голос дрожит. Об заклад бьюсь, она росла в нищете. А раз глава семьи — брат, значит, родители, скорее всего, погибли от какой-то болезни, так как на лечение не было средств. Знакомая ситуация у многих других племянниц. Вероятно, ее братец разбазарил последние гроши на наркоту или алкоголь. Ее начинает трясти.

Я везу нас к городскому парку, где нет посторонних глаз и ушей.

Грудь Ивы вздымается от быстрых и хаотичных вдохов. Что неудивительно. Надо успокоить ее. Я останавливаю машину и поворачиваюсь к ней.

— Пожалуйста, сэр, — говорит она. — Я не понимаю!

Мне не по себе, пока я провожу экскурс Иве в новый мир. Объясняю, чем ей придется заниматься, и что случится, если она не будет слушаться. И признаюсь, что если она выдаст хоть часть этого разговора, — меня убьют.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — обвив себя руками, спрашивает она.

Глядя на нее, я качаю головой.

— Хочу, чтобы ты знала правду. Мне очень жаль.

— Ты ведь работаешь на них?

— Не по собственной воле. В этом мы с тобой чем-то похожи, Ива. Или я выполняю указания или меня убивают.

Впервые мне в голову приходит подобное сравнение.

Вечер проходит мучительно — я с девушкой в машине, сам говорю спокойно, а она на грани истерики. Я отвечаю на ее вопросы. Объясняю, что грозит нам обоим.

— Ты девственница? — спрашиваю я. Она опускает взгляд и склоняет голову — значит, нет. — Тебе нечего стыдиться. Просто пытаюсь понять, как много ты знаешь. Я ничего тебе не сделаю, но если у тебя есть вопросы… о мужчинах…

Она бешено мотает головой.

— Придется притвориться, что я показал тебе, как вести себя с мужчинами, Ива. Ты понимаешь, о чем я? Если узнают, что мы с тобой просто беседовали, — нас накажут.

Она кивает, а из глаз у нее текут слезы.

— Я знаю, что делать, — глухо произносит она. — Я не хочу ехать в дом той женщины! Не заставляй меня. Пожалуйста!

Она вцепляется в мою футболку и плачет. Племянницы, как и "победы" плакали в моем присутствии чаще, чем это можно представить, но я никогда не протягивал руки, чтобы их утешить. Никогда. Племянницы должны уметь утешать себя сами, а победы сами поддавались искушению и сами виноваты.

Но то было раньше. Сейчас же, я без малейших колебаний притягиваю Иву к себе. Она слишком худая. Я обнимаю ее рукой, и она рыдает у меня на груди.

— Пожалуйста, спаси меня, прошу, — всхлипывает она. Я лишь крепче обнимаю ее и с трудом сглатываю.

И ведь знаю, что нельзя давать обещаний, которых не сможешь сдержать, но тем не менее, я говорю:

— Я попытаюсь. Клянусь…

У отца есть связи, как и у Мариссы. Нужные люди есть во всех правоохранительных сферах — от грязных копов до подкупленных чиновников. Если я попытаюсь сорвать их делишки и сдать их властям меня убьют. На данный момент я бессилен, мне остается лишь рассчитывать на милость Ивы, что она сохранит мою тайну. Но клянусь перед самим собой… я буду наблюдать; смотреть и ждать подходящего момента, чтобы сдать Мариссу с ее отвратительным бизнесом.

Моя футболка еще влажная от слез Ивы, когда я оставляю ее у Мариссы. Внутри пусто.

Знакомство с Ивой ввергает меня в безрассудство. Слишком поздно для возвращения в безопасную нору. Выбор сделан, стоя на краю, обратно не слезешь. Я навсегда останусь на том обрыве, буду глядеть в адскую пропасть и ждать, когда меня обнаружат и устранят.

Вопрос только во времени. Осознание этого приносит умиротворение.

И это умиротворение, вкупе с безрассудством, толкают меня к городку Анны.

Когда я подъезжаю, с неба начинает падать легкий снег. Я прислушиваюсь к ее квартире. Слышу внутри шаги и сердце пускается вскачь.

Это глупо. Я дурак. Не следовало приезжать, но я уже не смогу остановиться. Тяга слишком сильна. Припарковавшись, я выскакиваю из машины и оглядываюсь вокруг. Изо рта вылетают облачка пара, пока я спешу подняться по ступенькам.

Человек внутри замирает, затем тихонько подходит к двери.

— Кто там? — спрашивает Патти. Ее громкий голос воодушевляет и я улыбаюсь.

— Кайден, мэм.

Дверь тут же распахивается, и я вижу широко распахнутые глаза и дикие рыжие волосы. Ее аура освещается радостью и любовью. Патти протягивает руки и обнимает меня. Черт возьми, у меня перехватывает дыхание. Я крепко обнимаю ее, сглатываю и пытаюсь отмахнуться от эмоций. Я не заплачу, но проклятье, эта женщина умеет засыпать чем-то теплым и золотым мою пустую душу. Аналогично и с Анной, я не понимаю, как кто-то такой добрый может заботиться о ком-то таком, как я.

Она немного отстраняется и обхватывает ладошками мое лицо, всматривается в него и снова обнимает.

— Анны нет. Она на пробежке, но скоро вернется. Па улице слишком холодно, сумасшедшая девчонка! — Она приглаживает свои волнистые волосы и улыбается. — Могу предложить тебе чаю?

Разочарование царапает своими коготками, ведь мне нельзя здесь задерживаться.

— Мне очень жаль, мисс. Я бы с радостью, но не могу.

— Понимаю, — шепчет она. — По она так расстроится, что не повидалась с тобой.

Правда? Ее предположение омывает меня еще большим потоком золотой теплоты, а осознание сотворенной глупости, тем временем, прорывается сквозь безрассудную умиротворенность. Действительно, не следовало приезжать сюда.

Патти сжимает мои плечи, когда я, наклонившись, чмокаю ее в щеку и ухожу. Ее глаза наполняются слезами.

По дороге к БМВ меня охватывает нервозность.

Глупо, глупо, глупо…

Я срываю с головы вязаную шапку, ерошу волосы, которые не стриг на протяжении четырнадцати месяцев. Они завиваются за ушами, когда я надеваю шапку обратно. Дойдя до БМВ, я открываю дверцу. Как бы меня это ни расстраивало, но я понимаю: то, что мы с Анной не встретились — к лучшему. Я столько сил потратил на…

Уловив что-то краем глаза, я резко оборачиваюсь. Да так и замираю, глядя на другой конец парковки. Поглощая взглядом все, начиная от светло-голубых кроссовок и черных спортивных штанов, подчеркивающих каждый изгиб ее тела, — черт меня дери — до тонкого джемпера, явно слишком легкого для такой погоды. Она стоит спиной ко мне. Смотрит вверх на падающий снег, не обращая внимания ни на что вокруг. Мне хочется встряхнуть ее и закричать: "Вместо меня здесь мог оказаться Князь или убийца с топором, но ты даже не заметила меня!"

Но я способен только стоять на месте и смотреть. А потом с моих губ слетает ее имя.

Она застывает перед подъездом своего дома и резко дергает головой. Ее розовые щечки моментально становятся пунцовыми, стоит ей посмотреть на меня.

— Привет, — шепчет она, вот так просто, так мило, и так типично для Анны.

— И тебе привет.

Мне следует уходить. Не надо было звать ее по имени. Не стоило вообще приезжать сюда. По даже понимая все это, я не в силах сдвинуться с места.

— Ненавижу День святого Валентина, — говорит она.

Сердце сжимается от едва уловимых отголосков грусти в ее тоне, но я все равно улыбаюсь такой прямоте.

— Да, хреновый праздник.

Хочется рассказать ей о своей убежденности в том, что это мой отец создал сей дурацкий праздник, как очередной повод для продвижения разочарования среди любовников, но мне совсем не улыбается упоминать его сейчас.

Она награждает меня легкой улыбкой, но затем резко становится серьезной.

— Что-то случилось?

Да. Да, случилось. Все ужасно. По прямо сейчас мне так хорошо, просто идеально.

— Я хотел проверить, что ты в порядке. Что и вижу.

Мне так сильно хочется подойти к ней, что я вынужден вцепиться в машину. Мы так и стоим, не в силах отвести взглядов друг от друга, кажется, что и не было тех четырнадцати месяцев, мы словно перенеслись к тому поцелую в переулке в Нью-Йорке. Весь достигнутый прогресс от расставания — забыт. Я понимаю это, и ей это известно, потому что она движется ко мне, зеркально отражая мою потребность в ней. Она спускается с тротуара и идет ко мне.

Отлично, маленькая Энн.

Наконец-то я снова смогу прикоснуться к ней. А затем неплохо бы добраться до сути этих их "поездочек" по каким-то делам. О последствиях подумаю позже. Прямо сейчас — Анна моя.

Только я собираюсь захлопнуть дверцу автомобиля, как ощущаю покалывание в затылке. Подняв взгляд к серому зимнему небу, я натыкаюсь на хорошо знакомое зрелище.