Пролог

Отношения между охотником и добычей всегда полны напряжения, граничащего с сексуальным. В постоянном цикле приближения и отступления, никогда не зная, сражаться или бежать, и лишь один толчок отделяет от выхода из этого подвешенного состояния бытия: это так примитивно. Переменчиво. Вечно.

И в последние семь лет Валериэн Кимбл существовала именно в таком ритме.

Она искала опасности со всей наивностью ребенка, только чтобы найти клинки и кровь вместо быстрого и захватывающего дух трепета. Настоящая опасность, она узнала на собственном горьком опыте, имела зубы и любила кусаться.

И ее укусили — сильно.

Вэл чувствовала запах цветов, их аромат казался чужим и неприятным в отсутствие других ощущений. Темнота была такой густой от тяжелого аромата, что она задыхалась от этой приторной сладости. С таким обилием запаха, подавляющим ее чувства, Вэл не должна быть в состоянии идентифицировать цветы, но она знала, что это такое. Она знала.

Тигровые лилии и базилик для ненависти. Желтые розы за неверность. И болотная мята...

Болотная мята означала побег, ее разум затопила паника, едва она услышала его голос.

«Привет, Вэл».

Голос — его голос — просачивался во мрак, как отравленный мед, обещая грех и жестокое наслаждение, но принося только безумие… и смерть. Потому что в нем звучала ярость, только для нее. Она чувствовала это, как колючку, запутавшуюся в шелке.

«Нет, — подумала она, когда синапсы загорелись в дикой панике. — Нет... нет! Это не он. Нет».

Но она узнала бы его голос где угодно, и не важно, сколько раз говорила себе, что больше не боится, одно его слово могло заставить ее снова погрузиться в ледяную хватку ужаса, который был не только ужасом.

Не совсем.

Вэл вскочила в постели, белки ее глаз вспыхнули, когда она вгляделась в тени. Она ничего не видела, ничего не слышала: только статический стук ее сердца, галопирующий в ушах.

А затем одна из теней шевельнулась как раз в тот момент, когда она почувствовала, как сдвинулся матрас.

Вэл замерла, низкий хрип вырвался из ее рта, как будто там умерло что-то маленькое. Это был Гэвин, точно такой, каким она его помнила до того, как (убила его) покинула Норт-Пойнт. На нем была расстегнутая белая рубашка и выцветшие джинсы, лунный свет стекал по обнаженной коже, и она, она была поймана в клетку его рук.

Как и раньше.

«Скучала по мне?»

Паника прорвалась сквозь нее, как вода сквозь сломанную плотину, стоило мысли, наконец, подтолкнуть тело к запоздалым действиям. Она резко дернулась, чуть не выдернув плечо из сустава, когда вывернула туловище, чтобы ткнуть его локтем в шею.

Он отпрянул, как кобра, когда она ударила его кулаками в грудь. Вэл пронзительно вскрикнула один раз, когда он поймал ее размахивающие руки, одну за другой, прижимая их к кровати с силой, которая удивляла ее раньше и удивила сейчас.

Она была рыбой, оставленной умирать на суше, задыхающейся от того самого воздуха, который наполнял ее легкие с каждым отчаянным вдохом, когда смертельный крючок поблескивал у нее в горле.

«Нет». — Вэл дернулась от ощущения его рта на своей груди, скользящего по ее телу в жесткой ласке, когда ткань уступила обнаженной, покрытой мурашками плоти. Она дернулась и почувствовала, как его твердое давление осело у нее между ног. Тепло разлилось внизу ее живота обжигающими горячими завитками, даже когда ее разум и плоть отшатнулись от его прикосновения.

«Остановись, — заскулила она, ее голос был похож на голос раненого животного. — Пожалуйста, пожалуйста, остановись».

«Уже умоляешь. — Шепнув, он скользнул пальцами внутрь нее. Вэл дернула бедрами и почувствовала его дыхание на своей ключице. — А я даже почти не трогал тебя».

Слезы защипали ей глаза, два кинжала вины и ненависти к себе.

«Но собираюсь, — она почувствовала его язык, как удар плетью. — Прикоснуться к тебе».

(Я могу заставить тебя чувствовать все, что захочу)

«Нет, — она не уверена, что из этого реальность, а что — воспоминание. Его прикосновение было кислотой, обжигающей ее кожу, его слова разъедали ее мозг. — Гэвин, пожалуйста».

«Ты была моей величайшей работой. Я сделал тебя такой, какая ты есть». — Наслаждение, расцветшее в ее теле, изогнулось, сжимая за горло, как колючие тиски. Она выгнулась дугой, когда он укусил, ненавидя его, ненавидя себя, и услышала, как он засмеялся с тихим удовлетворением, потому что ему всегда больше всего нравилось ее падение.

(Даже в грязи ты остаешься розой)

«Моя для прикосновений».

Он двинулся ниже, его губы коснулись все еще заживающего шрама, который он оставил на ее животе ножом — тем самым ножом.

«Нет, — подумала она, зажмурив глаза от картины гостиничного номера и запекшейся крови той ночи, которая грозила беспорядочно развернуться перед ней. — Только не это. Это не моя вина».

«Моя для разрушений».

Вниз к лобку, где она почувствовала дуновение холодного воздуха за мгновение до того, как ощутила его язык.

«Ты моя, — закончил он нечеловеческим шепотом, как будто его голосовые связки были повреждены химикатами или зазубренным стеклом. — Даже смерть не может разлучить нас».

«Ты мертв, — закричала она. — Ты мертв. Я убила тебя».

«Да, — сказал он, все еще прячась у нее между ног. — Ты сделала это».

И что-то в его голосе, какая-то зловещая нотка, заставила Вэл посмотреть вниз, как будто ее глаза были магнитом, притягиваемым к какому-то ужасному полюсу, несмотря на голос, предупреждающий ее: не смотри, ты не хочешь этого видеть, не смотри. Потому что, конечно, она посмотрела.

Вэл посмотрела, и ее глаза расширились, становясь все больше и больше, переполненные ужасом, пока она не почувствовала, что они вот-вот выскочат из глазниц, как надутые воздушные шарики.

Она посмотрела и издала еще один пронзительный крик.

Его красивое лицо было цвета бледного мела, усеянное пятнами прогрессирующего разложения и обнаженными костями там, где плоть полностью разрушилась. На его горле красовалась открытая красная рана, которая кровоточила, как зараженный глаз. Водянистые ленты гноя с пятнами крови стекали по его шее тонкими извилистыми полосками, пачкая лацкан его безупречно белой рубашки.

«Нет, — снова подумала она, чувствуя, что ее сейчас вырвет. — О боже».

Этот почерневший язык прошелся по ее груди и между ног.

Эти гниющие пальцы были внутри нее.

Она разбилась от ужаса, как будто зеркало, а ее рассудок сверкающий осколок разбитого стекла. «Нет! — закричала она. — Нет, нет, нет — ты не настоящий. Я убила тебя. Убирайся черт возьми от меня! Ты мертв!»

«Да, Вэл, — произнес Гэвин. — Посмотри, что ты со мной сделала».

Она посмотрела; она не хотела, но она смотрела. Ее взгляд двигался так, словно он контролировал его. Желчь горячей волной наполнила горло, заставляя проглотить ее вместе со следующим криком.

«Ты вынудил меня сделать это. Ты бы не отпустил меня. Пожалуйста, не надо... — Она старалась не подавиться. — Пожалуйста, не делай мне больно».

«Я не собираюсь причинять тебе боль».

Прежде чем она успела почувствовать облегчение, костлявые синюшные пальцы размазали ее вкус по губам. Соленый, с гнилью, как грязный океан.

«Я собираюсь трахнуть тебя».

Вэл снова закричала, когда он прижал ее спиной к кровати, готовясь взобраться на нее своим пульсирующим, гниющим членом. Она даже сейчас чувствовала его заразительный жар, влажный на ее бедре и обжигающий, как кислота.

«Кричи для меня, мой цветок».

***

Вэл вскочила в постели, крик застыл у нее на губах, как молитва.

Ее пульс бился сбоку на шее, как будто это живое существо, пытающееся прорваться сквозь кожу. Она дышала так, словно только что бежала, но Вэл не бегала уже много лет. Сон. Эта мысль пришла к ней как благословение. Это был всего лишь сон.

Она внимательно прислушивалась к стуку своего сердца в ушах, лежа неподвижно и вслушиваясь в темноте к звукам своих родителей. В доме было тихо.

Под простыней ее рука лежала между ног. Она чувствовала влагу на своих шортах, нервное трепетание там, где ткань натирала ее промежность. Когда она раздвинула бедра и пошевелила пальцами, клитор запульсировал.

Дерьмо.

Вэл прерывисто вздохнула, ненавидя себя за свою слабость, когда просунула дрожащие пальцы под пояс. «Ты больна, — сказала она себе, выписывая тугие, сердитые круги между бедер. — Ты так же больна, как и он».

Но стыда было недостаточно, чтобы помешать ей кончить. В полубессознательном состоянии, погруженная в жужжащую тишину, настолько полную, что она, казалось, заглушала тихий скрип пружин кровати и ее собственные приглушенные вздохи, Вэл почти забыла, что мозг, казалось, так решительно настроен на то, чтобы она запомнила, когда удовольствие поглотило ее.

Откинув голову назад, закрыла глаза, движение руки замедлилось.

Почти.

Жар охватил ее, как лесной пожар, оставляя тлеть, когда ее чувства были уничтожены одно за другим. Она тихо задыхалась, невидящим взглядом уставившись в потолок. Волосы у нее на затылке слиплись от пота. Ее соски затвердели и болели под липкой, пропитанной потом майкой. Она пощипала их, прежде чем обхватить свою грудь и сильно сжать, и задрожала, как свеча, готовая погаснуть.

(Твой ход)

В шахматах белые преследовали, оставляя черным решать, сражаться или бежать.

Она, играя черными, убежала, но почему-то ее побег никогда не казался достаточно далеким или быстрым. Неважно, сколько раз Вэл начинала все сначала, она всегда возвращалась к началу.

С ним.

(Если ты побежишь, я буду преследовать)

«О боже, — подумала она, опуская руку. — Что со мной не так?»

Но она знала. Глубоко внутри, в почерневших тайниках того, что осталось от ее души, Вэл знала. Это был он. Всегда он. Отравляя ее, как яд, которым она не могла насытиться. Прошлое, настоящее и будущее. Все сводилось к нему.