Каролина, видя, что деньги растекаются, как вода из рассохшейся бочки, скандалила пуще прежнего.

– Кватитс меня! Да ты промотал все, что я своим трудом заработала, накал ты этакий! – кричала она, плача от ярости.

Когда у меня лопалось терпение, я начинал орать еще громче:

– Отвяжись! Чертова перечница! Не мешай мне, а то плохо тебе придется! Заткни глотку! Слышишь?… Не замолчишь – сама пожалеешь.

Вот тогда-то я и вспомнил о брачном свидетельстве, которое дал мне священник, но у меня и в мыслях н было бросить ее, бедняжку!…

Она пробовала прятать деньги, но разве было тако место, где бы я не нашел их, если мне хотелось сыграть в кости или перекинуться в картишки! Каролина, видя, что я слежу за ней, сперва кричала и ругалась, а потом только плакала, забившись в угол.

– Разве я из-за денег! Разве из-за денег! Я плачу потому, что ты не любишь меня и не думаешь о будущем.

– Перестань, душенька, – говорил я тогда, тронутый ее слезами. – Вот увидишь, я отыграюсь. Не огорчайся, глупенькая! Мы еще будем счастливы!

– Ах мадонна, мадонна, – вздыхала итальянка. Едва только я убедился, что мой гнедой в хорошей

форме, я приготовился нанести решающий удар. Я уже говорил вам, что прятал своего скакуна в тайном месте и что о нем знали только двое или трое друзей; они рассчитывали крупно выиграть на его резвых ногах и никогда бы меня не выдали.

И вот в воскресенье утром я растрепал и кое-как подстриг гнедому гриву, нацепил на его хвост репьи и куски засохшей грязи и в конце концов добился того, что он стал похож на жалкую клячу с галисийской фермы. Потом я надел на него старое седло и договорился с одним пеоном из имения Торрес, которому хорошо заплатил, чтобы тот к началу скачек подъехал на моем коне к харчевне.

– Сегодня я скачу на гнедом, – сказал я Каролине.

– Ах, оставь, – вздохнула она. – Скачи не скачи, все равно! Игра погубит тебя.

– На этот раз я наверняка выиграю! Гнедого не узнать, его примут за старую клячу, и вот увидишь, сколько денег мы загребем.

– Обещай мне, по крайней мере, – попросила итальянка, воспользовавшись моим хорошим настроением, – обещай, что если и на этот раз проиграешь, больше уж ты никогда не будешь играть.

– Вот, – сказал я и, сложив из пальцев крест, поцеловал его. – Клянусь!

Ну что я могу вам сказать! Начал собираться народ, в «Польвадере» было битком набито, как на площади Паго-Чико в день Двадцать пятого мая[6]. Прошло несколько скачек. Публика уже изрядно разгорячилась, когда подъехал пеон на моем гнедом.

Среди других был там некий Контрерас, он крепко надеялся на своего серого в яблоках скакуна, – резвый конь, что и говорить, но все же не бог весть какой. С моим жеребчиком не сравнить.

Контрерас был злющий как черт и отчаянный драчун; он вел только крупную игру; где он брал деньги, для всех было загадкой. Говорят, ему давал их этот мошенник, нотариус Ферейро, с тем чтобы Контрерас защищал его от политических противников… Вот он и стращал их, пуская в ход что попало, – и дубину, и кинжал, и топор…

– Славный у тебя конь, – сказал я, избрав Контрераса своей жертвой, потому что он был человек азартный, а это мне и нужно было. – Жаль только, слишком раскормленный!

– Раскормленный? Ты что, шутишь? Он просто в теле, дружище, и может с кем угодно потягаться, хотя он долго был в пути и устал с дороги…

Вот врун! Я-то знал, что он уже целую неделю держал коня на отдыхе в Паго-Чико, готовясь к скачкам.

– Ну, – возразил я, чтобы подзадорить его, – когда уж начинает брюхо расти…

Он засмеялся, плохо скрывая свою ярость.

– Брось заливать, земляк! Чтобы рассмотреть его брюхо, тебе придется очки надеть. И какой бы он ни был, а хотел бы я увидеть красавчика, который рискнет потерять сто песо.

Вокруг нас начали собираться любопытные.

– Да этого толстобрюхого, – сказал я, посмеиваясь, – я на любой кляче обскачу.

– Слыхали? На какой, интересно?

– Да вот хоть на этом шелудивом гнедом. Одолжишь мне его, земляк?

– Почему бы нет? – согласился пеон, который привел гнедого. – Скачи, если хочешь.

Контрерас внимательно оглядел коня, похлопал его по спине, заставил немного пройтись.

– Не такая уж это кляча, как кажется, – сказал он. – Меня не проведешь. Впрочем… все равно я обскачу ее!

– Ставка сто песо?

– Пусть так!

– Ставлю!

– Ставишь? Берегись, кум! – проворчал он, злобно сверкнув глазами.

Чувствуя, что спор грозит перейти в драку, я молча расседлал гнедого, надел на него узду и подседельник, снял куртку, жилет, повязал голову красным платком и приготовился.

Игроки в азарте увеличивали ставки. Многие, ничего не подозревая, ставили вдвое против моего гнедого. Я соглашался на все; мои друзья, посвященные в проделку, тоже не отставали.

Мы должны были пройти две куадры. Раздалась команда, и мы помчались во весь дух. Мой конек стал обгонять противника – сначала на голову, потом на шею, потом на полкорпуса, – попробуй потягайся с ним! Контрерас скакал позади, изо всех сил нахлестывая своего коня. Видно было, что серый совсем выдохся, но Контрерас словно ослеп от ярости…

Уверенный, что скачка выиграна, я стал придерживать гнедого, чтобы не показывать его настоящую резвость, он и так уже на корпус вырвался вперед. И вдруг Контрерас, будь он неладен, чуть не загнав коня, поравнялся со мной, его серый на скаку задел моего гнедого, – тот, упав на передние ноги, сбросил меня через голову, а серый пулей промчался до самой черты. Проклятие!

Хорошо еще, что я упал удачно, но видели бы вы, какая тут поднялась заваруха! Крики, ругань, судью чуть на части не разорвали… Засверкали ножи, и, не вмешайся Варавва, дело кончилось бы плохо.

Контрерас возвращался спокойным шагом, весьма довольный собой. А я не помнил себя от ярости.

Когда он поравнялся со мной – вместе с другими я уже стоял перед харчевней, держа в поводу захромавшего гнедого, – я не сдержался и крикнул:

– Ах ты, негодяй! Обманщик бесстыжий! Ты толкнул меня, сукин сын!…

Он соскочил с коня, и в его руках сверкнул клинок. Отпрянув назад, я тоже выхватил нож.

Сказать по правде, мне такие дела не по душе. Я низкорослый, силенок у меня немного, да и ножом не слишком ловко орудую. Но негодяй вывел меня из себя, народ сбежался посмотреть на драку, и мне ничего не оставалось, как принять бой.

Он нанес мне два удара кинжалом, которые я с грехом пополам отразил.

– Давай, давай ближе, не трусь! – насмехаясь, кричал Контрерас, размахивая ножом и стараясь меня подзадорить.

Я уже взмолился святой деве, видя, что дела мои плохи и злодей вот-вот пырнет меня, как вдруг с воплями и криками прибежала совсем обезумевшая Каролина и, уж не знаю как, должно быть, осмелев от отчаяния, вырвала у него нож.

– А вы, крабрецы, бросили его, бросили! – кричала она собравшимся зевакам.

Пастухи принялись разнимать нас, и вот тут-то и появился комиссар Варавва. Я, пожалуй, сделал глупость, что ничего не рассказал ему о гнедом, и он поставил на серого… Беда одна не приходит!

Контрерас и большинство зрителей утверждали, что серый выиграл честно, что гнедой – кляча и упал потому, что слаб на ноги и для скачек не годится… Судья надрывался от крика; никто его не слушал, так же как меня и моих друзей.

– Пусть решит сеньор комиссар! – закричали вдруг несколько человек.

– Правильно!… Правильно! – подхватили все, кто ставил на серого.

И этот мошенник Варавва изрек приговор:

– Скачки правильные. Выиграл Контрерас!

Против силы не попрешь.

– Но, сеньор комиссар, – начал было я.

– Замолчи, бесстыдник! Плати лучше добром.

И пришлось заплатить без разговоров. Так уплыли последние припрятанные денежки… а с ними и вся выручка из кассы!…