— Не бери в голову. Заживет.

— Заживет, — задумчиво повторил Левон и постучал себя по левой стороне груди. — А здесь вот никогда не заживет. Третий раз спалили. Теперь уж не подымусь.

— Может, все ж поможем? Мы с другом разберем хлам. — Памперс кивнул на Фризе. — Вдруг техника уцелела? Касса?

Упоминание о кассе вызвало у Левона определенные ассоциации:

— Разукрасили-то не за зеленые?

— Не! Мне та бумажка случайно в карман залетела. Залетела — и нету!

— О-хо-хо, — горестно простонал Левон, окинув взглядом то, что раньше называлось чебуречной. — О-хо-хо! — И опять повернулся к бомжу: — Больше нету таких бумажек?

— Откуда?

— Может, у твоего друга? — Левон наконец-то взглянул на Фризе повнимательнее.

— Он питерский. Только на днях заявился.

Владимир насторожился. Он еще и слова не сказал Памперсу о том, откуда приехал. Только Чубайсу и следовательше Анастасии. Откуда у бомжа информация? Но больше всего сыщика заинтересовали разговоры о зеленых. Скорее всего, волна неясных слухов о событиях в 6-м Ростовском распространилась среди бомжей и местных торговцев довольно широко. А сам Памперс? Не из тех ли шакалов, что поживились валютой?

— Подамся в бомжи. — Левон обреченно покачал головой и произнес витиеватую фразу на незнакомом языке. Наверное, на армянском. Фризе понял только одно слово — Армагидон.

— Пошли, Алеша, — тихо позвал он бомжа. — Все тут выгорело. Проехали чебуреки мимо носа.

Они опять не спеша двинулись по улице.

— Эх! Накрылся наш завтрак. Чего абреки деда давят? Палили бы молочные киоски.

— У меня есть заначка. Тридцатник. Может, купить пару бутылок пива?

— Богач. Тут рядом базарчик. У бабки можно бутылек водяры за пятнашку взять, — предложил бомж.

— Пиво «Балтика». Номер шесть, — отрезал Фризе. — По бутылке на брата.

— Хоп! Пиво так пиво.

Они купили холодного пива, нашли маленький скверик на подступах к зоопарку и растянулись на жухлой траве. Большой куст барбариса прикрывал их от толпы, шагающей по направлению к станциям метро «Краснопресненская» и «Баррикадная». По этой толпе Фризе определил, что время приближается к девяти. На работу спешили те, у кого рабочий день начинается в девять тридцать, в десять: обитатели офисов и контор, еще не заработавшие на автомобили, но уже облаченные в добротные модные тряпки. Прикинутые.

Когда Памперс, разомлев от пива и тепла, перестал кряхтеть и постанывать, ощупывая больные места, Фризе решил, что настала пора вернуться к черному «линкольну». Но сделать это оказалось нелегко. Бомж «поплыл». Еще полчаса назад излагавший свои мысли на понятном языке и казавшийся Владимиру вполне разумным и даже хитрым человеком, Памперс выдавливал из себя одни междометия. Или пересказывал чьи-то смутные религиозные фантазии. Он даже не мог вспомнить своего настоящего имени.

— Слышишь, раб Божий? Слышишь? — шептал бомж, приложив ухо к земле.

— Слышу. — Фризе не всякий случай согласился и тоже склонил голову к пожухлой чахлой траве.

— Считают! — Памперс с трудом разогнул распухший указательный палец. — На счетной машине.

— Чего считают?

— Лох! Жмурикам бабки подбивают. Как сойдется — бах! Все! Тип-топ! В разные стороны грамматики.

— А этот «линкольн» далеко в лесу?

— Тс-с! Памперса там чуть не убили. В Раздорах. Ты слушай. Слушай! — Он снова приложился ухом к земле. Попытался загибать пальцы, как делают при счете. Но они не повиновались. — Стекляхи задней в лайте нет. Я и протырился. Думаю — скручу шумовку.

— Что за шумовка?

— Да радио! Блеер этот чертов! Не понимаешь?

— Теперь понял.

— Ну вот. Рассказываю. Тут крутые насыпались. Давили меня, пока легавый не сказал — подох.

— Менты насыпались?

— Не! Крутые.

— Ты же сказал — легавый!

— Ты бы откинул сандалии — и не такое примерещилось.

— А как найти то место?

— Ты, сука! Гаденыш! — с бешенством заорал Памперс и сел. Зло посмотрел на Фризе глазами-щелочками. И, похоже, не узнал. — Моя тачка!

Его гнева хватило лишь на несколько секунд. Он снова лег. Сказал вполне благожелательно:

— Хана! Хана, хана… Сойдется счет — ба-бах! В разные стороны грам… гралл…

— Грамматики?

— Нет! Всей всемерной! Всей!

— Понятно. Всей Вселенной. Галактики.

— Ну да!

— Значит, считают? А со счета не собьются?

— В том и гвоздь, — обрадовался Памперс и заговорил вполне осмысленно: — Знать, когда сойдется, все бы приготовились. Запели блажные песни. Глядишь — отмолились. А так… — Он безнадежно махнул рукой.

— А что считают-то? — опять спросил Владимир. Он понимал, что, пока собеседник не выгребет из закоулков своего сознания остатки засевшей там «теории», серьезного разговора о том, где спрятан автомобиль, не получится.

— Считают жмуриков. Понимаешь? Господь же все видит. Вот, например, ты. Зыришь на меня и думаешь: что б он сдох, Памперс проклятый. Щелк! Счетная машина прибавила единичку. По телику или в кино ухайдокали мужиков двадцать — опять щелк, щелк. Сечешь? А в мире-то всего пять миллионов душ.

Фризе не стал его поправлять. Миллионов так миллионов.

— Сечешь? Как дебил с кретином сойдутся — чертов баланс, называется — бах! Гроб с музыкой. Сами себя со свету сживаем. А попели бы… — Памперс вздохнул. — Попели бы блажные песни…

— Еще попоем.

— Значится, так! Повезет тебе — бабки поровну. Один блеер чего стоит! И доллары там, наверное, остались. Не повезет — похороны за государственный счет. Понял?

Теперь он говорил очень спокойно, осмысленно. Пригладив темной ладонью жиденькие травинки на газоне, ткнул пальцем в бурый окурок.

— Гляди. Это Раздоры. Сойдешь с электрички — направо. Ехай позднее. Контролеров нет. Пойдешь шагов пятьсот назад. Потом по песчаной дороге…

Фризе много раз бывал в Раздорах у друзей, хорошо знал окрестности поселка. Справа от станции вся территория была застроена современными коттеджами. Они буквально налезали друг на друга, и спрятать машину там было негде. Значит, Памперс не хотел, чтобы Владимир нашел «линкольн». Или слышал лишь «звон», пересказывая бомжовские байки. Но он так лаконично и четко обрисовал дорогу, что Фризе усомнился: а не ломал ли бомж комедию, талдыча про «всемерную грамматику» и счетную машину, подсчитывающую жмуриков, как Чичиков мертвые души? Выдав информацию, Памперс сунулся лицом в траву и захрапел. Интеллектуальный порыв его доконал.

Фризе тоже задремал.

Разбудил его полный флегматичный сержант. Постучал носком ботинка по ноге. Как и Чубайс. Только деликатно.

— Гражданин, не положено, — сказал страж порядка миролюбиво, когда Владимир открыл глаза. «Слава богу, — подумал Владимир, — я еще не лишился гражданства».

— Один секунд. — Он поднялся с травы и стал будить Памперса. Тот отплевывался и не хотел просыпаться.

— Лучше бы вам убраться отсюда поскорее. И самостоятельно.

Владимир поставил своего нового приятеля на ноги, обнял за талию и поволок за собой. Куда, он еще не решил. Лишь бы подальше с милицейских глаз.

Уже через несколько минут Памперс очухался:

— Ох и плохо мне, мужик. Наверное, помру.

— Выживешь, чудак.

— Чудак — полтора дурака. Ты куда меня таранишь?

— Где тепло и не дует.

— Стой!

Фризе остановился.

— Сча вспомню. Сча… — Памперс бубнил, выдыхая запахи пива и гнили. От одежды несло потом. «И сыром рокфор», — мелькнуло у Владимира в голове. — Между Плющихой и Ростовской набережной. Такой большой дом. С верблюдом на крыше. Знаешь?

— Нет.

— Сучонок! На Москву-реку домишко зырит.

Фризе вспомнил огромный дом полукругом. Его фасад возвышался на пригорке у реки. На крыше дома победно реяла реклама сигарет «Кэмел».

— Не знаю! Откуда?

— Там на чердаке единственное место, где зимой тепло. А счас не дует. Запомнил?

— Запомнил. Ты про аптечный киоск Чубайсу говорил… Для понта?

— Нет. Хотел дождаться, когда откроется. Там тетка иногда дает лекарства в долг. Хотел анальгина раздобыть.