Фризе пожелал дежурной «спокойной ночи» и хотел идти следом, но для него у Галины Сергеевны тоже имелась информация:

— А вас, Владимир Петрович, потеряла одна дама. Все беспокоилась, не заблудились ли вы в трех соснах.

— Дама с двойной фамилией?

— Какой догадливый. — Она засмеялась и погрозила Фризе пальцем. — Опасный вы человек, Володя.

В номере было прохладно. Пахло хвоей, какими-то терпкими цветами. И, не смешиваясь ни с одним из этих запахов, витали два привычных аромата: кофе и одеколона «Дракар». Они всегда сопровождали Фризе. И даже в подвалах и на чердаках во время короткого пребывания среди бомжей на него моментами накатывало странное чувство — сродни галлюцинациям, — когда он явственно различал эти запахи. А через минуту опять проваливался в зловонную действительность.

Фризе даже придумал название: обонятельный мираж.

Он не стал зажигать свет, чтоб через открытую дверь не налетели комары и мошки. Осторожно вышел на крошечный полукруглый балкончик и взглянул на окна Ирочкиных комнат. Она жила ниже этажом в двухкомнатном номере, громко именовавшемся литерными апартаментами. В апартаментах горели настольные лампы и на занавесках металась тень. То возникала в одном окне, то в другом.

«Чего она там шастает? — раздраженно подумал Фризе. — Готовится ко сну или собирается ко мне в гости? Если через пятнадцать минут она не пожалует ко мне, Магомет сам отправится к горе. Надо же поставить точку в моем романе».

В этот момент в дверь легонько постучали. Даже не постучали — поскреблись. Владимир прикрыл балконную дверь, зажег свет и негромко сказал:

— Входите.

На пороге возникла Лида. Яркий — малинового цвета — халат, длинные темные волосы, падающие на плечи, мерцающие огоньки в глазах. Что и говорить, зрелище было эффектное. Но Фризе ждал другую женщину.

— Володя! Где вы пропадали весь вечер? — спросила поэтесса капризно. И тут же, словно испугавшись своей дерзости, добавила робко: — Я хотела почитать вам новые стихи.

Она вошла в комнату, оглядела внимательным взглядом застланную постель, пустынный письменный стол и села в кресло.

Фризе ничего не оставалось, как прикрыть за поздней гостьей дверь. Он лихорадочно пытался придумать предлог спровадить ее, но ничего путного в голову не приходило.

Ожидание нового стука в дверь не давало Владимиру сосредоточиться.

— Ночью стихи воспринимаются более глубоко.

— Мы не разбудим соседей?

— Соседей? — Лида улыбнулась. — Я ваша единственная соседка. Старый ворчун Двориков уехал сегодня вечером. — Двориков жил в номере напротив. — А кроме того, вам бы следовало знать — мои стихи не выкрикивают с эстрады, их шепчут в интимной обстановке. На ухо.

— Лида…

— Володя, перестаньте стоять столбом. Для начала погасите верхний свет. Зажгите настольную лампу. Налейте мне чего-нибудь выпить. Если нет ничего экзотического — можно немного водки. Только обязательно со льдом.

«Ну что, дружок? Давно тобой не командовали? — внутренне усмехнулся Фризе. — Поделом. Нечего улыбаться каждой встречной дуре!»

— Такой экзотический напиток, как бурбон, вас устроит?

— Бурбон? Что это? Французский коньяк?

— Виски из Америки.

— Ну… Если со льдом…

— Со льдом, со льдом.

— Отлично. Нам пора уже выпить на брудершафт.

Фризе на мгновение замер. Злые обидные слова, готовые сорваться с языка, вихрем пронеслись в голове. Но не сорвались. «А почему, черт возьми, я должен выпроваживать эту симпатичную дуреху? — подумал он, теплея душой. — Ради того, чтобы услышать от другой то, что мне уже известно? Расскажет об этом завтра. А право на личную жизнь я, в конце концов, имею? Я и так за последнюю неделю оттолкнул от себя двух женщин. И между прочим, красивых».

Ирочка в дверь так и не постучала. Минут через пятнадцать Владимир вышел на балкон, взглянул на окна ее номера. Они были темные. Фризе совсем успокоился.

Бурбон не произвел на гостью никакого впечатления.

— По-моему, попахивает парфюмерией? Нет?

— Налить водки?

— Хочешь меня споить? — улыбнулась Лида и расстегнула пуговицу на его рубашке. Затем еще одну. Провела теплой мягкой ладонью по груди. — Нет, Володя. Не хочу ни водки, ни бурбона. Почитать стихи?

Этого момента Фризе боялся. Боялся, что стихи ему не понравятся и разрушат неожиданно пробудившуюся нежность.

Но Лида не стала читать свои стихи. С необыкновенной теплотой и проникновенностью она шептала ему:

В густой траве пропаду с головой,

В тихий дом войду не стучась,

Обнимет рукой, обовьет косой

И, статная, скажет.

Здравствуй, князь.

Вот здесь у меня куст белых роз,

Вот здесь вчера повилика вилась.

Где был-пропадал? Что за весть принес?

Кто любит, не любит, кто гонит нас?

Фризе обнял ее, стал целовать лоб, глаза, щеки. И почувствовал, что его гостья плачет.

— Мы так не договаривались, котенок, — сказал он ласково. И добился только того, что слезы побежали ручьем. — Нас кто-то обидел?

— Володя, почему люди живут с закрытой душой? Почему?

— Рудиментарное сознание. Не забудь — человек вышел из моря. И когда-то был морским коньком. В опасные мгновения прятал голову под скалой.

— Правда? — В голосе Лиды прозвучало такое простодушное удивление, что Фризе рассмеялся:

— Правда. Так кто обидел знаменитую поэтессу?

— Меня все время обижают.

— Не придумывай.

— Да нет. Я не придумываю. — Лида вздохнула и снова взялась расстегивать пуговицы на рубашке Владимира. Сказала со смешком: — Я сейчас пожалела, что у меня под халатом ничего не надето. Ты бы тоже долго расстегивал пуговицы на моей блузке, потом «молнию» на юбке, потом застежки на лифчике, потом…

— Предпочитаю, когда женщина раздевается сама.

— Фу! — Лида отпрянула от него. — Как можно жить без романтики?

— Не живу. Прозябаю, — с готовностью согласился Фризе. И поежился, вспоминая дни, проведенные среди бомжей.

— Я как увидела тебя, подумала: заносчивый столичный пижон.

— А потом?

— Разглядела глаза. Они у тебя добрые. И не клеился ко мне. Знаешь, Володя, натерпелась я от мужиков. — Лида рассказывала, а сама продолжала медленно, шаг за шагом, раздевать Фризе. — Даже когда в Союз писателей принимали. Я была совсем молодая. И красивая.

— Ты и сейчас молодая и красивая.

— Ладно тебе! Ты мне нравишься и без комплиментов. Так вот, приехала в Москву, на Всесоюзное совещание молодых писателей. Была первым кандидатом на прием в Союз, — рассказывала Лида с гордостью. — Жили мы в гостинице «Россия». И позвонил мне секретарь Союза. Такой слатенький и гладенький. Детской литературой занимался. Пригласил к себе в номер. Сказал: придешь — завтра получишь членский билет.

— Пошла?

— Посоветовала засунуть билет… Сам знаешь куда. А через день нам эти билеты вручил Михалков. Оказывается, решение о приеме в Союз было уже принято, когда слатенький меня в гости приглашал.

— Как же его зовут?

— Зачем тебе? Он уже давно не секретарь.

— Родина должна знать своих «героев».

— Узнай. Его фамилия Алексинский.

О писателе с такой фамилией Фризе ничего не знал. Но он мало читал современную литературу.

— Аминь! Забудем героев. Займемся героинями, — весело сказал он. И развязал поясок на ярком халате своей гостьи.

* * *

Утром Фризе проснулся от энергичного стука в дверь. В этом Доме так никогда не стучали. Если приходила дежурная позвать к телефону или кто-то из знакомых — пригласить на прогулку, стучали осторожно, словно боялись нарушить покой. А не дождавшись отклика, тут же уходили.

Сейчас стучали громко и настойчиво. И уходить не собирались.

Владимир осторожно, стараясь не разбудить Лиду, поднялся с кровати, накинул первое, что попалось ему под руку, — яркий Лидии халат.