– Вера Ивановна Косая! – фальшиво удивился он. – А ты-то как сюда угораздилась? Водку ты сроду не пьешь, по мужикам не бегаешь – ты-то чего здесь обретаешься?

Вера Ивановна Косая молчала. Лицо у нее сейчас было ласковое, улыбающееся, родственное по отношению к участковому.

– Федор Иванович, родненький, хорошенький мой, да никак я сюда не попала, – запричитала она. – Ты, дяденька Анискин, миленький ты мой, зазря даже и говоришь, что я здеся обретаюся… Да меня здеся, миленький ты мой, сладенький ты мой, вовсе и нету… Я только бежала мимо, голос Лидкин услыхала, дай, думаю, забегу, как она мне три рубля должная. Только забежала, а ты… А ты и пришел, родненький мой! Ты, значит, пришел, а я – прятаться, как тебя очень боюсь, как ты ко мне завсегда злость имеешь, а за что – и сама не знаю…

– Врет! – вдруг крикнул поп-расстрига и с размаху ударил кулаком по столу. – Это она ко мне прибежала… Я на Верке жениться хочу, у нее денег – полный сундук!…

Косая всплеснула руками:

– Вот брешет-то, вот брешет-то! Да чтобы я за такого пьянюгу замуж вышла… Это ведь с ума сдвинуться можно!

Васька Неганов совсем рассвирепел.

– Выйдешь! – заорал он оглашенно. – У меня план такой, чтобы на тебе жениться и все твои тысячи пропить…

Перепалки Косой и Неганова участковый уже не слушал. Он сел на скамейку еще тогда, когда Косая начала свои длинные причитания, и теперь сидел неподвижно. Он так напряженно думал, что вместо глаз остались одни щелочки.

– Ничего в ум взять не могу! – наконец прошептал себе под нос участковый. – Чего же здесь обретается Верка Косая? Чего она здесь торчит, когда у Васьки сроду больше червонца не было? А? Я вот тебя спрашиваю, Анискин, чего здесь Верка Косая обретается, от тебя, Анискин, прячется? А?!

С по-прежнему думающим, окаменевшим лицом Анискин шел по деревянному тротуару к милицейскому дому, на крыльце которого сидел уже знакомый нам речник.

– За-а-а мной!

В кабинете Анискин снял китель, расстегнул форменную рубашку, отхлебнул из кружки глоток воды.

– Григорьев Иван Макарович, – надев очки, прочел участковый. – Старший матрос… А?! Старший! Это ведь не просто там – трали-вали, а – старший! Ну, будем молчать?

И начался полуразговор, полудопрос…

Р Е Ч Н И К. Отдайте документы.

А Н И С К И Н. Отдам, только задам вопросы… От какого парохода отстали и когда?

Р Е Ч Н И К. Утром, от «Пролетария»…

А Н И С К И Н. Где капитаном…

Р Е Ч Н И К. Семен Семенович Пекарский.

А Н И С К И Н. Правильно! Кто третий помощник?

Р Е Ч Н И К. Сиротина.

А Н И С К И Н. Опять правильно… Давно знакомы с гражданином Негановым Василием Степановичем?

Р Е Ч Н И К. Года два.

А Н И С К И Н. Это как так? Значит, вы и раньше от парохода отставали?

Р Е Ч Н И К. Отставал.

А Н И С К И Н. И до сих пор не уволили, не списали? Это как так?

Р Е Ч Н И К. Я на поруках. Ценный я, опытный!

А Н И С К И Н. Ну, капитан Семен Семенович Пекарский, будет у меня с тобой разговор.

Р Е Ч Н И К. Да кэп с вами и говорить-то не станет!

А Н И С К И Н. Семен-то? Ну, это еще надо поглядеть! Я старшиной роты был, а он всего – ефрейтором!… С Верой Ивановной Косой когда познакомились?

Р Е Ч Н И К. С какой еще Верой Ивановной?

А Н И С К И Н. А которая в кухне пряталась.

Р Е Ч Н И К. Месяца два…

А Н И С К И Н. Дела с ней какие имеете?

Р Е Ч Н И К. Не имею и не имел…

А Н И С К И Н. Ну, и порядок! Получайте ваши документы да садитесь на мое место…

Р Е Ч Н И К. Это еще зачем?

А Н И С К И Н. Будете объяснение писать… Я, такой-то и такой-то, тогда-то и тогда-то отстал от парохода, познакомился с гражданкой, назвавшейся так-то и так-то, дел с ней никаких не имел, поручений не выполнял… Подписать, число…

Красивый вечер опускался на деревню и бескрайнюю Обь. Плыли лодки, шел старенький буксирный пароход, деревня была уже по-вечернему тихой, уютной, славной. На скамейке, что стояла на высоком речном яру, сидели геологи-рабочие Лютиков и Сидоров.

– А я вот, Жора, – говорил Лютиков, – вечерами от скуки дохну… Год здесь проторчал, даже, понимаешь, никого не завел, хотя есть вдовушки – качнешься справа налево! И сам не понимаю, чего я себе не завел!

Георгий Сидоров – человек неторопливый, длиннолицый и усатый – покровительственно улыбался.

– Не тот ты человек, – снисходительно сказал он, – чтобы баба на тебя сама шла, а ходить по ним ты сам не можешь…

– Это почему? – обиделся Лютиков.

– А шпионов ловишь! – еще снисходительнее и насмешливее ответил Жора. – Ты ведь, если минутка свободная есть, или книги про шпионов и сыщиков читаешь, или по деревне шныришь… Тебя уже один раз Анискин прищучил – мало! Еще хочешь? – Он вдруг вздохнул. – Устал я…

Лютиков оторопело откинулся.

– Ты о чем, Жора?

– А вот о том, что ты за мной шпионишь, – совсем лениво ответил Сидоров. – Церковь обокрали, так вот ты и вертишься вокруг меня… Узнал, что я в церкви был, вот и увиваешься…

Лютиков уже сидел на самом конце скамейки.

– Неправдочку ты говоришь, Жора, – бормотал он. – Да я шпионство с того дня завязал, как товарищ капитан меня чуть не штрафанул, да я с этим делом…

– Помолчи, не трепыхайся! – проговорил Сидоров. – Я ведь знаю, на чем ты сидишь. На иконе… Ты ее мне хотел продать… Если бы я купил, ты бы на меня – донос… А ну, встань, дай сюда, что под тобой…

Трепещущий Лютиков дрожащей рукой протянул Сидорову сверток, сделал два шага назад.

– Стой, где стоишь! – меланхолично предложил ему Сидоров, аккуратно и по-иезуитски медленно разрывая сверток. – Ну, брат, выбрал ты иконочку! Это и олух поймет, что дерьмо. – Он замолчал, склонив голову. – Ты сам ее в реку брось… Мне подниматься лень, устал я…

Швырнув икону в реку, Лютиков сорвался с места и – поминай, как звали! А Георгий Сидоров даже и при этом не переменился: сидел все такой же ленивый, медленный, мечтательный, усатый.

Свечерело совсем и в доме участкового инспектора Федора Ивановича Анискина. Вместе с женой Глафирой он сидел за столом и пил чай – в одной майке, в галифе и домашних туфлях на босу ногу. Вид у Анискина был блаженный, счастливый, умиротворенный.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: