И теперь, пока он шел по следу Никте через сельву, тень сомнения поселилась в нем. После полудня, когда жара перестала быть гнетущей, он увидел, как девушка в сопровождении одной из своих служанок пошла по дороге, ведущей из города по направлению к тайной прогалине. Он заметил ее случайно, когда сам направлялся к большой пирамиде в поисках некоторых трав, которые ему поручил собрать Белый Нетопырь.

Вспоминая с болью слова учителя, он поспешно вернулся в свои комнаты и выпил волшебную жидкость. По счастью, одно из окон выходило в сторону джунглей, и огромная кошка смогла незаметно выпрыгнуть из него и затеряться в сельве.

След Никте нельзя было перепутать ни с чем, и Балам мог уловить его среди тысячи прочих запахов. Это был аромат воды, в которой она купалась: туда подливали эссенцию из белых цветков эскисучиля; [44]кроме того, это был запах ее кожи, молодой и чистой, и ее волос, благоухающих ароматическими смолами.

Эти запахи человеческое обоняние различало слабо, хотя и воспринимало их с удовольствием, но ягуар был вполне в состоянии узнавать их и точно определять.

Вскоре он с облегчением заметил, что след, по которому он шел, свернул с дороги, ведущей по направлению к прогалине, и тогда он стал упрекать себя за то, что мог засомневаться в принцессе хоть на миг.

Тропа, по которой шла Никте со своей служанкой, вела к Белой лагуне, подземному водоему возникшему под известковой скалой. Немногие животные приходили сюда на водопой, поскольку берега тут были очень обрывистыми. Известняк сверкал необычайной белизной, что создавало яркий контраст с темными оттенками окружающей растительности.

По мере того как Балам приближался к маленькому озеру, аромат, исходящий от принцессы, становился все сильнее. Вскоре он смог ее услышать: из джунглей раздалось ее волшебное пение.

Теперь ягуар двигался медленно, чтобы она его не обнаружила и чтобы не нарушить очарование момента. Наверняка тот же восторг охватил всех животных, находившихся поблизости, поскольку воцарилась полная тишина и звучал только человеческий голос. Балам сразу узнал Никте, хотя никогда прежде не слышал, как она поет. У нее был хрустальный голос необычайной чистоты, который брал ноты мелодии без малейшего труда. Молодому майя была незнакома песня, которую она исполняла. Однако у него не возникло ни малейшего сомнения в том, что она отнюдь не являлась одним из заунывных религиозных завываний, которые обычно затягивали жрецы. Это была музыка, которую могла сочинить сама сельва, если бы у нее был голос, чтобы спеть ее: казалось, она подражает птичьим трелям, а затем резко понижает тон, чтобы воспроизвести самые низкие звуки джунглей.

Наконец зверь увидел лагуну. Он устроился за кустом, и, поджав лапы, уселся так, чтобы нижняя часть его тела находилась на земле.

Принцесса расположилась возле самого края маленького озера, в то время как служанка смотрела на нее, усевшись на ствол упавшего дерева. На Никте была белая туника, в которой она вышла из города, Но во время пения она сняла головной убор, так что ее длинные волосы свободно спадали на спину.

Не подозревая о том, что за ней наблюдают из зарослей, девушка вела себя совершенно естественно. Она перестала петь и склонилась к воде, а потом что-то тихо сказала своей служанке, и они обе рассмеялись. Затем Никте подняла руки, нащупала завязки, скреплявшие ее тунику, и распустила их ловкими движениями. Ткань упала на землю, показав во всей красе обнаженную фигуру девушки.

Балам, находясь в теле животного, реагировал так же, как если бы он был сейчас в человеческом обличье: комок подступил к горлу, а по жилам разлилось пламя. «Никте можно сравнить лишь с богиней, причем самой красивой из них», — подумал юноша. Ее формы были словно высечены из камня, настолько упругими казались ее бедра и груди, подтянутые, дерзко направленные вперед.

В это время девушка повернулась в том направлении, где находился спрятавшийся ягуар, и стала смотреть на заросли, как будто догадывалась о его присутствии. Балам лежал без движения, зная, что его силуэт неразличим на фоне сельвы, и воспользовался этими мгновениями, чтобы запечатлеть в своей памяти образ ее совершенного тела. Ужасный позыв сотряс его плоть, и ему пришлось сдержать животный вой, стремящийся вырваться из его глотки.

Наконец принцесса отвернулась и направилась к лагуне. Несколько мгновений спустя она уже полностью вошла в воду, так что видна была только ее голова. Снова пение послышалось из ее уст и, казалось, заколдовало все вокруг. Это была другая песня, более тихая, с оттенком тоски и меланхолии. Служанка присоединилась к госпоже, хотя ее голос был более низким, почти монотонным, как хорошо отрепетированный аккомпанемент.

Балам понял, что он здесь лишний, что он вторгается в очень личные переживания и что он опротивел бы Никте, если бы она когда-нибудь об этом узнала. Пристыженный, он с неохотой молча покинул свое укрытие и вначале медленно, а потом все быстрее побежал прочь.

Вскоре его бег стал стремительным; он мчался через сельву, словно целая свора демонов преследовала его. Без сомнения, животные, которые его видели или слышали, удивлялись тому, что ягуар производит столько шума, выдавая свое присутствие.

В конце концов Балам почувствовал усталость, чего он и добивался, и заметил, как все его тело расслабилось. Он двигался все медленнее, пока не остановился совсем. Он присел на четырех лапах и поднял голову в поисках просвета среди деревьев, который бы позволил ему увидеть небо.

И тогда сдавленный вой, более не сдерживаемый, вырвался из его глотки и устремился ввысь. Это был голос предков сельвы, который понимали все ее обитатели, это были разрывающие душу стенания самца, тоскующего по своей самке.

Древний город майя Уашактун, 2001 год

В то утро у Николь появилось то же ощущение, которое возникло, если верить тому, что она читала, еще учась в колледже, у Говарда Картера, когда он смотрел в отверстие, проделанное в последней стене гробницы и открывающее доступ к саркофагу Тутанхамона. «Я вижу чудесные вещи», — сказал Картер, когда взволнованный лорд Карнарвон спросил его, что находится за стеной.

Это было чувство археолога, которому удалось приблизиться к прошлому и попасть туда, где еще не ступала ничья нога. К прошлому, которое осталось нетронутым и готовым раскрыть свои секреты по прошествии веков.

Уашактун, Восемь Камней, представлял собой большую площадь с маленькой центральной пирамидой, к востоку от которой были расположены три здания. Сюда их привело загадочное послание, оставленное 1400 лет назад в чудом сохранившемся маленьком храме.

Но Николь терзало сомнение, не дававшее покоя им всем вот уже три дня, с тех пор как они наконец поверили в то, что сумели расшифровать древнюю загадку. Это был страх провала — а вдруг за сломанной стеной окажется еще одна пустая комната?

Николь совершенно не выспалась предыдущей ночью, несмотря на то что впервые за несколько дней у нее были кровать и крыша над головой. Они провели ее в Тикале, куда прибыли под вечер. Еще было достаточно светло, словно бы для того, чтобы огромная площадь со своими пирамидами близнецами, акрополем на севере и королевским дворцом на юге поразила девушку. Жан наверняка заметил ее чувства или ощущал то же самое: рука жениха опустилась на руку Николь и слегка сжала ее, хотя он не сказал ни слова.

В Тикале они спали в бунгало, стоящих рядом с развалинами. В них размещались люди, работавшие в Национальном парке и обслуживавшие туристов, каждый год приезжавших в этот великий город майя. Николь и Жан вышли, чтобы прогуляться до ужина, и снова были поражены ощущением полноты жизни, охватившим их в этом уникальном месте. Сельва походила на мать, любящую и властную одновременно, которая делала своим все, что соприкасалось с ней.

После ужина они сразу ушли. Остальные остались сидеть за большим столом, разговаривая о том, что им предстояло сделать на следующий день, но Николь сказала, что хочет пораньше лечь спать, и Жан поднялся с ней. Было видно, что оба устали и что их тела умоляли об отдыхе, но, кроме того, каждый из них страстно желал оказаться в объятиях другого и воспользоваться короткими мгновениями близости, в которой они отказывали себе в последние дни. Разумеется, все промолчали, но, возможно, их товарищи по экспедиции осознавали, каковы их истинные желания, даже больше, чем они сами. Хулио Ривера улыбнулся им понимающей улыбкой, в то время как Аугусто Фабрисио посмотрел на них искрящимися глазами, приглаживая усы. Ги Лаланд, казалось, ушел в себя, глядя в стакан рома, но, когда Николь и Жан ушли, тихо пробормотал: