- Боже правый! - оторопело говорит папахен, не спуская, в натуре, глаз с экрана.

- Что же, собственно, явилось непосредственным импульсом вашего возбуждения: реально существующая вода или воображаемая обнаженная женщина в этой воде?

Dukla-Praha гордо подмигивает мне, дескать, заметил ли я, как его дщерь умеет точно и литературно закручивать.

- Поначалу, думаю, и то и другое вперемешку. Однако учтите: хотя в этой ванне я с самого начала, естественно, и мастурбировал, надо сказать, что ни вода сама по себе, ни воображаемая женщина сама по себе в полной мере возбудить меня никогда не могли.

- Следовательно, что вы должны были делать, чтобы достичь оргазма?

- Боже правый! - восклицает папахен.

Когда сестрица в телевизоре произносит слова типа оргазм или поллюция, у фатера каждый раз делается такой вид, будто, несмотря на ее умение точно и литературно высказываться, он никак не может однозначно решить, гордиться ли ему ею или краснеть за нее.

- Лапидарно говоря, я должен был вытащить затычку. Оргазм наступал мгновенно.

- И, следовательно, тогда вы впервые осознали, что решающим импульсом для вашего сексуального возбуждения является сточное отверстие?

- Именно так. Для людей с традиционным, как бы с консервативным пониманием сексуальности это, естественно, прозвучит несколько экстравагантно, а для многих, к сожалению, и довольно вульгарно, но правда такова, что меня возбуждают темные сточные дыры:

Фатер хватается за голову и уже не произносит ни слова.

- Но при условии, что в данной ванне купалась женщина?

- О нет, с течением времени это условие перестало быть для меня непременным. Я могу возбудиться и при виде совершенно новой, никем еще не использованной ванны или душа.

- Или даже умывальника?

- Однозначно, и умывальника тоже.

- Как вы это оцениваете, пан доктор? - не поведя бровью, обращается сестрица к заседающему в комиссии сексологу. - Встречались ли вы когда-нибудь с подобной девиацией? Но прежде чем пан доктор ответит нам, я предлагаю пану инженеру решить, хочет ли он в конце нашей программы показаться зрителям или же предпочтет остаться невидимым.

- Лучше б он нам на глаза не показывался! - вздыхает папахен.

Инженер, услыхав, верно, пожелание фатера, из будки не вышел, но зато спустя час под нашими окнами вышла из такси сама знаменитая модераторша. Фатер засветился как круглая луна и побежал скинуть свой еханый армейский костюм. Прежде чем сестрица вскарабкалась наверх, он был уже при параде - ни дать ни взять жених.

- Сегодня ты превосходно выглядела, - подсыпается он к ней прямо сходу и облизызает ее штукатурку.

- Здорово, сестрица. - говорю я. - У тебя опять был крутой замес!

Сестрица устало и вместе с тем блаженно потягивается. Она размалевана как цирковая афиша, но, с другой стороны, должен признать, что ее белобрысый абажур всегда освещает наш дом. Но она, в натуре, тут же кривит нос.

- Чем у вас тут воняет? - с интересом спрашивает она.

- Приближающейся старостью, - говорю я, кивая на фатера.

Он вроде хочет возразить, но сестрица опережает его.

- Итак, мужики, - тянет она мечтательно, открывая окно и снимая лодочки цвета лососины. - Вы не поверите, но сегодня вечером в программе был самый привлекательный извращенец, какого я когда-либо исповедовала.

- Серьезно? А фигли ж он тогда не выставил свою красоту на обозрение народа? - говорю я. - Я же выставил.

- За это мы все тебе ужасно признательны, - улыбается фатер.

- И ты этому удивляешься? - говорит сестрица. - Представь себе: высокий, стройный, красивые глаза и такая мягкая, озорная улыбка a la Ричард Гир:

- Когда свадьба?

- И у него были такие чистые ногти, - продолжает сестрица.

Фатер оглядывает свои ногти.

- Так, выходит, вся загвоздка в том, что ты не раковина, - говорю я. Представляешь, как бы вы могли покайфовать вместе!

- Балда, - смеется сестрица.

Она берет бутылку из-под содовой, наливает в нее воды и поливает наши цветы (это, наверно, дает ей ощущение, что она проявляет заботу о нас).

- Совершенно сухие, - говорит она. - А что, если я у вас заночую? Неохота тащиться домой.

Она прижимается к фатеру, который, в натуре, балдеет от счастья. Даже смотреть тошно. Наконец сестрица высвобождается из его шкодливых старческих объятий.

- Я могу выкупаться? - говорит она. Не дожидаясь ответа, идет в ванную.

- Сестрица: - говорю я.

- Что тебе?

Я делаю озорную рожу a la Ричард Гир и хватаюсь за яйца.

- Не спускай после себя воду, золотко:

Мы оба смеемся.

Фатер отвешивает мне счастливый подзатыльник.

Нормальная семейная идиллия.

4.

Каждое утро Синди отправляется на пляж бегать. Продирает глаза, напяливает мятые серые тренировки и мятую синюю майку и тихо выскальзывает из комнаты, чтобы не разбудить нас с Крохой, но я в это время обычно уже не сплю. Часто думаю о Синди и представляю себя на ее месте. В самом деле, была бы я способна в один прекрасный день взять и бросить, возможно, тягомотную, но прилично оплачиваемую работу в Нью-Йорке и полететь в какую-то Прагу, где сроду не была? Just for fun

. И остаться в этой Праге на целых пять лет. Выучить чешский, найти работу, квартиру и парня семью годами младше себя - какого-то водителя грузовика (как-то вспоминая о нем, Синди сказала грузовист). Потом разойтись с ним, познакомиться с разведенным солдатом-кадровиком, у которого двое взрослых детей и который слово thriller произносит как "трайлер", а дома ходит в лиловом армейском тренировочном костюме.

И при этом выглядеть счастливой.

Синди возвращается, румянец во всю щеку, потемневшая от пота майка.

- Hi , - улыбаясь, шепчет она, чтобы не разбудить Кроху. - Хочешь кофе? Я включу кофейник.

Пока она сыплет кофе в фильтр, я разглядываю личико спящей Крохи. Странный барьер между маленькими детьми и бездетными женщинами (Джон Фаулз). Хотя Кроха вовсе не такая уж маленькая, но этот барьер налицо. Я лезу из кожи вон, но барьер не исчезает. И мы обе знаем это. Я и она. Я могу ежедневно покупать ей хоть двадцать порций мороженого, могу отыскать с ней хоть пятьдесят шикарных лавчонок с модными шмотками, могу с ней на этом треклятом тобоггане хоть разодрать до крови задницу (и при этом ни на секунду не переставать безумно смеяться) - но все равно мы обе будем постоянно знать, что в действительности недолюбливаем друг друга.