Тут что-то осторожно шевельнулось у меня в голове и сразу притихло, затаилось. Что же это было? Вот сейчас, когда я про брусок думал, опять трепыхнулось что-то и замерло… Где же это оно, куда запряталось? Нет, не поймаешь…
Ну неужели я так и уйду ни с чем, и отправлюсь к Линькову, и буду тоскливо и неубедительно бормотать про переход во времени, про изменяющиеся миры, а он будет смотреть на меня ярко-синими глазами, холодными и непрозрачными, как кафельные плитки, и ничему, конечно, не поверит! Совершенно бесполезный, унизительный разговор… Нет, не пойду я к нему ни за что!
Я замычал сквозь зубы и яростно мотнул головой. Да что же это! Ведь я же знаю, что существует туннель сквозь время! Ведь прошел же по этому туннелю другой я! Есть выход, есть решение, оно где-то рядом, а я его никак не ухвачу! А ну-ка вернемся к брусочкам!.. Брусочек выдержит, Эдик выдержит, я не выдержу… Поле… градиенты… А почему тот Борис выдержал? Прошел же он сквозь эти градиенты — и ничего… Постой, как это я сказал? Прошел сквозь градиенты… прошел сквозь… Вот сейчас у меня в мозгу что-то с хрустом повернется, откроется какая-то дверца, хлынет свет… что-то простое и совершенно гениальное… Только при чем тут градиенты? Он прошел сквозь градиенты… Постой… сейчас… сейчас… Вот оно что!!
Дверца в мозгу не открылась, но словно пелена какая-то бесшумно упала, и стало очень светло, и я с пронзительной ясностью увидел все решение задачи. Не знаю, как насчет гениальности, но простоты здесь хватало, в этом решении: оно было просто, как колумбово яйцо. Вряд ли я смог бы дать математически корректное описание своей идеи, но физически она была для меня несомненна и ясна… ну, как закон Архимеда. Для перехода надо было использовать те самые градиенты, которых я так боялся, — те перепады поля, что запросто могли размазать меня по времени или вернуть в младенчество!
Мы всегда старались сначала получить однородное поле, а затем нарастить его и равномерно облучить брусочек пучком сверхсветовых частиц. И никогда нам в голову не приходило — и не только нам с Аркадием, а вообще никому! — что можно ведь работать и с неоднородным полем, только надо менять интенсивность пучка в соответствии с неоднородностью поля. Да и как мы могли до этого додуматься? Работа шла все время на маленьких объектах вроде этих брусочков, а для них даже в самом паршивом поле можно разыскать относительно однородный участок.
Но в том-то и штука, что для больших тел принцип однородного поля совершенно не годился! Даже грубая прикидка, которую я сделал, убедила меня в этом. Либо таких полей вообще не существует, либо они уж такие особые и хитроумные, что их всю жизнь можно искать и не доискаться. И ведь все это, в общем, знали, и я тоже знал и расчеты сейчас делал только из упрямства — раз известно, что путь через время уже проложен, так, может, он именно здесь и есть, только его не видно! Но если бы путь лежал действительно через однородное поле, то есть если б можно было рассчитать такое поле для переброски человека, так уж давно бы какой-нибудь умник посидел на досуге, посчитал, и лазили бы мы через это поле, как через дыру в заборе.
Мне как-то еще не верилось, что я действительно решил такую сумасшедшую задачу, — чересчур уж просто получилось! А в свою гениальность я не верил; я знал себя в масштабе один к одному: на что способен и чего не вытяну. Да и потом, меня прямо смущала какая-то… ну, примитивность, что ли, моего подхода. Я ведь действительно рассуждал почти на уровне школьника!
Выглядели мои рассуждения примерно так. Скорость перехода зависит в нашей хронокамере от величины поля в данной точке и от плотности потока частиц, который сквозь эту точку проходит. Для того чтобы скорость всюду была одинаковой, мы обычно как делаем? Добиваемся, чтобы и поле всюду было одно и то же, и поток везде имел одинаковую плотность. А в большом объеме, который нужен для переброски человека, ни того, ни другого добиться явно нельзя — во всяком случае, обычными методами. Это и считалось «трудностью номер один» в данном вопросе. Вот я и рассудил: давай-ка натравим их друг на друга — поле и поток. Там, где поле посильнее, сделаем поток послабее, а где поле послабее, пусть плотность потока будет соответственно выше. Что тогда получится? Они тогда вместе дадут по всей камере, во всех участках совершенно одинаковый результат. И никакие нам градиенты тогда не страшны. Какой величины объект ни сунь в хронокамеру, все его части будут совершать переход с одной и той же скоростью, и прибудет он у нас к месту назначения в целости и сохранности.
Не знаю, почему раньше никто не додумался до такой идеи. Наверное, все были загипнотизированы однородными полями и просто не думали в этом направлении. Мне вот тоже до сегодняшнего вечера ничего в голову не приходило, да и потом вряд ли пришло бы, если б не такая крайность.
Я основательно воспрянул духом; все остальное мне теперь казалось пустяками — возьму вот и решу все сразу. Что сначала? Как управиться с этими потоками? Ну, это элементарно. Я быстро набросал схему обратной связи от нашего сканографа, который промерял поле в разных точках, к управляющему блоку. Мне нужно было задать такую связь, чтобы сильное поле росло помедленнее, а слабое — побыстрее, тогда вокруг сильного Магнитного поля будет слабое электрическое, а вокруг слабого — сильное. Тут все дело в том, что у нас в камере поток тахионов управляется как раз электрическим полем. Вот и получится, что фокусировка будет слабее там, где магнитное поле сильнее, — а этого я и добивался.
Вообще-то вся эта сложная самоуправляющаяся система мне, наверное, и во сне бы не приснилась, но сейчас я чувствовал… ну, вдохновение, что ли! Наверное, вдохновение, — уж очень у меня все легко получалось, я сам диву давался! А может, первая удача меня подхлестнула, и я поверил, что все могу, все умею. Вот позвонить бы Нине да рассказать — пускай знает, какой я на самом деле! Жаль, что некогда разговаривать… Я взглянул на часы — девять. Нет уж! У нее теперь небось и телефон занят — она сама названивает общему нашему знакомому, товарищу Линькову, и объясняет ему… Что же, интересно, она ему объясняет?
— Ну ладно, ладно, объясняй, — беззлобно проворчал я, усаживаясь перед аналоговой машиной, — ты там объясняй все, что хочешь, а я пока здесь поработаю. А ведь не провела бы ты со мной просветительную беседу на скамеечке — и открытия бы никакого я не сделал!
Надо было все проверить на машине. Бумага — она ведь что хочешь стерпит, а машина вранья не любит. Я задал первое попавшееся поле и расписал самую примитивненькую программку.
— Так! Теперь посмотрим, как все это будет выглядеть на модели, — пробормотал я и поднял глаза на аналоговый осциллограф: он имитировал то, что будет происходить в хронокамере, если подашь на нее исследуемый режим.
В квадратном окне осциллографа розовые молнии воображаемых тахионных пучков били из углов экрана в ажурное сплетение зеленых линий, изображавших структуру поля. Даже на глаз было заметно различие в толщине розовых следов — они еле проглядывали там, где зеленые линии сгущались, зато на бледно-зеленых участках наливались густым, почти алым цветом.
Странно: я не испытывал никакой радости, наоборот, начал вдруг волноваться. Впрочем, радоваться и вправду было рано: следовало еще убедиться, что камера на этом режиме не забарахлит, что удастся нарастить поле до нужной величины и удержать его, что… Словом, все могло еще лопнуть, как мыльный пузырь. И времени было мало! Просто совсем не было у меня времени: на часах уже четверть десятого. Устал я зверски, в горле пересохло, голова была тяжелая, как камень. Контрольную проверку я, конечно, производить и не думал, не до этого сейчас, мне бы только поле выбрать и рассчитать да камеру запустить, а там уж будем уповать на свое везение. И еще — на нашу могучую технику: она ведь творит чудеса, а мне сейчас позарез требуется одно чудо — не очень большое, средних размеров.
Я выбрал то самое сфероидальное поле, с которого начинал свои неудачные расчеты, и ввел цифры в нашу трудягу эвээмушку, отсюда они уже самотеком пойдут в виде программы в управляющий блок. Осталось только процедурные вопросы продумать: как я влезу в хронокамеру и как там расположусь. Рисковать попусту мне не хотелось, особенно теперь, когда переход становился все более реальным. Ну что ж, для страховки придется чуть ли не клубком свернуться на подставочке: ничего не попишешь — или удобства, или безопасность. Только бы не слететь с этой подставочки, — а то скатишься куда-нибудь в угол, а там, глядишь, неподдающийся градиент притаился и зубами клацает!