— Здравствуй, заинька, — мяукнула я в трубку, не сомневаясь, что это любимый.

— Э… — послышалось в ответ.

— Вам кого?

— Марину Викторовну. Это Грушевский, по поводу квартиры.

Ну здрасте-пожалуйста! И чего я не вышла из дома минут пять назад, позвонила бы Горьке из автомата. Грушевский, тот еще зануда, месяца четыре назад задумал обменять свою трешку на Краснопрудной. Вернее, не он задумал, а жена его запилила, потому как госпоже Грушевской не терпелось отселить взрослую дочь, надеясь, что таким образом девушка побыстрее устроит свою личную жизнь. Что-то знакомое виделось в этой ситуации, и я поначалу с удовольствием взялась подыскивать варианты. Однако вскоре выяснилось, что сам Грушевский не готов к таким переменам, на словах он подтверждал полную готовность продать квартиру, на деле — отказывался брать на себя обязательства.

Я попыталась вспомнить его имя-отчество, чтобы вежливо его отфутболить. Но пока я копалась в памяти, Грушевский воспользовался паузой и завел долгий монолог. Он начал с того, как тяжело ему далось решение переехать и лишиться родного угла на старости лет. На протяжении всей его речи я несколько раз пыталась вставить хотя бы словечко, но мне это так и не удалось. Между тем Грушевский плавно сменил тему и теперь вещал о распущенности молодежи, сетовал на бандитов, на бешеные цены, на жульничество и обман, на эпидемию гриппа и так далее. Я положила трубку рядом с аппаратом и стала обуваться. Бас моего клиента был настолько полон праведного гнева и возмущения нынешней действительностью, что мне было его отлично слышно.

— Ну что, Марина Викторовна, можем мы поговорить о деле? — наконец опомнился он.

Я приложила трубку к уху, надеясь, что не ослышалась:

— Вы меня извините, но сейчас я ужасно занята, давайте я сама перезвоню вам…

— Я так не могу, Марина Викторовна! Вы меня без ножа режете!

Я мельком взглянула на часы и выругалась.

— Все! Извините! Вообще рабочий день уже закончен! — выдохнула я на едином дыхании и отключилась.

Кажется, я его потеряла, этого Грушевского. А может, не все так плохо, как кажется? Так или иначе, надо скинуть любимому сообщение на пейджер о том, что я готова мириться. Этого мне хотелось больше всего на свете.

Мы с Егором сидели в ресторане и наслаждались великолепным ужином. Надо признать, что давно нам не было так хорошо, так легко и просто вдвоем. Мы почти не разговаривали, но Егорушка постоянно бросал на меня такие красноречивые взгляды, что слова мне были и неинтересны.

— Как тебе рыба?

Я что-то невразумительно ответила, как раз прожевывая кусочек восхитительной осетрины.

— Мариш, а как ты думаешь, зачем я тебя в ресторан позвал?

— Заем? Покуать? Он рассмеялся:

— Не только покушать. Я хочу кое-что тебе предложить.

Вот оно, господи! Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

На глазах у меня выступили слезы, то ли от счастья, то ли от усердия, с которым я прожевывала остатки осетрины. Ну если Горька сейчас не заговорит, я окончательно и бесповоротно подавлюсь, нельзя так мучить человека!

— Горюшка, похлопай! — прошептала я, когда немного пришла в себя. — Да не в ладоши, чудо, мне по спине похлопай.

— Ты подавилась? — удивился Егор. — В осетрине ведь нет косточек.

— Слушай, будешь проводить расследование или все-таки стукнешь меня как следует?

Он стукнул так, что я едва не упала со стула. Настоящий мужчина!

— Что за предложение ты хотел мне сделать? — томным голосом спросила я, расправляя складки на платье.

— Я?! А да извини, я так перепугался за тебя, что все забыл.

— Как — забыл? Почему — забыл?

— Да нет, не совсем забыл, просто отключился.

— Егорушка, не тяни, пожалуйста!

Я придала своему лицу романтическое выражение, ожидая заветных слов от любимого.

— Мариш, я решил, что нам двоим надо хорошенько отдохнуть. У меня, правда, еще проект не завершен, но думаю, что на следующие выходные я смогу вырваться. Ты как на это смотришь?

Я разочарованно молчала. Уик-енд на природе, конечно, здорово, но я ждала вовсе не этого.

— Мариш, ты чего? Тебе не нравится моя идея?

— Очень нравится, — скорбно ответила я и, подумав, спросила: — А как насчет сегодняшнего вечера? Или ты освободил только выходные?

— Мы ведь вместе сейчас, не так ли?

Егор откинулся на спинку стула, внимательно разглядывая меня. Мне всегда от таких его взглядов становилось не по себе, хотелось спрятаться куда-нибудь, но в то же время замереть и сидеть так вечно под прицелом его синих глаз.

— Я имела в виду поздний вечер.

— Ночь? — улыбнулся Егор.

Я кивнула, отворачиваясь, в такие минуты он заставлял меня чувствовать себя ужасно зависимой и неуверенной. Я знала, что сама виновата, я так боялась его потерять, что позволяла своим страхам командовать мной. Любовь делала меня уязвимой — с каждой минутой все больше и больше.

— Ты доела? — неожиданно спросил Егор и, дождавшись моего очередного кивка, предложил: — Тогда пойдем?

— В гостиницу?

— Если хочешь, к тебе.

— Ты останешься на ночь? — прямо спросила я. Обычно он уходил, а я стояла у окна, вглядываясь в темноту, и вытирала рукавом слезы. Егор говорил, что ночами ему хорошо работается и что мой дом — это только мой дом, а ему нужно собственное пространство. Вместе мы просыпались только в гостиничном номере, а еще пару раз в загородном домике его приятелей. Мы были похожи на подростков, встречающихся на чужих квартирах и целующихся по подъездам. Первое время меня это забавляло, потом стало пугать. Ничего постоянного не было между нами, и мне иногда было от этого очень больно. Я знала, Егор причинял мне эту боль не нарочно, я уговаривала саму себя, что люблю его таким, какой он есть, и если он что-то резко изменит в себе, даже эти дурацкие принципы и привычки, это будет уже другой человек. Неизвестно, сумею ли я полюбить того, другого.

Мы приехали ко мне и, срывая в коридоре одежду друг с друга, каким-то образом оказались в спальне.

Шепот Егора, словно ветер, растрепал мои волосы:

— Ты чудесная, ты самая лучшая! Я тебя люблю! Я люблю твои родинки, рассыпанные по белоснежным плечам, твои соломенные кудряшки, твой запах, запах детства, пыльной дороги и парного молока. Я люблю, когда ты вот так обнимаешь меня и твои руки, холодные, белые руки становятся жаркими, а губы дрожат от вожделения и просят любви. Я хочу тебя! Отдайся мне вся, без остатка, ничего не утаивай от меня. Не бойся, милая, я буду нежен, я буду ласков с этими дикими яблочками грудей, с твоей лебединой шейкой, с твоими пересохшими, горячими губами. Иди ко мне!..

Его слова вплывали в мое сердце ласковыми, теплыми волнами, пока мир вокруг не перестал существовать, обрушась на нас тяжелой, сладкой истомой.

А потом наши потные, утомленные тела переплелись на кровати, а души, кажется, были далеко-далеко отсюда.

— Ты спишь? — спросила я позже, напугавшись отчужденной тишины.

— Нет.

— А что же ты делаешь?

— Изучаю, как светотень располагается на ноге…

Утром нас разбудил телефон. Чувствуя, как в голове взрываются миллиарды бомбочек, я попыталась нащупать трубку, в итоге сбила настольную лампу, перевернула пепельницу, ударила Егора, а до телефона так и не добралась.

— Чего? — рявкнул в трубку любимый, не открывая глаз. — Нет ее!

— Кто там? — поинтересовалась я.

— Андрей какой-то. — Тут Егор приоткрыл очи: — Эй, а что за Андрей тебе звонит с утра пораньше?

Ревность у Егора проявлялась довольно своеобразно, поэтому снова мы уснули не скоро. В конце концов, была суббота, и можно было расслабиться. Но вскоре снова раздался звонок. Горька рывком вскочил с кровати:

— У тебя здесь филиал Кремля? Я раньше что-то не замечал!

Я не стала ему напоминать, что раньше он не задерживался у меня больше двух часов, а просто сама взяла трубку.

— Позови Сеню, воровка! — прошипел мне в ухо знакомый уже голос.