— Нам надо отсюда уходить, Господи!
— Сам знаю, — шепнул он в ответ и поспешил к выходу.
Вопреки ожиданиям и евангельскому тексту, ни слепых, ни немых Иисус в последующие несколько дней не исцелял, из чего я сделал вывод, что Матфей обладает довольно развитым воображением. Знаменитую же сентенцию о Сатане Иисус высказал на одном из привалов, когда Петр привел подслушанный накануне аргумент фарисеев, что, мол, Иисус изгоняет бесов не иначе как силою Баал-Зебула, князя бесовского.
Иисус не посрамил моего знания Евангелия, ответив:
— Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если Сатана Сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? И если я силою Баал-Зебула изгоняю бесов, то сыновья их чьею силою изгоняют? Посему они будут им судьями.
Дальше все следовало почти точно по тексту Евангелия, и я лишь подивился памяти Матфея, работавшего без диктофона и даже стенографистки.
А Назарет мне не понравился. Однообразные белые домики, вонь от канав, грязные и тщедушные домашние животные… Именно там я съел какую-то гадость и заработал первое, но далеко не последнее отравление, уменьшившее мои запасы на две капсулы токсофага Т-76.
Никаких следов агента АК не наблюдалось — то ли он работал не здесь, а, скажем, в аппарате Понтия Пилата, готовясь к будущим событиям, то ли что-то там у АК не срослось и они либо вообще никого не послали, либо по техническим причинам агент попал не туда. Бывали, говорят, и такие случаи.
Апостолы все так же настороженно относились ко мне, лишь Матфей болтал со мной в пути и на остановках, а Иисус неожиданно передал мне ящик с казной, сказав остальным:
— Этот человек разумен и знает счет деньгам, отчего же нам не доверять радению его?
Я не особенно обрадовался, хотя ящик был легкий по причине пустоты. Да и слишком уж все сходилось по писаному… Впрочем, тогда я еще ровным счетом ничего не подозревал.
Во время очередного обращения к народу, для которого Иисус использовал любой удачно подвернувшийся момент и место (на сей раз небольшой базарчик), Матфей толкнул меня локтем в бок и сообщил:
— Видишь женщину? Нет, не ту толстуху, а вон там, возле лотка со смоквами? Это его мать.
— Чья? Иисуса?
— Да, Господа. И его братья тоже там стоят.
Матерь божья оказалась довольно миловидной, такую легко взяли бы на телевидение вести программу о домашних хлопотах, например, или ток-шоу «Деловая женщина». Братья оказались попроще, этакие иудейские пейзане с печальными очами.
В эту минуту какой-то склочный тип выбрался в первые ряды слушателей и, перебив бодрый спич Иисуса, изрек, театральным жестом простирая руку:
— Вот матерь твоя и братья твои стоят, желая говорить с тобою.
— Кто матерь моя? И кто братья мои? — Иисус покачал головой. — Вот матерь моя и братья мои. Ибо, кто будет исполнять волю отца моего небесного, тот мне брат, и сестра, и матерь.
Кое-кто из апостолов, к которым и относились эти слова, приосанился, а туповатый Варфоломей спросил у Петра:
— Ну, про брата я понимаю, а какая же я учителю мать?
— Это иносказание, — недовольно буркнул Петр.
Я посмотрел на мать Иисуса и увидел, как она утирает слезы. Один из братьев обнял ее за плечи, утешая, а другой бросил на Христа многообещающий взгляд. Ой, побьют они его как пить дать… Я бы и сам побил на их месте.
Но Иисус явно не спешил. То ли учитель был уверен в своей безопасности, то ли просто не хотел так быстро покидать родные места, по коим скучал во время скитаний, но он отправился к морю. За ним, ясное дело, потащились те из аборигенов, кто проникся его учениями либо просто надеялся, что братья прилюдно накостыляют Иисусу по шее за недостойное любящего сына поведение.
Иисус оказался не дурак, в чем я, собственно, давно убедился. Он взял чью-то утлую лодчонку, качавшуюся у берега, отплыл чуть подальше и только оттуда принялся вещать. Недалеко от себя я заметил одного из братьев, злобно двигавшего челюстями, но Иисус был для него недоступен.
Некоторое время он рассказывал нудную байку, известную как «Притча о сеятеле», потом начался явно запланированный заранее разговор с учениками, заученно подающими реплики. Я смотрел на это действо и думал: сын ли он божий или все же простой человек, стремящийся нести народу свою философию? Возможно, он даже экстрасенс — не многие, но реальные исцеления заставляли меня верить в это. Правда, учитель старался работать с больными так, чтобы рядом находились только доверенные апостолы, в число которых я не входил. В чем там дело, я пока так и не разнюхал, хотя пытался расколоть Варфоломея и Кананита.
Кстати, как раз в Назарете Иисус практически не совершал чудес. Вернее, вообще не совершал, хотя расслабленные, сухорукие и бесноватые собирались к нему десятками. Уж не знаю, что послужило истинной причиной, но Иисус искусно выкрутился, сообщив известную аксиому, что «не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем».
А затем прошел слух, что братья очень сильно недовольны и их терпению приходит конец, так что неудивительно, что мы покинули Назарет в большой спешке и под покровом тьмы.
Смерть Иоанна Крестителя встретила Иисуса неожиданно. Когда человек, который рассказал ему об этом печальном событии, ушел, Иисус сел в тени деревьев и заплакал, а ученики растерянно толклись в отдалении, не зная, что же делать.
И в этот день я решился наконец заговорить с ним. Выбрав момент, когда апостолы разбрелись и оказались заняты своими делами, я подошел к скорбящему Христу и сел рядом на большой плоский камень. Иисус посмотрел на меня своими черными, словно маслины, глазами и спросил:
— Что хочешь ты, Иуда, сказать мне?
— Не хочу оставлять тебя одного в горе, Господи, — ответил я. — В моей фляге есть немного вина, и я подумал, что правильнее будет разделить его с тобой.
— Ты прав, Иуда. Это был великий человек, истинно святой. Давай выпьем.
— Мы сделали по паре глотков (к слову, местное вино отвратительно, особенно в сравнении с моим любимым «Киндзмараули»), и Иисус поинтересовался:
— Скажи, что ты обсуждаешь все время с Матфеем?
— С Матфеем мы только что обсуждали историю о пяти хлебах и двух рыбах, которыми Иисус должен был накормить «около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей». В реальность подобной истории я никогда не верил, а посему решил предварить возможные события и натолкнуть хитроумного Матфея на стоящую идею. Он, правда, вначале настаивал на двух хлебах без всякой рыбы, но я убедил его, что с рыбой оно интереснее, а количество хлебов мы разыграли на палочках. Вдохновленный Матфей сейчас лежал на траве под оливой и то ли дремал, то ли продумывал детали.
— Откроюсь тебе, Господи: я дал совет Матфею описать когда-либо все происходящие события, дабы потом люди могли читать их и следовать согласно учению твоему, — покаянно сказал я.
Иисус улыбнулся.
— Это доброе дело, — сказал он. — Верно, сам отец мой небесный наставил вас на этот путь. Но почему Матфей?
— Я думаю, не возбранится и другим ученикам твоим написать такое, — развел я руками. — Чем больше их будет, тем точнее окажется рассказ, ведь кто-то может забыть или пропустить нечто важное… Вот, например, малыш Иоанн.
— Я поразмыслю, — кивнул Иисус и протянул руку за флягой.
Вторую флягу я реквизировал у спящего Матфея. С наступлением сумерек мы сидели, обнявшись, и тихонько пели. Только наутро, проснувшись с жестокой головной болью и запихивая в иссохший рот очередную капсулу, я понял, что здесь не так.
«В далекий край товарищ улетает»…
Вряд ли в древней Иудее эта песня была широко известной.
А ведь Иисус подтягивал не хуже Марка Бернеса…
Как вы понимаете, описанные выше события меня несказанно удивили, но в то утро я не решился ничего сказать Христу. Примечательно, что он выглядел столь же бодрым, как и я после лекарства. Куда более грустным я нашел Матфея, обнаружившего пропажу фляги. Я ничего не стал ему говорить.