Дама на коне с обнаженной шпагой в руках -- вот государыня для огромной массы гвардейцев. К ней направляются волны ликования, и чтобы постоянно поддерживать в войсках восторг, воодушевление, любовь к новой правительнице, необходимо, чтоб они ее постоянно видели, чтоб она казалась им близкой и доступной. Один человек, даже такой энергичный как Екатерина II физически не мог быть сразу в нескольких местах. Поэтому появляется "вторая" Екатерина -- дублер в той же форме, на такой же лошади. И кстати в алой орденской ленте, которую так недавно сняла с себя настоящая государыня и передала Дашковой.

Если мы внимательно вчитаемся в текст Дашковой, то обратим внимание, что княгиня не просто скачет рядом с государыней впереди полков, а постоянно ездит отдавать приказания, перемещается от авангарда к арьергарду и обратно. Не даром другие мемуаристы не отмечают совместного пути Екатерины и Дашковой, они обращают внимание только на "государыню", но на какую?

Явление двух Екатерин во главе полков было смелым и опасным режиссерским решением. Оно могло стать как триумфом постановки, так и ее провалом. Может ли царица двоиться в глазах подданных? Конечно, нет. Поэтому подруги и не едут в Петергоф бок о бок. Одна из них скачет впереди полков, другая появляется то там, то здесь, вызывая крики ура и ликование. Конечно, подобная картина могла вскружить голову молодой Дашковой. Не даром впоследствии она называла день 28 июня -- самым счастливым днем своей жизни. Екатерина Романовна купалась в выплеснувшихся на нее восторгах гвардейских полков, в грозном реве приветствий, и относила их на свой счет.

Было бы справедливо предположить, что постановка "Две Екатерины", как и большая часть сценических находок переворота 28 июня, принадлежала выдающемуся русскому актеру и режиссеру Ф.В. Волков, одному из активных участников заговора 1762 г. Ему выпало высшее режиссерское счастье -поставить не театральное, а собственно историческое действо, в котором исполнителями стали реальные люди: вельможи, солдаты, толпа, поверженный государь... и одна императрица в двух лицах.

Слияние

Утомленные дорогой, наши амазонки оказываются в местечке под названием Красный Кабак и ночуют на одном, брошенном на кровать плаще. Это тоже деталь куртуазной игры, незаметно для читателя вплетенная в мемуарное повествование. "Нам необходим был покой, особенно мне, -- пишет Дашкова, -ибо последние пятнадцать ночей я едва смыкала глаза. Когда мы вошли в тесную и дурную комнату, государыня предложила не раздеваясь лечь на одну постель, которая при всей окружающей грязи была роскошью для моих измученных членов. Едва мы расположились на постели, завешенной шинелью,.. я заметила маленькую дверь позади изголовья императрицы... Я поставила у нее двух часовых, приказав им не трогаться с места без моего позволения"51. Никакой опасности нет, кругом на много верст до Петербурга войска заговорщиков, но все же княгиня проявляет заметные предосторожности, сама осматривает "тесный и темный коридор, соединявшийся с внешнем двором". Снова жест, и снова на глазах у государыни, которая, надо полагать, уже начала уставать от навязчивой распорядительности подруги.

Всю ночь дамы обсуждают черновики манифеста и первых указов Екатерины II. "Мы не могли уснуть, -- пишет Дашкова, -- и ее величество начала читать мне целый ряд манифестов, которые подлежали опубликованию по нашем возвращении в город"52. После отъезда из Петергофа в обратный путь, Екатерина и Дашкова, согласно запискам княгини, проводят еще одну ночь вместе: "Мы... остановились на несколько часов на даче князя Куракина. Мы легли с императрицей вдвоем на единственную постель, которая нашлась в доме"53. Можно, конечно, предположить, что на даче богатого вельможи дело с кроватями обстояло столь же туго, как и в заурядном кабаке, но главное здесь уже не куртуазная сторона событий, а способ, которым княгиня подчеркивает в мемуарах свою близость к государыне, нераздельность с ней во время всего похода. Она ни на минуту не покидает подругу, и ест, и спит с ней, охраняя свое сокровище от опасностей.

Совсем иначе путешествие в Петергоф описано Екатеринй II в послании к Понятовскому и в своих автобиографических записках: там нет ни постели, ни плаща, ни даже остановки в Красном Кабаке. По словам императрицы, первый отдых она позволила себе лишь на следующий день после десяти часов вечера, на обратном пути в столицу: "Я отправилась вместе с войсками, но на полпути свернула на дачу Куракина, где бросилась одетой на кровать. Один из офицеров снял с меня сапоги. Я проспала два часа с половиной"54. Как мы уже сказали, Дашкова в качестве спутницы императрицы в этих источниках не фигурирует.

Подобная предосторожность объяснима: Екатерина обращалась к бывшему возлюбленному, хорошо понимавшему особенности взаимоотношений при дворе. Она не желала лишних вопросов со стороны Понятовского о роли Дашковой не только в перевороте, но и в ее личной жизни. Тем более осторожно императрица должна была вести себя в отношении Орловых, на чью реальную помощь она опиралась при подготовке заговора. Их недовольство казалось куда более опасным. Поэтому сомнительно, что б Екатерина, соблюдая предосторожности в письмах за границу, могла забыть о них на глазах целой толпы офицеров, набившихся на ночевку в тот же Красный Кабак или дачу Куракина.

В Петергофе императрица и сопровождавшие ее войска остановились на отдых, туда же приехал и низложенный император. Екатерина Романовна распоряжалась охраной, расставляла посты и вообще вела себя, как маленький генерал. "Мне постоянно приходилось бегать с одного конца дворца в другой и спускаться к гвардейцам, охранявшим все входы и выходы". -- пишет княгиня. Через много лет в мемуарах Дашкова будет настаивать, что отдавала солдатам приказы, и солдаты ее слушались. Но в большинстве случаев эти солдаты не имели ни малейшего понятия, кто она такая на самом деле, и принимали ее за императрицу. Управлять разбушевавшейся, уже отчасти хмельной гвардейской массой было нелегко даже офицерам. В письмах Екатерины к Понятовскому хорошо передано ощущение государыни, ставшей в какой-то момент игрушкой -пусть и любимой -- в руках у огромной вооруженной толпы, которая слушалась ее до тех пор, пока хотела слушаться: "Пока я повинуюсь меня будут обожать; перестану повиноваться -- как знать, что может произойти"55.

Опытный зрелый политик -- Екатерина чувствует реальную опасность выпустить ситуацию из-под контроля. Дашкова, купаясь в отблесках ее славы, оценивает свою роль в управлении гвардейскими полками куда более оптимистично, чем сама императрица. "Я была принуждена выйти к солдатам, -рассказывает княгиня, -- которые изнемогая от жажды и усталости, взломали один погреб и своими киверами черпали венгерское вино... Мне удалось уговорить солдат вылить вино... и послать за водой; я была поражена этим доказательством их привязанности... ко мне, тем более что их офицеры до меня безуспешно останавливали их. Я раздала им остаток сохранившихся у меня денег и вывернула карманы, чтобы показать, что у меня нет больше... Я обещала, что по возвращении их в город им дадут водки на счет казны и что все кабаки будут открыты"56.

Совсем иначе пьяный переполох солдат описан Екатериной II. По ее словам, он случился вовсе не в Петергофе, а уже по возвращении в столицу: "В полночь в мою комнату вошел капитан Пассек, разбудил меня и сказал:

-- Наши люди страшно перепились... гвардейцы, взяв оружие, явились сюда, чтобы выяснить, здоровы ли Вы. Они заявляют, что уже три часа Вас не видели... Они не слушают ни своих командиров, ни даже Орловых...

Я села с двумя офицерами в карету и поехала к войскам. Я чувствую себя хорошо, сказала я им, и прошу их идти спать и дать мне тоже отдохнуть... Они отвечали, что... все они готовы умереть за мня... После этого они пожелали мне доброй ночи... и удалились кроткие, как ягнята,.. оборачиваясь на ходу, чтоб еще разок взглянуть на мою карету"57.

В обоих рассказах есть нечто общее. Героиня -- в одном случае Дашкова, в другом Екатерина -- простыми словами уговаривают пьяных солдат разойтись. Гвардейцы же, минуту назад отказывавшиеся слушать своих командиров, становятся "кроткими, как ягнята", и повинуются храбрым женщинам из одной "привязанности и доверия". Возможно, в мемуарах княгини и императрицы описаны две разные сцены. Возможно -- одна и та же. Просто память сыграла с Дашковой злую шутку, ведь Екатерина-то писала Понятовскому по горячим следам. Но главное, мы видим, как обеим подругам становится тесно в рамках одних и тех же сюжетных ходов, поскольку они претендуют на одну и туже роль. Поэтому Екатерина II в письмах и автобиографических записках намеренно убирает всякую информацию о действиях Дашковой в Петергофе. А княгиня рисует государыню крайне пассивной: в тот самый момент, когда юная амазонка выходит к толпе хмельных гвардейцев, императрица спокойно собирается пообедать в обществе Орлова.