Степан приближался, и она видела, как приминается подтаявший весенний снег под его ногами, как один за другим отпечатываются темные следы на утоптанной снеговой дорожке.

…Много лет пройдет с этого дня, но и через много лет первая мартовская капель по непонятным законам памяти будет вызывать в воображении Авдотьи узкоплечую фигуру Степана, словно врезанную в весеннее сияние, и будет Авдотья останавливаться на полуслове и забывать о тех, кто рядом, рванувшись душой к далекому.

Степан был близорук и узнал ее, толъко подойдя ближе. Она увидела, как дрогнуло и сразу окаменело его лицо. Он смотрел ей в зрачки, не моргая, не сводя с нее взгляда, и молча, как загипнотизированный, шел к ней.

Она испугалась, что он кинется к ней, что произойдет тяжелое, ненужное им обоим, прислонилась спиной к комбайну и со страхом и нежностью смотрела на Степана.

Но он уже взял себя в руки и, подойдя, спокойно сказал своим глуховатым, тихим голосом:

— Здравствуй, Дуня.

— Здравствуй, Степа.

Он протянул ей руку. Крохотная льдинка, отколовшаяся от сосульки, упала на его ладонь. Авдотья подала ему руку и почувствовала тепло его кожи и холодок от капли весенней влаги.

— Луговые машины пришла посмотреть?

— Да, Степа.

— Добрые машины…

— Большой от них ожидаем помощи…

Они помолчали, потом он еще глуше спросил:

— Ну, как живешь, Дуня?

— Грешно мне жаловаться, Степа… А ты?

— Тоже ничего живу…

Они смотрели друг на друга не отрываясь. Они боялись моргнуть, чтобы не утратить ни одной секунды этой короткой встречи.

«Такой же! Все такой же!»—думала Авдотья.

«Похудела. Постарела. А все-таки та же!»—думал Степан.

— Где ты, Авдотья Тихоновна? Тебя дожидаемся! — крикнули ей попутчики с подводы.

Попрежнему не отрывая от Степана взгляда, она протянула ему руку.

— Ну, до свиданья, Степа… Зовут меня. Всего тебе наилучшего, Степа…

Он задержал ее ладонь.

«Не забыла? Не забудешь?» — спросил его взгляд. «Не забыла. Не забуду. Такого не забывают», — твердо и честно ответили ее глаза.

Он понял ее, сильнее сжал ее пальцы, улыбнулся.

Степан не надеялся ни на что и не ждал ничего. Когда он был ребенком, его родители то сходились, то вновь расходились, и он полностью испил горькую чашу изуродованного детства. Он жил то с отцом, то с матерью, тосковал то об одном, то о другом, нигде не чувствовал себя по-настоящему дома, был свидетелем и участником ссор и столкновений и всегда ощущал свою семью как некую стыдную болезнь, которую необходимо скрывать от посторонних. На впечатлительную его натуру бессемейное детство наложило неизгладимый отпечаток, и еще с той поры стали ему ненавистны те, кто ломает семью, не считаясь с детьми. Он принадлежал к тем цельным и требовательным натурам, которые не прощают себе ни малейшего отступления от своих убеждений. Вот почему, когда вернулся Василий, отец Авдотьиных детей, Степан не пытался удержать Авдотью. На от слабости и не от недостатка любви шло это, а от ясного понимания, что дорога к счастью с Авдотьей для него закрыта.

И сейчас, при встрече с Авдотьей, он не допускал мысли о новом сближении, но ему нужно и важно было видеть, помнит ли она его. Несмотря на то, что Авдотья была теперь женой другого, она все-таки оставалась «своей» для него. Он хотел увидеть и увидел, прочел в ее лице, в ее глазах, что не сможет она вырубить кусок жизни, прожитый с ним. Да и не захочет вырубить.

Они простились, и он долго смотрел ей вслед.

Задумчивая и молчаливая ехала Авдотья домой. Лошаденка с трудом волочила розвальни по оттаявшей дороге, и в такт неторопливому движению в памяти Авдотьи день за днем развертывалос прожитое.

Несмотря на то, что Степан был одинок и выглядел болезненным, а Василий находился в расцвете сил и благополучия, в этот час Авдотья жалела Василия и с благодарностью думала о Степане. Она была благодарна ему за все, пережитое вместе, за сдержанность только что минувшей встречи, за долгий прощальный взгляд. Всегда и во всем он поступал, как надо, всегда училась она у него благородству, обдуманности и зрелости каждого поступка. Он казался ей взрослее, сильнее других.

Девочкой пришла она к Василию, но не он, а Степан разбудил в ней и разделил с ней подлинную юность со всей полнотой любви и радости. «Это прошло, но оно было! Было!» — думала она и была счастлива этим сознанием.

В памяти ее вставало все, пережитое со Степаном: длинные зимние вечера, вспугнутая куропатка близ реки, легкая звезда, падавшая с неба, счастье долгих спокойных дней. «Оно было! Не судьба жить вместе, случается так, но не печалиться нам со Степаном надо о том, что оно прошло, а радоваться тому, что оно было! Может, от тех дней набрала я силу на всю жизнь. И Степа, как и я, найдет еще свою судьбу, найдет другое счастье, а меня не забудет».

Поляны сменялись проселками, одни мысли сменялись другими. Рослый темноголовый Василий вставал перед нею, и она подумала с внезапной жалостью к нему: «Большой, сердитый на вид, а копнись поглубже, сколько в нем еще малого дитяти! Может, тем и дорог он мне, что в нем для меня и суровый мужик, и малый ребенок? И никого в жизни у него нет и не было, кроме меня! Степа сильнее, Степа без меня легче обойдется, чем Вася. Тревожится, верно, без меня дома, верно, покоя не знал, пока я ездила. Глупый! Куда я теперь от него? То все было, когда было; прошло, когда прошло. В памяти сберегу, из души не выброшу, а в жизни возврата нет!»

Василий встретил ее встревоженный. Он старался по лицу отгадать, видела ли она Степана, какие мысли разбудила в ней встреча, не угрожает ли снова опасность семейному благополучию. Авдотья показалась ему мягче, светлее, ласковее, чем обычно. Он был ее мужем, отцом ее детей, бесконечно родным и дорогим ей человеком, и ей хотелось успокоить его и как-то разделить с ним то богатство, ту душевную полноту, которую она носила в себе.

Ободренный ее ласковостью, Василий не удержался:

— Не видела там… Степана-то?

— Видела, — спокойно сказала она. — Луговые машины он мне показывал, Вася. Да что это ты тревожный какой? — она погладила его по голове. — Не из-за чего ведь, Вася. — И, видя, что тревога его не проходит, она безошибочно нашла те слова, которые лучше других могли его успокоить: — Еду я в машине, а маленький как начнет толкаться! Видно, не по вкусу пришлась ему дорога. Не иначе, мальчик родится, Вася. Уж очень он нравный! По всем приметам выходит, что мальчик.

Василий слушал ее добрые слова, смотрел в ясные, правдивые глаза и постепенно успокаивался.

Валентина гостила дома. Давно перекипел суп и пересохли котлеты, а Андрея все еще не было. Валентина нервничала. Она бродила из комнаты в комнату, то м дело смотрела на часы и ничем не могла заняться.

Весь год они мечтали о частых и регулярных встречах, но оба были слишком заняты. Случалось так, что Андрей, остро затосковав о жене, вечером выезжал в Первомайский колхоз, а Валентина в это время была в других кол хозах. Ночью он ездил в поисках жены из села в село, по всему сельсовету и, намучившись, находил ее заночевавшей в доме у какого-нибудь колхозного бригадира. Бывало и так, что Валентина, с великим трудом освободив вечер, приезжала к нему как раз в ту минуту, когда ему срочно необходимо было уехать. Оба они ругали свою кочевую жизнь и наперечет считали те часы и минуты, когда им удавалось побыть вместе.

«Неужели опять придется уехать, так и не дождавшись его? — тосковала Валентина, слоняясь по комнатам. — В прошлый раз было то же самое. Как о счастье, мечтаешь о том, чтобы пообедать с мужем!»

Он пришел за полчаса до ее отъезда, сияющий, веселый, оживленный.

— Валька, дорогая, — заговорил он еще с порога, какая удача! К нам приехали три новых агронома, и один из них местный житель, из вашего сельсовета. Молодой, энергичный парень—прекрасная замена для тебя! И какое счастливое совпадение: месяца через два уезжает Павличенко, агроном райзо. Освобождается место агронома в Угрене. Наконец-то мы будем вместе!