Слова Андрея подготовили аудиторию. Все многолюдное сборище замерло в ожидании. Прохарченко прошел к трибуне. Щелкающий звук его шагов по торцовому полу отпечатался в тишине.

Мастер задушевного разговора с небольшой группой людей, войдя на трибуну, он утрачивал присущий ему добродушный юмор, свежесть и непосредственность слов и начинал говорить казенными и скупыми фразами. Андрей знал эту его особенность, но все же не ожидал такого вялого и сухого выступления.

«Горячей же! Ты же все гробишь! План продумал прекрасно, у меня в кабинете говорил, как Цицерон, а тут… Да, это было ошибкой — выпустить Прохарченко первым и основным оратором», — мысленно досадовал на него и на себя Андрей. Но, несмотря на монотонность речи, Прохарченко слушали внимательно: то, что он говорил, было продуманным и важным, а самого его люди хорошо знали. За два года работы в качестве директора он сумел выстроить и оборудовать новую МТС, и многочисленные большие дела его вставали за сухими словами, придавай им вес и силу.

Пункт за пунктом развертывался перед собравшимися план новой организации работ. Прикрепление тракторных бригад к полеводческим бригадам на все виды работы — от пахоты до уборки. Оплата труда в зависимости от урожаев. Почасовой график. Соревнование и контакт между полеводами и трактористами. Перестройка всех трактор ных бригад и объединение молодых трактористов с опытными.

Особенное волнение вызвали у коммунистов цифры годового производственного плана, изложенные Прохарченко в одной сухой и короткой фразе:

— По плану, спущенному нам из области, намечена механизация семидесяти процентов всех полевых работ, но мы даем встречный план и намечаем механизировать в этом году девяносто процентов работ. Осуществить это мы сможем только в том случае, если каждый тракторист выполнит норму на сто двадцать процентов.

Ветер прошел по рядам — люди зашевелились, заговорили:

— В прошлом году тракторы, случалось, сутками простаивали, а нынче враз сто двадцать процентов!

— Такой МТС у нас в прошлом году не было.

— Половина ж тракторов старые — не машины, а утильсырье!

— Зато половина прямиком с завода!

— Спланировать легко!..

На передней скамейке сидел Высоцкий. Умные серые глаза его смотрели твердо. Кто-то с соседней скамейки тянулся к нему и шептал на ухо, окружающие прислушивались к этому топоту, одни — с видимым удовольствием, другие — с сомнением.

Высоцкий покачал головой, двинул плечом, как бы желая сказать «Что же я могу поделать? Я говорил». Среди общего волнения Андрей один оставался спокоен.

Казалось, он не испытывал ии волнения, ни тревоги, ни раздражения против Высоцкого. Прямота и стойкость агронома в защите своих позиций невольно располагали Андрея. На миг он пристально и с любопытством взглянул на старшего агронома. Этот мягкий взгляд секретаря встревожил Высоцкого: «Начинает понимать мою правоту? Или?.. Уж не жалеет ли он меня?»

Валентина видела волнение собравшихся и сама волновалась. «Надо увлечь людей, а Прохарченко решительно никого не увлек, наоборот, он расхолодил, вызвал недоверие».

Прохарченко кончил и, огорченный неудачным выступлением, сел на свое место за столом президиума.

— На похоронах тебе выступать!.. — с досадой шепнул Андрей, перегибаясь к нему.

Прохарченко вытер лысину и сделал такое движение, словно говорил: «Сам не рад! Сам не знаю, как это у меня получилось». Волгин, сидевший с ними рядом, тоже шо-потом вмешался в разговор:

— Не в речах соль. План хорош, и народ подготовлен. Ты бы слышал, как он с народом нынче в перерыве в цехах разговаривал…

Рубанов предоставил слово Высоцкому.

Как только Высоцкий поднялся на трибуну, в цехе воцарилась глубокая тишина. Четкий рисунок скул старшего агронома был ещё резче, чем обычно, складки темной кожи явственнее обозначались на впалых щеках, светлые, не то выгоревшие, не то поседевшие брови ниже нависали над глазами. Голос его звучал глухо:

— Я работаю в районе тридцать лет и второй год работаю на МТС. Я мерил глубину первой борозды за первым угренским трактором. Я проверял заделку семян за первой в районе тракторной сеялкой. Не для хвастовства я вспоминаю об этом. Я только хочу сказать, что никогда не был я противником механизации, никогда не стоял в стороне от передовых методов. Что же нынче заставило меня выступить против красивого плана, разработанного Прохарченко и одобренного партийным руководством?

Он остановился, словно дойдя до самого главного, от волнения утратил дар речи. Оттого, что Высоцкий умолк, в цехе стало еще тише. Он справился с волнением и продолжал:

— И опять не для хвастовства скажу: мало кто знает район и МТС, как знаю я. Я знаю землю, климат, машины, историю района и историю МТС, знаю каждого председателя колхоза и каждого тракториста, работавших в нашем районе. Нельзя равнять угренские подзолы с кубанским черноземом, нельзя механически переносить кубанские методы работы к нам в Угрень. Поднять силами МТС девяносто процентов всех полевых работ на сегодняшний день с нашим тракторным парком и с нашими кадрами невозможно. Пообещать это и не выполнить — значит, подвести колхозы и поставить под угрозу сев. Колхозы будут строить свои производственные планы с учетом планов МТС, и, если МТС не выполнит договор, колхозам придется на ходу перестраиваться, а это означает затяжку сева, это означает потерю сотен центнеров урожая. Пусть каждый из вас вспомнит, что получается, когда машины | не приходят в срок. Ожидание, нервозность, неразбериха. Это ведет не только к потере зерна, но и к дезорганизации колхозной работы. Каждый, кто практически ясно пред-ставляет себе, к чему приводит ошибка в плане МТС, поймет, что я прав.

Он говорил так убедительно, что Валентина думала: «Он подчиняет даже меня, и невозможно не слушать! И зачем Андрей затеял все это собрание, зачем дал Высоцкому широкую возможность защищать и пропагандировать вредные взгляды? Достаточно было обсудить на бюро райкома».

Она сердито смотрела на мужа и мысленно ругала его: «Ведь говорила я тебе, предупреждала — и слушать не стал. Почуял драку и обрадовался случаю! Только бы тебе подраться! Как мальчишка, честное слово!» Она досадовала на него, а он сидел в президиуме, опустив глаза, не двигаясь.

Последовательно и неуклонно Высоцкий опровергал все положения Прохарченко, и чем дальше слушала его Валентина, тем сильнее овладевали ею беспокойство и раздражение.

— У нас есть шесть хороших тракторных бригад, — говорил Высоцкий. — Это наша опора. Ее создавали в течение полутора лет. Расформировать, разрушить эти бригады, распределить сильных трактористов по молодым, слабым бригадам — значит, самим уничтожить свою основную силу. Я не могу этого допустить. Для меня это — то же самое, что срубить деревья, посаженные своими руками.

«Что он говорит? — думала Валентина. — Неужели он не понимает, как неверно и вредно то, что он говорит?!»

Бесследно исчезла та жалость к нему, которую она испытывала перед собранием, на смену ей пришло раздражение. «Почему Андрей так спокоен? Наделал дел, а теперь и бровью не поведет».

— В нашем лесном и холмистом районе, — все тверже и увереннее продолжал Высоцкий, — созревание и земли и культур происходит очень неравномерно. Поздние и холодные весны и ранние дождливые осени заставляют максимально сжимать сроки севя и уборки. Здесь не Кубань, где можно убрать завтра то, что не успели убрать сегодня.

Если мы не уберем сегодня, то завтра, как правило, задождит, и мы недосчитаемся многих центнеров урожая. Вот почему у нас может оказаться пагубным то закрепление тракторных бригад за земельными участками, которое практикуется на Кубани. Мы должны сохранить способность свободно маневрировать, перебрасывать наши основные силы туда, где в данный момент наступило созревание. Нам это необходимо, об этом говорит мой многолетний опыт.

— Не надо доводить принцип прикрепления до абсурда! — крикнула Валентина с места. — Никто не запретит переброску тракторов с несозревшего участка на созревший.