Такое чувство, будто ты лежишь в мыльных пузырях, и сам ты — один из них. Сильный сладковатый аромат не давал ему покоя, беспокоил его очень сильно, будил какие-то давние воспоминания. Малик хотел выйти из пены, но почему-то не мог себя заставить, словно прирос к чёртовой джакузи. Ему очень не хватало дочери. Без неё он чувствовал себя незащищённым, хотя никогда не признался бы ей в этом. Ему срочно понадобились базы данных по нефтяным месторождениям — Малик решил заняться добычей нефти, и ему срочно требовалось обсудить это с Жанной. Лишь она одна могла найти доступ к этим базам, и согласиться с отцом, что пора им выходить на другой уровень. Сколько можно контролировать рынки и торговлю наркотиками! Давно пора снимать сливки и с самого прибыльного бизнеса в истории человечества — нефтяного!

Но без Жанны он не хотел начинать, Малик давно привык обсуждать все свои дела с дочерью. С малых лет она заменила ему сына, он обучил её всему, что знал сам. Но компьютер Жанна знала в совершенстве, тогда как Малик мог едва ли набить небольшой текст на клавиатуре, и всё. Тем более он привык доверять дочери, она была не по годам умной и сообразительной, деловое чутьё у неё было развито великолепно. Жанна не раз давала отцу мудрый совет, который действительно помогал ему. Поэтому он лучше дождётся дочь из Лондона, и потом обсудит с ней свой план. Жанна обязательно внесёт дельное предложение, в этом он уверен. Дочь не станет противиться, ведь нефть — это очень перспективное направление. И кому как не Жанне понимать это! Она вообще очень умная девочка, в него пошла…

Малик самодовольно ухмыльнулся, и наконец вспомнил, откуда ему знаком этот запах, исходящий от пены. Когда — то духами с очень похожим на запах пены ароматом пользовалась его жена — единственная женщина, которую он когда-то любил, кроме дочери, конечно…

Он снова потянулся и почувствовал лёгкое движение за спиной. Жена внесла поднос, на котором стояла чашка лиможского фарфора, фарфоровая сахарница, и на фарфором же блюдце лежал ломтик лимона и расплывалось ярко-жёлтое пятно от мёда.

— Спасибо, Люба, — поблагодарил Анатолий Максимович и тепло взглянул на неё.

Подумать только, они прожили вместе двадцать семь лет, у них сын, а он до сих пор любит жену, и не смотрит на других женщин. Наверное, именно это и называется семейным счастьем: когда двое, вне зависимости от времени и обстоятельств, не скучают в обществе друг друга и не надоедают друг другу. Ему вдруг захотелось совершить какой-нибудь мальчишеский поступок, прыгнуть, закричать от радости, побежать в оранжерею и сорвать орхидею, чтобы подарить её жене…

Резник рассмеялся, представляя, как будет выглядеть в глазах жены, если принесёт ей варварски сорванную любимую орхидею…

— Ты чего? — забеспокоилась супруга.

Она нервно запахнула халатик из тончайшего натурального шёлка, больше похожий на кимоно, и поправила волосы, уложенные в безупречную причёску. Любовь Андреевна всегда была безупречна — даже когда ложилась спать. Наверное, это немудрено, когда в доме проживает твой личный косметолог и парикмахер, но всё-же довольно приятно.

— Совсем забыла, — ахнула жена и вернулась от двери, в которую уже собиралась выйти. — Звонила Тася, она приедет завтра…

— Завтра? — забеспокоился Анатолий Максимович, — а почему так сразу, без приглашения?

— Настенька будет поступать в институт, и на это время они остановятся у нас, — пояснила жена.

— Но сейчас только конец апреля, — удивился хозяин, — Настенька ещё и школу не закончила!

— Она закончила школу с золотой медалью, поэтому её отпустили пораньше, — сухо объяснила Любовь Андреевна.

Супруг недовольно засопел. Конечно, он терпеть не может ни Тасю, ни Настеньку, но, в конце концов, они — сестра и племянница Любови Андреевны. И, если им понадобится приехать в Москву — она не будет протестовать. И, если им понадобится прожить здесь несколько месяцев, пока с Настей будут возиться репетиторы, и та будет сдавать вступительные экзамены, она с удовольствием будет терпеть их присутствие. Потому что они — родная кровь, её кровь. И пусть он не любит крикливую Тасю, пусть едва терпит Настеньку, которая в свои неполные семнадцать сделала три аборта. Пусть. Но она, Люба, создаст все условия своей семье, и Толику придётся смириться. В конце концов, когда она выходила за него замуж, он был нищим студентом. И после всего, что она вынесла, она заслуживает хотя бы такой малости! Тем более что дом — огромный, и Толик может не встречаться с родственницами, если не захочет. Люба поселит их в дальних гостевых комнатах, чтобы они не мозолили глаза супругу. Он может месяцами не видеть их, особенно если учесть, что работает с утра до ночи. Это слияние двух крупных компаний в одну корпорацию подкосит его здоровье — он спит по три часа в сутки! И это в лучшем случае!

Люба покачала головой, и подумала, что, после того, как две компании объединятся и у мужа появится больше свободного времени, они обязательно слетают куда-нибудь отдохнуть. На Сейшелы, к примеру. Нет, лучше на Багамы — там у них вилла. Или Гавайи. Понежиться на тёплом солнышке, искупаться в океане, и отдыхать. Самое то, что доктор прописал!

— Твоя бабушка — просто чудо, — простодушно высказался Павлик. — Удивляюсь, что продавцы попросту не подарили ей тот парик! Она так очаровательна, что на неё невозможно сердиться!

— Ты её просто не знаешь, — Жанна не была удивлена этими словами Павла. Она тоже считала, что бабушка очаровательна и мила, но только в те моменты, когда не давала себе труда позаимствовать что — либо из магазина.

Они сидели в кафе отеля, и пили чай с молоком. Жанна бы предпочла пиво, но только что пробило пять часов вечера, а это священный для англичан момент чаепития — файф о клок. Во всех кафе и ресторанах подают чай с молоком, сливками, лимоном, и множество печёных изделий — булочки, тарталетки с различными начинками, вафли и пр.

В Москве Жанне было бы безразличны определённые традиции, но здесь, в чужой стране, а, главное, в присутствии мужчины, который заинтересовал её, она вдруг захотела выглядеть настоящей английской леди.

Жанна ни секунды не сомневалась в том, что бабуля не просто забыла снять с головы дорогущий парик из натуральных волос, прекрасно выполненный и, безусловно, подходящий ей. Камилла Аскеровна попросту не желала мириться с четырёхзначной суммой на ценнике. И, сколько бы её внучка Жанна или сын Малик не уверяли в своей стабильной платежеспособности, Камилла Аскеровна упорно продолжала уносить обновки на себе. Много раз её уже ловили в московских магазинах, ещё чаще — нет. Продавцы то ли не замечали, то ли просто пожилая женщина благопристойного вида была вне подозрений, как жена Цезаря.

Жанна, неизменно сопровождавшая бабулю по бутикам, уже и ругалась, и запрещала ей совершать подобные поступки, и жаловалась отцу, Малику. Бабуля обычно побаивалась своего сына, но только не в этой ситуации. Каждый раз она клялась и божилась, что больше не притронется ни к одной вещи в магазине, но не проходило и месяца, как Жанна обнаруживала у неё очередную дорогую безделушку или новую одежду.

Не смогла она удержаться от соблазна и в «Харродсе», хотя перед этим Жанна провела с ней специальную беседу, после которой почувствовала себя выжатой и усталой. И вот надо же — бабуля, оказывается, в очередной раз не послушала её, и, если бы не Павлик, снова выполнивший роль переводчика, неизвестно, чем бы это закончилось…

Жанна поймала себя на том, что она не отрываясь смотрит на этого молодого человека. В первый раз в жизни ей понравилось в мужчине всё: и светлые, аккуратно подстриженные волосы, и серые глаза, и слегка выступающие скулы, а ямочки на щеках ей неудержимо хотелось поцеловать. Когда Павел улыбался, то был похож на ангела, и это покорило Жанну.

Она никогда не видела, что мужчины ТАК улыбались. И никогда не видела ТАКИХ мужчин — небрежно — элегантных, не нарочитых, мягких, добрых, чутких, не стесняющихся своей доброты. Казалось, что Павлик может решить все свои проблемы только лишь с помощью улыбки. Раз — и все вокруг тают. А Жанна привыкла совсем к другому оружию: она вооружалась резкостью и агрессивностью, и это всегда срабатывало. Оказывается, она даже не знала, что, помимо этого, существуют и другие методы.