- Кто он? - спросил я.

- Он из Саванны.

- Вы его любите?

- Конечно. - Мы оба улыбнулись. - Конечно, люблю. Что я, по-вашему, должна сказать?

Теперь уже не было колебаний, как некогда с другими мужчинами. Она не могла позволить себе колебаться. Я знал это, потому что со мной она давно уже не притворялась. Самая эта естественность, как я понял, проистекала из того, что она не считала меня поклонником. Скрываясь под маской инстинктивной благовоспитанности, она всегда знала себе цену и не могла поверить, чтобы кто-нибудь, не дойдя до полного, безоглядного обожания, мог по-настоящему полюбить ее. Это она и называла "быть искренним"; она чувствовала себя в большей безопасности с людьми, вроде Кэнби или Эрла Шона, не способными вынести приговор ее мнимо аристократическому сердцу.

- Ладно, - сказал я, будто она спрашивала моего разрешения выйти замуж. - Скажите, вы можете для меня что-то сделать?

- Все, что хотите.

- Поедем в лагерь.

- Но, милый, там ничего не осталось.

- Неважно.

Мы пошли в центр. Шофер такси, стоявшего перед отелем, повторил ее возражение:

- Да там уже ничего не осталось, капитан.

- Все равно. Поехали.

Через двадцать минут он притормозил на широкой незнакомой мне равнине, припудренной молодыми плантациями хлопка и отмеченной редкими группами сосен.

- Хотите, поедем вон туда, где дымок? - спросил шофер. - Это новая тюрьма.

- Нет, поезжайте прямо по этой дороге. Я хочу отыскать место, где я когда-то жил.

Старый ипподром, неприметный в дни величия лагеря, в нынешнем запустении гордо вздымал ввысь свою полуразрушенную трибуну. Я тщетно пытался сориентироваться.

- Поезжайте по этой дороге, как проедете вон те деревья, поверните направо, нет - налево.

Он подчинился с презрением знатока.

- Но, дорогой, вы просто ничего не найдете, - сказала Эйли. Подрядчики все разрушили.

Мы медленно ехали по краю поля. Может, и здесь...

- Стоп. Я хочу выйти, - сказал я вдруг.

Эйли осталась сидеть в машине; теплый ветер шевелил ее короткие вьющиеся волосы, и она была очень красива.

Может, и здесь. Вот здесь могли быть улицы лагеря и столовая, где мы в тот вечер ужинали, - вон, через дорогу.

Шофер смотрел снисходительно, как я, спотыкаясь, петлял по низенькой, по колено, поросли, отыскивая мою молодость среди досок, дранки и ржавых банок из-под томатного сока. Я пробовал определиться по смутно знакомой группе деревьев, но стало темнеть, и я не был до конца уверен, что это те самые деревья.

- Старый ипподром будут приводить в порядок, - послышался из машины голос Эйли. - Тарлтон на старости лет решил принарядиться.

Нет. Пожалуй, это не те деревья. Единственно, в чем я мог быть уверен, это в том, что место, которое когда-то жило такой полной и напряженной жизнью, теперь исчезло - будто и не существовало вовсе - и что еще через месяц исчезнет Эйли, и Юг опустеет для меня навсегда.

1929