Но при всем том, если бы у нее не было этой манеры затихать под конец фразы так, что только губы шевелились, а голоса не было слышно, и при этом фиксировать собеседника невинным, серьезным, вопрошающим взглядом своих голубых глаз, у м-се Тьюлер в голове было бы ясней.

– Иногда я не могу взять в толк, где у нее начало, где конец, – жаловалась м-сс Тьюлер; впрочем, в действительности от нее ускользал именно конец. Ей хотелось узнать ради своего Ненаглядного, в чем заключаются страшные опасности, подстерегающие беззащитного юношу, высмотреть это в широко раскрытых глазах под приподнятыми бровями. Она жаждала подробностей, а слышала следующее:

– Я иногда думаю, что не было бы хороших, так не было бы и плохих. Потому что в конце концов понимаете…

– Сами-то они не так уж много могут сделать…

– Знаете, милая, мы ведь не спруты, у которых кругом только руки да ноги…

– Герцог часто шутил: «Весь мир – театр…»

М-сс Тьюлер пошла в Публичную библиотеку и с помощью библиотекаря отыскала у Бартлетта в «Распространенных цитатах»:

Что же из этого следует? Ничего не поймешь.

– Им бы только выкинуть что-нибудь такое особенное. А какое это имело бы значение – хоть на голове ходи! – если бы порядочные люди не поднимали такой шум. Я никогда не находила ничего необыкновенного…

– Но порядочные люди говорят: «Это грех», – вот что ужасно…

– Да что грех?

– Делать такие вещи. И вот порядочные люди издают законы, которые их запрещают, и это придает им, так сказать, вес, как будто они и в самом деле имеют какое-то значение! Какая беда, например, в том…

Опять проглотила конец.

– Людям нравится нарушать закон просто для того, чтобы показать, что он не для них писан. Не трогали бы их, так они бы покуролесили, покуролесили да и забыли об этом. С кем не бывает!

– Но ведь это в самом деле грех! – восклицала м-сс Тьюлер. – Мне кажется, это ужасно. И безнравственно.

– Может быть, вы и правы. Говорят: первородный грех. А по-моему, правильнее сказать: природный грех. Ведь если, например…

– Но кто-то ведь учит их этим ужасным вещам!

– Да ведь они встречаются. Или сидят одни. Скучают. И не успеешь оглянуться, оказывается…

– Но если держать своего мальчика подальше от скверных мальчишек и девчонок, следить за тем, что он читает, никогда не оставлять его одного, пока он крепко не заснет…

– А сны? – возражала мудрая женщина. – А всякие фантазии, которые приходят неизвестно откуда? Вы, верно, забыли о своих детских снах и фантазиях. Про них всегда забывают. В том-то и беда. А я не забыла. Например, задолго до того, как поступить на службу, я часто спала с помощником нашего священника, со своим старшим братом и с одним мальчиком, которого видела раз во время купания…

– Что вы, дорогая миссис Хэмблэй!

– Ну да – во сне. Неужели вы о себе ничего такого не помните? Я вот…

Тут голос падал.

– Я часто воображала, что я…

М-сс Тьюлер больше ничего не могла разобрать.

– Нет, нет! – восклицала она. – Мой мальчик не такой. Мой мальчик не может быть таким! Он спит, как невинный ягненочек…

– Может быть, он и не такой. Я вам просто рассказываю, с чем приходилось сталкиваться. Я ведь сама не знаю, как все это понимать… Приятно потолковать с такой умной женщиной, как вы. Я думала было попросту и откровенно рассказать обо всех моих злоключениях мистеру Бэрлапу. Обо всем, что мне пришлось испытать. Что я повидала на своем веку. Но он ведь не представляет себе, кем я была раньше. Он думает, я просто скромная, почтенная вдова. И я боюсь, как бы он не переменился ко мне.

– Пожалуй, ему не следует говорить…

– Я тоже так думаю. Но все-таки в чем же дело? Говорят, мы наделены всеми этими желаниями и влечениями, чтобы рожать детей. Может быть. Но ведь на деле-то дети оказываются ни при чем, миссис Тьюлер. На деле выходит совсем другое. Почему же, спрашиваю я вас, дорогая, природа толкает человека – ну, скажем, на…

Эти разговоры заставляли м-сс Тьюлер задумываться. Слишком многое убеждало ее в том, что сатанинский порок вот-вот начнет расстилать свои сети, чтобы в них запутались невинные ножки ее бесценного сокровища. Она пошла к пастору своей маленькой церкви м-ру Бэрлапу. Он принял ее у себя в кабинете.

– Трудно матери, – начала она, – найти правильный подход к… Я даже не знаю, как мне выразиться… к половому воспитанию своего единственного и оставшегося без отца ребенка.

– Хм-м… – промычал м-р Бэрлап.

Он откинулся на спинку кресла и принял самый глубокомысленный вид, на какой только был способен, но уши и ноздри у него вдруг покраснели, а глаза, увеличенные очками, выразили настороженность и тревогу.

– Да-а-а, – произнес он. – Это трудная задача.

– Очень трудная.

– В самом деле, чрезвычайно трудная.

– Я тоже так считаю.

Пока между собеседниками наблюдалось полное единодушие.

– Может быть, надо ему рассказать, – начала она после некоторого молчания. – Предостеречь его. Дать ему книг почитать. Устроить беседу с врачом.

– Хм-м, – опять промычал м-р Бэрлап так громко, что в комнате даже гул пошел.

– Совершенно верно, – подхватила она и замолчала в ожидании.

– Видите ли, дорогая миссис Тьюлер, задача эта в каждом отдельном случае, так сказать, изменяется в зависимости от обстоятельств. Мы созданы неодинаково. Что правильно в одном случае, то может оказаться совершенно непригодным в другом.

– Да?

– И, разумеется, наоборот.

– Я понимаю.

– Он читает?

– Очень много.

– Есть такая книжка. Называется, кажется, «Любовь цветов».

Лицо м-ра Бэрлапа покрылось стыдливым румянцем.

– Трудно придумать для него более удачное посвящение в… великую тайну.

– Я дам ему эту книгу.

– А затем, может быть, небольшая назидательная беседа.

– Назидательная беседа…

– Когда представится подходящий случай.

– Я буду просить вас об этом.

Указания были ясны и ценны. Но что-то оставалось еще недосказанным. Разговор вышел даже как будто немного поверхностным.

– Теперь кругом так много дурного, – сказала она.

– Дурные времена, миссис Тьюлер… «Мир погряз во зле; сроки исполнились». Никогда это не было так верно, как в наши дни. Берегите его. Добрые нравы портятся в дурном обществе. Не спускайте с него глаз. Вот.

Он, видимо, давал понять, что вопрос исчерпан.

– Я сама научила его читать и писать. Но теперь ему придется ходить в школу. Там он может набраться… бог знает чего.

– Хм-м, – снова промычал м-р Бэрлап. Но тут его, видимо, осенила какая-то идея.

– Мне говорили такие ужасные вещи о школах, – продолжала она.

М-р Бэрлап очнулся от своего раздумья.

– Вы имеете в виду закрытые школы?

– Закрытые.

– Закрытые школы – все до единой – вертепы разврата, – сказал м-р Бэрлап. – Особенно приготовительные и так называемые государственные. Знаю, знаю. Там творится такое… я даже и говорить о них не хочу.

– Именно об этом я и хотела побеседовать с вами, – сказала м-сс Тьюлер.

– Но… – продолжал достойный пастор. – Хм-м… Здесь у нас, в нашей маленькой общине, есть как раз один человек… Вы не обращали внимания? Мистер Майэм. Такой струйный, сдержанный, с пышной шевелюрой и большими черными бакенбардами. Уж, наверно, обратили внимание на голос. Невозможно не обратить. Это человек великой духовней силы, настоящий сын Грома, Боанэргес. У него небольшая, очень хорошо поставленная частная школа. Он принимает учеников с большим разбором. Жена у него, к несчастью, кажется, больна туберкулезом. Очень милая, ласковая женщина. У них нет детей, и в этом большое горе. Но школа для них – семья в лучшем смысле этого слова. Они внимательно изучают характеры своих питомцев. Неустанно обсуждают их. Под таким руководством и при вашем домашнем влиянии я не представляю себе, чтобы что-либо дурное могло коснуться вашего мальчика…