Смешно было бы так же боксеру на ринге прыгать через детскую прыгалку-веревочку, хотя всем известно, что дома большую часть тренировки боксер затрачивает на такое прыгание.

Брюсов, правда, издал однажды свои домашние упражнения. Но книжечка так и называлась «Опыты».

Писатель Иван Р. всю жизнь встает в четыре часа утра и садится за письменный стол. Я спросил, сколько же страниц в день он пишет. Одну – был ответ. Но зачем же ради одной страницы вставать так рано. Ее можно написать и после завтрака.

Литератор должен работать широко. С годами на складах души и разума накапливается такой материал, который может не умещаться в узкие рамки какого-нибудь одного жанра, в частности в стихи. Он требует иных, более спокойных жанров. Волга не могла бы уместиться в русле горной реки.

Величие архитектуры вовсе не в размерах, не в количестве этажей. Трехэтажный или даже двухэтажный дворец может быть величественнее стоэтажного небоскреба.

Лебедю, для того чтобы казаться величественным, незачем быть величиной с носорога или слона.

Журналист Н., проживший большую часть жизни в эмиграции и возвратившийся после войны, является большим знатоком и тонким ценителем изобразительного искусства всех времен и народов. Он пишет об искусстве весьма компетентные статьи, но я ловлю себя на том, что в них всегда чего-то не хватает, как в супе не хватало бы соли.

Я подумал и понял, что в этих статьях не хватает позиции автора. В самом деле, от одних своих позиций он отказался, переехав жить в СССР. В отстаивании же других позиций, если они у него есть, существует определенная деликатность: могут не поверить.

Например, я, родившийся и выросший в СССР, могу возмущаться тем, что уничтожили храм Христа Спасителя, а ему было бы не совсем с руки, ибо что же еще ждать от бывшего эмигранта. Точно так же ему было бы неловко откровенно восторгаться, например, Кукрыниксами.

Нет занятия более бесплодного и безнадежного, чем разговор о том, как нужно писать стихи. «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Эта строка великолепна. Допустим. Но дело в том, что для самого Пушкина она тоже была находкой, неожиданностью, радостным событием. Пушкин сам не знал, откуда она взялась, эта великолепная строка. Как же он мог бы научить других создавать такие же строки?

Молодой критик из Кракова мне сказал: «Наши абстрактные художники жалуются, что им не дают полной воли, то есть что рядом с ними все еще существуют иные направления искусства, но я вам скажу, если бы им дать полную волю, а к тому же и власть, они-то уж не потерпели бы возле себя ничего другого».

Часто мы называем романами произведения, не имеющие права претендовать на этот самый сложный литературный жанр. Конечно, можно назвать дворцом и здание театра, и аэровокзал, и здание универмага. Но все же это будет театр или универмаг, а не дворец.

Роман – сложное архитектурное сооружение. Это не башня, не собор, но именно – дворец, включающий в себя и башню, и дворцовую церковь, и домашний театр, и множество интерьеров, и галереи, и анфилады, и зимний сад и чертоги, и подвалы (обязательно подвалы), и потайные подземные ходы в отдаленный угол запущенного сада, или к реке, или в ближний овраг.

Чехов называл «Фому Гордеева», кажется, не то оглоблей, не то шашлыком в том смысле, что все действие в этом произведении нанизано на одну линию.

Почему Покров на Нерли стоит на отшибе от богомолов, на лугу, на пустынном берегу реки? У меня есть такая версия. На этом месте (точно установлено) разгружали белый камень, который привозили на стругах из «булгар». Здесь камень перегружали на лошадей. Здесь был склад белого камня. А камень нужен был для строительства владимирских соборов.

Покров на Нерли построена из остатков этого камня (или из излишков), построена шутя, между прочим, потому что все равно склад, а оказалась она лучше тех, основных соборов, ради которых камень везли.

Не знает и художник, что у него окажется самым лучшим. Может быть, что-нибудь сделанное между прочим, «из отходов».

Ругают ли, хвалят ли, а особенно, когда дают советы, художник должен ко всем прислушиваться и никого не слушать.

Стихи пишутся в состоянии сильного возбуждения, почти в экстазе. Поэтому очень нелегкий умственный, «нервный» труд человека, пишущего стихи, вовсе не воспринимается им как труд, как работа. Никому не придет в голову называть работой, например, любовные объятья – хотя известно, что они требуют большого расходования чисто физической энергии. Точно так же не замечает, что работает, человек, участвующий в драке, хотя и в этом случае огромные физические усилия очевидны. Азарт, высокая степень возбуждения заслоняют все.

Однако настоящая драка, драка высокого класса, драка профессиональная (если иметь в виду бокс) требует, чтобы порыв, всплеск энергии распределялся на двенадцать раундов. Такая драка – уже работа. Она требует учения, самодисциплины, характера и, главное, повседневности.

Переводить стихи нужно только в одном случае (если говорить о поэте, а не о переводчике-профессионале), а именно, когда воскликнешь: да ведь этой мое! Это должен был написать я. Может быть, завтра и написал бы. Но вот оно уже написано, и мне ничего не остается, как переложить его на родной язык.

Я человек – существо социальное. От меня, как от точки, существует проекция назад, в прошлое, и глубину (понимание прошлого и отношение к нему) и проекция вверх, в будущее (понимание и ощущение его). Я – узелок, связывающий эти две нити. Они натянуты, и их натяжение определяет мое пространственное и временное положение. У меня есть корень в землю и побег в небо.

В профсоюзном доме отдыха доктор Александра Михайловна, энтузиаст, начавшая работать доктором, наверное, еще во времена земства, пытается приобщить отдыхающих к природе и красотам ее. Вот она вывела смешанную по возрасту группу на опушку зимнего леса.

– Ну, что видите?

– Ничего.

– Как ничего, поглядите хорошенько.

Отдыхающие глядят по сторонам, переглядываются между собой.

– Ну, увидели что-нибудь?

– Ничего.

– А этот иней на ветке разве не видите? А этот куст, обсыпанный бриллиантами? А эту травинку, замерзшую и тем не менее прекрасную?

Среди отдыхающих начинается сдержанное хихиканье.

Тем же уровнем духовной слепоты обладают и те читатели, которые ищут в книге только прямое действие, пролистывая пейзажи, философские раздумья, лирические отступления, вообще так называемые «описательные» места.

Этот роман в общем-то посредственный, скучноватый и даже несколько старомодный. Но дело в том, что он написан в ином ключе, нежели многие публикующиеся романы. Он – явление иного рода.

Как если бы среди современной фанерной и готовой мебели появился вдруг комод красного дерева. Средний комод – не шедевр. Бывали комоды и получше.

Но все же всей фактурой своей он сразу же опроверг бы, перечеркнул и обесценил бы всю фанерную и пластиковую мебель.

Не то услышал в разговоре, не то прочитал забавную мысль о том, что земля, где проходит жизнь человека, есть место наказания, место своего рода ссылки, то есть то самое, что на языке религии называем адом.

Отбросив метафизическую сторону этой концепции, не заслуживающую никакого внимания, посмотрим для интереса, какие же пытки находятся в арсенале этого заведения.

С точки зрения некоей абсолютной безмятежности, которую нам, людям, трудно себе представить, даже земные боренья страстей – уже неприятность, уже помеха, нарушение покоя и блаженства.