Итак, первоначальная индивидуальность и самобытность до всяческой обработки, я бы сказал – дикая самобытность; окончательная, драгоценная индивидуальность после высшей стадии обработки (полировки) – и однообразная, безликая, сероватая древесная масса в стадии полуфабриката.

Существует предположение, что с исчезновением многих видов крупных животных или с резким уменьшением их численности общая биомасса на Земле, в исчислении на вес, не скудеет за счет биологической мелочи: насекомых, мелких грызунов или даже простейших.

Вместо одного осетра – тысяча ершей величиной с мизинец, вместо одного слона – сто тысяч мышей, вместо одного бизона – три тонны мух. Жуть!

Много раз я видел, как несколько мелких птичек, например ласточек, преследуют ястреба, отгоняя его. Вчера обыкновенная галка долго гнала ястреба по небу, набрасывалась на него, а он увертывался от ее ударов и убегал.

Но ведь он хищник. У него когти, клюв, маневренность, сила. Что стоило ему обернуться и дать отпор?

В таком случае что же такое его терпимость: трусость, сознание вины, нежелание связываться, то есть снисходительность? Или он не запрограммирован на схватку с галкой ради престижа, а не ради пищи? И неужели это только автоматическая программа (инстинкт), а не характер и не линия поведения?

Художественные изобразительные средства. Дело в том, что «заоконный» пейзаж, то есть вся жизнь как таковая, это еще не искусство. Набором цветных стекол (типа витража, что ли?) художник-писатель затеняет и обесцвечивает одни участки пейзажа, проявляет, делает ярче, подчеркивает, выделяет другие и таким образом из многоликой до неразборчивости и оттого как бы бесформенной, бесконтурной мешанины жизни создает картину, какую хочет.

Но легко увлечься, и тогда художественные изобразительные средства превращаются в самоцель. Витраж становится столь плотным (хотя бы и ярким), что заоконного пейзажа сквозь него уже не увидишь.

Издавна люди подделывают золото, драгоценные камни, документы, деньги, картины, рукописи, вина, мысли и чувства.

В последнее время появилась новая, отвратительная подделка. В широких масштабах люди научились подделывать еще одну вечную ценность – пчелиный мед.

Двадцатый поэтический век тяготеет к эстраде. Поэты много выступают на поэтических вечерах, в цехах, на стройках, в парках, в больших залах. Они выступают с микрофонами или без микрофонов, но как бы там ни было, само наличие перед поэтом нескольких сотен слушающих его людей заставляет его говорить громче, а то и кричать. Эта необходимость невольно накладывает печать на стихи. Поэт невольно учитывает заранее эстрадные возможности стихотворения.

Но, конечно, есть поэты, которым удалось уберечь свою поэзию от этого недуга. Их стихи рассчитаны больше на чтение глазами, нежели на слуховые эффекты. Очень часто притом «тихие» стихи оказываются более громкими, ибо важно еще, и что говорится. Если человек, войдя в комнату, тихо скажет: «Она умерла», то у него получится громче, чем у закричавшего, что кошка пролила молоко.

Наедине с самим собой, со своим воображением человек очень часто уходит за пределы того, что называется нормой, за ту черту, которая разделяет с точки зрения медицины человека здорового и человека умалишенного. Но только он всегда из той запредельной области возвращается на свое место, к нормальным людям, в нормальный мир.

Разве нельзя допустить, что человек на время вообразит себя на месте… ну хоть президента Соединенных Штатов, или пресловутого испанского короля, или бог знает что он может вообразить наедине с самим собой. Перешагнет черту на пять минут и вернется назад, а иногда перешагнет – и не возвратится оттуда и вслух объявит людям, что он президент Соединение Штатов. И тогда его увозят в психиатрическую больницу.

Облака Рериха. На иных его полотнах в небе сражаются облачные витязи и облачные дружины. Иногда он композицию всей картины строил ради облаков, так что небо занимает почти все полотно и только внизу – узкая полоска земли.

Читаешь в его книге: «Среди первых детских воспоминаний прежде всего вырастают прекрасные узорные облака. Вечное движение, щедрые построения, мощное творчество надолго привязывало глаз ввысь, чудные животные, богатыри, сражающиеся с драконами, белые кони с волнистыми гривами, ладьи с цветными, золочеными парусами, заманчиво призрачные горы – чего только не было в этих бесконечно богатых неисчерпаемых картинах небесных».

Так увидел облака Рерих. Отсюда они на его картинах.

Потом многие художники пытались перенять рериховские облака, забывая, что сам Рерих шел непосредственно из облаков, от детского восприятия их, а они идут от восприятия Рериха, то есть от вторичного восприятия.

В газете в статье на биологическую тему автор пишет: «Есть нечто общее между созидательной работой природы и творчеством художника. Как создает художник свою картину? Прежде всего он делает эскизы. Их бывает много, и все они разные. Потом он выбирает нужный вариант и увековечивает его на холсте. Точно так же действует и природа. Создавая много разнообразных мужских особей (эскизы), она подвергает их затем строгому отбору. И только варианты, выдержавшие испытание, увековечиваются в потомстве». Допустим. Но кончается на этом аналогия или ее можно продолжать? Что такое эскизы художника и откуда они берутся? Что за ними стоит? За ними стоит замысел. Художник (ну, сквозь тот самый магический кристалл) провидит свое будущее произведение, тот образ, который нужно выполнить на холсте. Из всех эскизов художник-творец выбирает один эскиз не просто потому, что он ему приглянулся, а потому, что он наиболее отвечает внутреннему образу, который уже живет в душе художника. Все эскизы расположены в плоскости, но за ними простирается огромная глубина, а в глубине светлой точкой маячит цель творческого акта, образ, привидившийся художнику и направляющий его поиски.

Эскизы все разные, но они направлены к единой цели, подобно тому, как стрелки десятка компасов разной конфигурации (компасы квадратные, шестиугольные, круглые, большие и маленькие, медные и пластмассовые, в виде часов и зажигалок) направлены в одну сторону и в одну точку.

Но если природа, по словам ученого автора статьи, действует подобно художнику и если аналогия эта верна, то надо ли предполагать, что у природы существует некая отдаленная цель, некий образ, к которому она стремится, перебирая множество эскизов? Или эти эскизы она создает и перебирает вслепую, на ощупь, сама не зная, что в конце концов она хочет и что у нее получится?

Что могли бы мы сказать о художнике, создающем множество эскизов без общего замысла и без творческой цели? Этим мог бы заниматься, вероятно, только сумасшедший или человек, потерявший (в результате сильной контузии, например) память, а также способность к логическому мышлению, синтезу и анализу.

Так что же, поставим природу, которую часто называем великой и мудрой, ниже сумасшедшего и контуженного с отшибленной памятью?

Оказывается – и физики это знают, – цвета как физического понятия не существует. Цвет есть производное человеческого глаза. Значит, когда я смотрю на цветок и говорю, что это чудо, то сам цветок еще только половина чуда. Настоящее чудо – человеческий глаз, а точнее – мозг, способный видеть мир разноцветным и ярким.

Спохватались: под угрозой истребления находится белый медведь. Ученые правы: нельзя допустить, чтобы такая уникальная биологическая модель исчезла на наших глазах. Чтобы сохранить, начали изучать. Брошены самолеты и вертолеты, стреляют шприцами, усыпляют и номеруют. А чего бы проще: договориться и оставить их в покое… Пусть живут и размножаются. Мы же люди. Неужели нельзя договориться?