Мадам Берюрье, поперхнувшись, закашливается.

Как бы то ни было, но в конце концов мы достигаем цели нашего путешествия. Оказывается, новые владения четы Пино находятся на отшибе, вдалеке от поселка, по дороге на Руан. Маленький мальчик — пастух, судя по длинной хворостине, и чертенок по обличью (плутовские глаза, всклокоченные волосы и чумазая физиономия) — показывает нам дорогу и полнейшее понимание ситуации.

— А-а, тот господин, который выиграл конкурс в газете? Это там, на холме, рядом с хутором, сразу за фермой, где искусственное осеменение.

Я благодарю юнца и жму на газ.

— Ушлый парнишка-то, — решает вдруг пошутить Берю, — из тех, кого голыми руками не возьмешь. Хитрец, держит все время руки на заднице.

Его супруга закатывает глаза, краснеет и шипит:

— Ты мерзкая скотина, дорогой!

И вот мы у новой усадьбы старшего инспектора Пино. Домик, конечно, выглядит менее презентабельно, чем на фотографии в газете, но все равно вполне прилично. Дом, поняли? Дареному коню…

К калитке прикреплен колокол, как на Нотр-Даме. Мы ударяем в него — так бьют склянки на корабле. Берю в восторге от этой затеи и намеревается грохнуть еще раз, но тут на зов набата появляется сам хозяин. Он одет с иголочки и потому выглядит как фермер-интеллигент. Попадись он вам на глаза в таком виде, вы непременно возымели бы желание взять его и поставить где-нибудь на тумбочке в гостиной, если, конечно, ваша гостиная выдержана в стиле “кантри”. Пинюш вырядился в джинсы, свитер и сапоги “прощай, молодость”, что в принципе находится в полном соответствии с возрастом и состоянием нижних конечностей новоявленного фермера.

Но в общем и целом Пино больше похож не на Пино, а скорее на его старшего сына, если бы у него таковой был. Старик тщательно выбрит, усы аккуратно подстрижены. Он отмылся и надушился по такому случаю, а на голове красуется бейсболка красного цвета с надписью “Привет с горы Сен-Мишель”. Торжественный, как жокей, выигравший главный приз в финальном заезде и только-только слезший со своего скакуна, счастливый домовладелец приветствует нас с радостным и гордым видом:

— Салют честной компании!

Сняв картуз, Пинюш жмет наши протянутые пятерни. Дамы, повизгивая от восторга, чмокают его в щеки, и наступает вожделенный момент вручения подарков. Я сую Пино бутылку виски, а маман, помимо бисквитных пирожных, потерявших форму от соседства с задом мадам Берю, передает хозяйке вазу, расписанную под китайский фарфор.

Толстяк, сопя, тащит свою елку. При виде подарка старик Пинюш слегка меняется в лице, и есть отчего: эта громадина займет его микроскопический палисадник целиком, затемнив весь дом. Однако, как вежливый человек, Пино старается изо всех сил не подать виду и подавить свои эмоции на корню.

Нас проводят по дому. Дом не новый, но в приличном состоянии.

— Здесь гостиная, — уверяет хозяин.

Комната большая, светлая, мебели кот наплакал: несколько складных стульев и кухонный стол. Остальные комнаты еще только предстоит обставить.

В спальне супругов, кроме коврика и деревянного топчана, ничего, в другой и вовсе пусто. На кухне газовая плитка с баллоном, шланг для полива и на столике немного посуды. Все! Но пахнет хорошо. Мадам Берюрье плотоядно улыбается в предвкушении обильной трапезы, в то время как ее племенной бычок как бы невзначай приподнимает крышки кастрюль и сковородок, стоящих на плите. Привычка, доведенная до автоматизма, — проверить, что там внутри.

Его супруга, досконально зная замашки благоверного, говорит с укоризной:

— Дорогой, опять ты за свое! Какой же ты невоспитанный!

Толстяк поворачивается к своей половине и с горящими глазами доверительно сообщает:

— Рагу из белого мяса курицы… с белым вином… и рис.

Лицо дамы в розовом принимает серьезно-озабоченное выражение, не без налета, однако, раздражения, вызванного непредвиденной скромностью предстоящего угощения. Она, между прочим, ждала настоящего новоселья — жрать так жрать! Ей виделось по целому индюку на брата в качестве легкой закуски и по бараньей ножке на горячее.

— Мы можем садиться за стол! — приглашает мадам Пино.

— Но сначала, — решительно выскакивает с инициативой Толстяк, — надо посадить елку! А иначе после жратвы ни черта не согнешься…

Пинюш слабо сопротивляется, лелея в душе надежду, что эта проклятая елка успеет сдохнуть за время обеда, но куда бедняге тягаться с Толстяком! Если тому что-нибудь втемяшится в голову, тут уж ничем не выбьешь, хоть кол на голове теши.

Смирившись, мы одалживаем кирку и лопату у соседей и, покружив на пятачке участка, решаем, что наиболее подходящим местом для посадки елового богатыря будет один из углов палисадника. Тут у самого забора, густо увитого диким виноградом, раньше, похоже, были грядки и земля рыхлая.

— Я специально привез тебе елку, — объясняет Берю, — ведь она круглый год зеленая.

Он бросает пиджак на землю, засучивает рукава, жирно плюет на ладони, хватается за черенок лопаты и с жаром принимается за работу. В предвкушении обильной еды он копает землю, как экскаватор.

Чтобы как-то посодействовать общему трудовому подъему, я по мере накопления выброшенной из ямы земли отбрасываю ее подальше в сторону. Господин Берю — прирожденный землекоп, можно сказать, зарыл в землю свой талант. Надо видеть, как быстро он погружается вниз! Не человек, а буровая установка!

Для поддержания ритма новоявленный землекоп поет, если так можно выразиться. Душераздирающий романс “О, как я жаден на женские ласки” напоминает что-то среднее между “Марсельезой” и вальсом Штрауса. Оглушительный рев будоражит дальних соседей. Ему устало отвечают опустошенные от семени быки и накачанные ненатуральным путем коровы с находящейся поблизости станции искусственного осеменения. Мощное звучание, по сравнению с которым миланская “Ла Скала” так, жалобное попискивание. Вдруг Толстяк обрывает концерт и резко выпрямляется.

— Ха, смотри-ка, Пинюш, у тебя на участке известняк.

Тот стоит на куче выброшенной из ямы земли и переминается с ноги на ногу, то и дело задирая голову вверх, как бы прикидывая, на какую высоту взмоет вечнозеленый подарок Берю.

— Откуда это? — спрашивает он.

— Смотри, все белым-бело. Будто мука.

— А может, здесь была школа во времена галлов? — делает робкое предположение Пино, чьи нулевые познания в археологии не мешают ему тем не менее выдвигать гипотезы.

— При чем тут школа? — Ну, потому что мел…

— Рехнулся на старости лет? Не знаешь разве, что в те времена царапали на дощечках гвоздями?

Пока мы каждый про себя обмозговываем рвущиеся на волю смелые гипотезы, Берю вновь вонзается в землю. Но вдруг застывает, уставившись на лопату глазами круглыми, как бильярдные шары.

— О черт!

— Мама!.. — тихо шепчет хозяин участка.

Что касается меня, я воздерживаюсь от звучных междометий, хоть они и пытаются сорваться с кончика языка. Не верю своим глазам. Дайте чистую тряпку, я их протру. Толстяк только что извлек из земли человеческий череп и держит его на острие лопаты.

Быстрее всех прихожу в себя я. Подойдя поближе, наклоняюсь, чтобы внимательно рассмотреть подброшенный судьбой сюрприз. Это и впрямь то, что некогда было человеческой головой. На изъеденной известью желтоватой кости сохранились лохмотья кожи, в некоторых местах даже волосы… Похоже, женские. Что касается плоти незнакомки, то негашеная известь ее не пощадила, сделав находку, честно говоря, малопривлекательной.

Пино тихо всхлипывает в стоячий воротник свитера.

— Вот это, я понимаю, вляпался! Из всей земной суши выбрать одно-единственное местечко — и такой подарочек! — комментирует Берю с присущим ему тактом. — Любопытные у тебя здесь полезные ископаемые, Пинюш! Как по-твоему, это входит в комплект главного приза?

Старик вновь мысленно обращается к спасительной истории галлов и лепечет придушенным голосом:

— Наверное, мой дом был построен на месте древнего захоронения, а?