Задумчиво оглядывает Гордубал свой двор. Все изменилось, все по-новому, удачлива в хозяйстве Полана. А вот этот навоз,толубчики, этот навоз мне не нравится. Пахнет конюшней, а не хлевом. Вон на стене два хомута, на дворе конский помет. А Полана и не заикнулась, что лошадей держит. Послушай, Полана, кони не бабье дело. На конюшне мужик нужен, вот что.

Гордубал озабоченно морщит лоб - он слышит удары копытом о дощатую перегородку. Конь бьет копытом, видно пить хочет. - Отнесу-ка я ему воды в брезентовом ведре. Нет, нет, Полана сама попросит: "Пойдем, Юрай, погляди наше хозяйство".

В Джонстоне тоже были лошади, там внизу, в штольнях. Подходил я к ним погладить по морде, - коров, видишь ли, Полана, там не было. А хорошо бы ухватить корову за рог и потрясти ей голову, ого-го-го, старуха! А лошадь... Ну, слава богу, есть теперь у тебя мужик в доме.

И вдруг пахнуло старым, издавна знакомым запахом. Гордубал принюхивается долго и с наслаждением. Дрова! Смолистое благоухание дров, запах сосновых поленьев, лежавших на солнце. Поленница манит Юрая. Хороши поленья, крупные, с толстой корой. А вот и колода с воткнутым в нее топором, деревянные козлы и пила. Старая пила, отполированная его ладонями. Гордубалглубоко вздыхает - с приездом вас и добро пожаловать! снимает пиджак и ставит полено на козлы.

Потный, счастливый, он пилит дрова на зиму.

IV

Юрай выпрямляется и вытирает пот. Что правда то правда. Вот это работа! Не то что в пите! И запах другой. Хорошие, смолистые дрова у Поланы, ни коряг, ни сушняка нет.

Крякают утки, с гоготом носятся гуси, где-то прогремела телега и стремительно завернула к дому.

Полана выскакивает из сарая и бежит, торопится распахнуть ворота. Ах, Полана, и бежишь ты совсем как девушка.

Да кто же это, кто к нам приехал? Хлопает кнут, высоко взвивается золотистая теплая пыль, и во двор влетает запряжка; стучит телега, а на ней стоя, повенгерски, правит парень. Он высоко поднял вожжи, громко кричит "тпр-ру!" и, соскочив на землю, похлопывает коней по влажной шее.

Подходит Полана, бледная и решительная.

- Это Штепан, Юрай. Штепан Манья.

Человек, нагнувшийся над постромками, резко выпрямляется, оборачивается лицом к Юраю. "Ишь ты, какой черномазый! - дивится про себя Гордубал. - Господи, экий ворон!"

- В батраках у меня, - добавляет Полана твердо и отчетливо.

Парень что-то бормочет, склонившись к упряжи, и, отстегнув постромки, одной рукой держит обоих коней, а другую ни с того ни с сего протягивает Гордубалу.

- Добро пожаловать, хозяин!

Хозяин поспешно вытирает руку о штаны и подает ее Штепану; Гордубал растерян, и вместе с тем лестно ему, он смущается, бормочет что-то и еще раз трясет Штепану руку по-американски.

Невелик Штепан, а ладен. Ростом Юраю по плечо, а глядит ему прямо в глаза - дерзко и вызывающе.

- Славные кони, - бормочет Гордубал и тянется погладить их по морде. Но кони шарахаются и встают на дыбы.

- Поберегись, хозяин, - предостерегает Манья, и в глазах его блестит насмешка, - это венгерские.

Ах ты, черномазый, думаешь, я не понимаю в конях? И правда, не понимаю, да привыкнут кони к хозяину.

Лошади дергают головами, вот-вот вырвутся. Руки в карманы, Гордубал, и ни с места, пусть этот черномазый не думает, что ты боишься!

- Вот этот трехлетка, - рассказывает Манья, - от кавалерийского жеребца. - Манья хватает коня за губу. - Ц-ц-ц! Э-э! Вот черт! Аида! - Конь дергает головой, а Штепан только смеется.

Полана подходит ближе, протягивает коню ломоть хлеба. Штепан, блеснув в ее сторону глазами, скалит зубы, удерживая коня за удила.

- Э-э, постой!

Штепан стискивает зубы от усилия, и конь стоит точно вкопанный и, красиво выгнув шею, берет губами хлеб с хозяйкиной ладони.

- Нн-о! - кричит Манья и, крепко ухватив коней под уздцы, ведет их в конюшню.

Полана глядит им вслед.

- Четыре тысячи дают за жеребца, - сообщает она оживленно, - а я не продам. Штепан говорит, что конь все восемь стоит. А кобылу будем к осени крыть... - Что за черт, почему она смутилась и словно закусила язык. - Надо им корму задать, - говорит она неуверенно и хочет отойти.

- Так, так, корму, - соглашается Юрай. - Добрый конь, Полана, а что, и в упряжке тоже хорош?

- В упряжке? Да таких коней жалко запрягать, - раздражается Полана. - Это тебе не деревенский битюг!

- Ну, пожалуй, - сдерживается Гордубал. - Оно и верно, жаль было б такого молодца. Хорошие кони, голубка, поглядишь - душа радуется.

Манья уже выходит из конюшни с двумя брезентовыми ведрами в руках.

- Восемь тысяч возьмем за него, хозяин, - уверенно говорит он. - А кобылу к осени крыть надобно. Эх, и жеребца я для нее подыскал - чистый дьявол.

- Брут или Хегюс? - оборачивается Полана с полдороги.

- Хегюс. Брут тяжел будет. - Манья скалит зубы под черными усиками. - Не знаю, как вы, хозяин, а я недорого дам за тяжелого коня. Сила есть, а породы никакой. Породы нет, хозяин.

- Гм, да, - неуверенно отзывается Гордубал, - порода дело такое... Ну, а коровушки, Штепан?

- Коровы? - удивляется Штепан. - Вы о коровах? Да, есть у хозяйки две коровы, говорит, молоко нужно. А разве вы еще не были в конюшне, хозяин?

- Н-нет. Видишь ли, я недавно приехал, - отвечает Гордубал и теряется - ведь вот уже груду дров напилил, этого не скроешь. И все-таки Гордубал доволен, что легко перешел со Штепаном на "ты". Так и полагается между хозяином и работником.

- Да, - продолжает Гордубал, - я как раз собирался туда.

Штепан, наполнив ведро водой, ведет хозяина в конюшню.

- У нас там... у хозяйки там молодой жеребеночек, трехнедельный, и кобыла жеребая. Два месяца назад покрыли. Сюда, хозяин. А этот мерин считай что продан. Две с половиной тысячи. Добрый конь, да я запрягаю трехлетку - надо объездить. Норовистый. - Манья опять скалит зубы. - Мерин этот для армии. Наших коней всегда для армии брали.

- Так, так, - поддакивает Юрай, - чисто у тебя здесь, Штепан. Ну, а самому приходилось служить в солдатах?

- В кавалерии, хозяин, - ухмыляется Манья и поит из ведра трехлетку. - Вы только гляньте... что за голова! А круп! Эх! Ц-ц-ц! Осторожно, хозяин. - И Штепан хлопает лошадь по шее кулаком. - Ух, разбойник! Вот это конь!

Гордубалу не по себе от острого запаха конюшни.

То ли дело хлев, - родной запах навоза, молока, пастбища.

- А жеребенок где? - спрашивает он.

Жеребенок, еще совсем мохнатый, сосет матку. Он весь состоит из одних ног. Кобыла поворачивает голову и умными глазами косится на Гордубала. Ну, а ты-то зачем здесь? Растроганный Юрай гладит ее по теплому, гладкому, как бархат, заду.

- Добрая кобыла, - говорит Штепан, - да тяжелая. Хозяйка продать ее хочет. А только знаете, хозяин, мужику коня не купить, а в армию берут лошадей горячих, прямо огонь. Тихие им не годятся. Там все один к одному. Не знаю, как вы на это дело смотрите, хозяин...

- Ну, в том Полана знает толк, - неуверенно бормочет Гордубал. - А вот как насчет волов? Есть волы у Поланы?

- Да на что волы, хозяин? - ухмыляется Манья. - На поле хватит кобылы да мерина. А мясо нынче не в цене. Свинина еще куда ни шло. Видали, какой кабан у хозяйки? Да шесть свиней, да четырнадцать поросят. Поросята - те нарасхват, за ними, хозяин, к нам издалека едут. И свиньи у нас - что слоны; рыло черное, копыта черные...

Гордубал задумчиво качает головой.

- Ну, а молоко для поросят где вы берете?

- У мужиков, понятно, - смеется Манья. - "Эй, не надобно ли нашего борова для твоей грязной свиньи? Такого надежного боровка во всей округе не сыщешь! А сколько ведер молока, сколько мешков картошки за это дашь?". Право слово, хозяин, не стоит самому спину гнуть за такой работой! До города далеко, торговля плохая. Глупый народ, хозяин. Разводят все только для себя, - так пусть нам отдают, коли продать не умеют.

Гордубал неопределенно кивает. Правда, правда, торговля у нас всегда была плохая, гуси и куры - еще туда-сюда. А у Поланы все на свой лад. Да, знает хозяйка толк в делах, что верно, то верно.