Он безумно ответственно ко всему относился. Ведь как в то время многие ездили в Афганистан? Прибыл в штаб, с кем-то поговорил, получил пару местных сувениров, непременный афганский кинжал - и обратно. Артем же пристал ко мне, чтобы ему дали съездить НА ВОЙНУ. Я отмахивался как мог. Я не хотел договариваться об этом, потому что "Огонек" тогда был на ножах со многими в армии. Мы писали о генеральских дачах, а Ахромеев, начальник Генштаба, писал страшные обвинительные "телеги" на меня. Но он был честный служака и, выслушав меня, дал добро. Еще надо было звонить генералу Варенникову - тоже можете представить себе мои чувства. Но и Варенников выслушал и помог Артему выйти на передовую. И Артем вернулся из Афганистана с медалью "За боевые заслуги".

Тогда многие видели в такой добросовестной работе ступенечку к будущей отнюдь не журналистской карьере. Вот сейчас я что-нибудь этакое сделаю и буду большим начальником. Артем не хотел идти никуда. Хотя играючи мог войти в депутатский корпус хоть в тогдашнем Верховном Совете. Но он знал, чего он хочет ИМЕННО В ЖУРНАЛИСТИКЕ. И стал разрабатывать "Совершенно секретно", сделав из него огромный концерн, включающий и собственное телевидение, и все на свете.

Он стал великолепным менеджером, умеющим обрастать работающими интересными людьми. И поэтому он был нужен не прошлому, а будущему. Людей, символизирующих славное прошлое и переходные периоды нашей журналистики, у нас хватает. А вот хороших менеджеров и редакторов одновременно катастрофически мало. Я, например, вроде бы какой-никакой редактор, но я знаю, что я плохой менеджер. Артем был и менеджером и редактором, знаменуя появление в России нового типа редакторского корпуса. Во всем, что он делал, была совершенно очевидна его талантливость.

У него и разоблачительность была какая-то иная, чем у всех. Резкость резкостью, но, по сути, он никого но сметал с лица земли, не растирал в порошок. Просто говорил: "Посмотрите - вот тут у нас есть ощущение, что происходит то-то и то-то. Мы считаем, что это вот так. И мы готовы отвечать перед законом за эту публикацию".

Он сделал очень много. Он вошел в свою зрелость, превзойдя своих огоньковских учителей, которые сейчас по праву гордятся им. Я уверен, что он мог сделать нечто лучшее и большее, чем "Совершенно секретно". Что именно - сегодня можно только гадать.

Его будет не хватать тем, кто старше его, - в нем была надежда. Его будет не хватать тем, кто младше его, - потому что он был примером того, как много можно соткать самому не из связей и блата, а только из замыслов. Он не только сделал себя сам - он дал многим урок, как это можно сделать в самые что ни на есть переходные времена, когда все кругом только и ссылаются на то, что в такие времена сделать ничего невозможно.

Владлен Кузнецов (Украина)

Культовая фигура конца века (или века конца)

...Были времена, когда в Киев, чтобы поклониться святым нетленным мощам праведников в Печорской Лавре, шли пешком через всю Россию. Последние километры на коленях. Туда и обратно. С одним посохом и котомкой. И добирались. И ничего с паломниками не случалось. Кроме как света в душе прибавлялось.

А нынче? Из Москвы в Киев, по воздуху, - час лету. Проще простого. И не добрался. Много ли шансов по теории вероятностей, чтобы это произошло? Вопреки всякой логике. Роковая случайность? Монета встала на ребро? Или наоборот. Почти стопроцентная закономерность? Время такое. Окаянное. Чудо, когда остаешься жив. Норма, когда тебя убивают.

Замечательный человек. Безгрешная душа. Столько успел сделать добра. И сколько бы ещё сделал. Впору после смерти быть погребенным где-то рядом с Нестором-летописцем, который покоится в пещерах Киевской Святой Лавры... "Отсюда есть пошла Русская земля..." А куда пришла?..

Наверное, всегда родные и близкие будут размышлять, анализировать, вычислять: что это - умышленное убийство или трагическая авария? Не знаю, на чем и когда остановится поиск этой таинственной истины. Что же до меня, то, чем больше появляется "неопровержимых" доводов, что это - авария, тем меньше разум и чувства верят им. Произошла какая-то перенастройка сознания. И даже подсознания. Раньше-то, лет сто назад, почти наверняка было бы наоборот. При подавляющем количестве доводов в пользу умышленного убийства разум снова и снова возвращался бы к версии случайной катастрофы, потому что это в тысячу раз естественнее, чем "заказное убийство". Но мы, к несчастью, живем в такой исторический период, когда естественное становится противоестественным, человеческое - античеловеческим. И наоборот...

И поневоле приходишь к страшному выводу. Нет, Артем Боровик не мог выжить. Вернее, не мог долго прожить со своим "модус вивенди" в той агрессивной среде, которую он так безоглядно и бесстрашно пытался преобразовать, изменив "совершенно секретно" в "совершенно открыто". Мы частенько эксплуатируем сентенцию, что каждый человек - это целая вселенная. Но, кажется, сюда следует присовокупить, что другой человек это целая антивселенная. И им не сойтись никогда...

Мне довелось гораздо меньше знать Артема, чем его родителей Генриха, Галю... Маму и папу... Он был совсем подростком, когда мы с мамой очень часто и подолгу обсуждали: как вылечить Тему от бронхиальной астмы. Я сам каким-то чудом более или менее справился с этой жуткой, мучительной хворью и пытался давать множество советов. Помню, прежде всего по лечебному голоданию, которое мне помогло.

Вообще-то бронхиальная астма - такая тяжкая хроническая болезнь (в принципе неизлечимая, её можно только более или менее обуздать), которая делает человека полуинвалидом. В том смысле, что резко ограничивает, сужает поле его жизнедеятельности. Даже чисто психологически начинаешь ограждать себя от всяких стрессов, неизвестных обстоятельств, излишних нагрузок. А вдруг они спровоцируют приступ? И опять будет нечем дышать. Мечтаешь лишь об одном: чтобы приступа не было.

И вот когда я узнал, что Артем сделал своим журналистским делом работу в "горячих" точках и экстремальных ситуациях (еще до выхода в свет его блестящей журналистской прозы, в которой как бы стирается грань между классным репортажем и классическим романом; и тем более до всех его медиа-бизнес успехов), мне стало ясно, что Артемом управляет фантастическое мужество. И, разумеется, чувство долга, которое он сформулировал для себя в библейски простых и ясных категориях добра и правды.

Сверх того, тут не было никакой показухи, никакого нынешнего "пиара", желания и задачи лепить свой "звездный" имидж. Хотя трудно придумать что-либо более выигрышное для раскрутки журналиста, чем брошенное вскользь замечание, что он добровольно трудится на передовой в Афганистане или на равных тянет солдатскую лямку - "ради нескольких строчек в газете" - в спецчастях армии США; и при этом страдает тяжелым хроническим недугом, который даже в СССР освобождал от воинской повинности. Это примерно то же самое, что для летчика рассказ о том, как он потерял обе ноги, а потом все-таки стал опять летать. Словом - "повесть о настоящем человеке".

Жаль, что об этом не знали те, кто позднее писал и звонил ему с угрозами и требованиями отказаться от журналистских расследований под страхом смерти. Им не дано было понять, что (при прочих равных условиях) тот, кто добровольно подставляет в Афганистане под пули свою грудь, схваченную обручем бронхиальной астмы (а ведь при тяжелом приступе иногда хочется самому на себя руки наложить), - едва ли испугается угроз и отступится от дела, от идеалов, которым решил служить.

С другой стороны, ведь и отец с матерью не единожды просили его не подвергать себя излишнему риску. Тут они ничем не отличались от миллионов других отцов и матерей на всем земном шаре. Зато они отличались в другом. Генрих Боровик - один из столпов отечественной журналистики, телевидения, документального кино - мог создать для сына такие условия, когда бы он вполне честно раскрыл свои таланты, не рискуя при этом жизнью. Нет. Тоже не получилось... И родительская любовь не спасла...