Профессор Григоренко влетает в лабораторию. Полы халата развеваются и вихрятся за ним, как пенный след от глиссера.

— Поздравляю! — угрожающе крикнул он от порога. — Легкие и почка не дают реакции на белок Дельта Семь. Вот что сотворили ваши микроэлементы!

Человек в кресле не шевелится. Усталое лицо едва уловимо меняет выражение, кожа на лбу собирается в морщины, нависает складкой да переносице. Вспоминается его институтское прозвище — «носорог». Он спрашивает:

— Установили причину?

Профессор Григоренко вдыхает побольше воздуха, его губы дрожат от сдержанной ярости.

— Я поступил как болван, когда послушался вас. Но это в последний раз, слышите? Вам нет дела до людей. Вам наплевать, что там сейчас умирает человек! Все на свете для вас только опыт!

Человек в кресле не слушает профессора. Глубокая поперечная складка на переносице и спокойные большие глаза создают впечатление, что он смотрит куда-то сквозь невидимые очки, разрешающие видеть то, что ускользает от простого взгляда.

— Я приказал начать все снова. Но ваш неудачный опыт может стоить жизни человеку, — продолжает Григоренко. Постепенно его ярость утихает.

— Почему нет реакции на белок? — по-прежнему не слушая, произносит другой. — В чем причина?

— Это вы установите потом, Евгений Ильич, а сейчас необходимо создать органы и пересадить их конкретному человеку, — нетерпеливо говорит Григоренко и думает: «Черт бы побрал эту философствующую мумию, этого упрямого «носорога», который во что бы то ни стало должен закончить всю цепь опытов».

«Мумия» не реагирует. Сизый дым сигареты плывет от нее, как будто она сжигает свои архивы. Впрочем, никогда нельзя знать наперед, как поступит этот непонятный человек.

Наконец Евгений Ильич поворачивает лицо к собеседнику:

— Код составлен правильно. Синтезом займитесь вы и Константиновский, а я выясню, что произошло.

— Нечего выяснять. Опыт неудачный. Сейчас не время анализировать, — твердит профессор Григоренко.

— Неудачный опыт Александра Флеминга оказался самым удачным в его жизни. Он открыл пенициллин, — произносит Евгений Ильич.

— Это я знаю без вас! — снова распаляясь, кричит Григоренко, круто поворачивается и уходит из лаборатории. Уже с порога бросает:

— Вы хотя бы представляете меру ответственности?

Он спешит по коридору, думает: «Он тоже прав. И я прав. Но знаю одно: уступаю ему в последний раз». Впрочем, в этом он не уверен…

Евгений Ильич остается сидеть в кресле. Берет новую сигарету. Спичка обжигает ему пальцы. Он перебирает в памяти весь ход процесса, думает о механизмах природы, в которых каждый винтик кажется поставленным на свое место. Некоторые считают, что лучших винтиков и лучших мест для них не найти. Так ли это? От того, как отвечает на вопрос ученый, зависит его путь в науке. У Евгения Ильича есть свой ответ…

Чтобы нейтрализовать токсины в организме больного летчика, он предложил перенасытить определенные участки тканей микроэлементами. И вот органы не дают типичной реакции. Причина кажется ясной. Но…

Он вспоминает формулы, медлит с выводами. Когда-то очень давно, в своей студенческой работе, он писал: «Природа шифрует рецепт жизни двумя кодами — химическим и физическим. Жизнь — это не просто соединение определенных веществ в организмы, а главным образом — специфическое, более того, ненормальное — если сравнивать с остальной природой — течение процессов. И если соединение веществ мы читаем на химическом языке, то течение процессов следует прочесть на языке импульсов, ритмов — микропорций энергии, которая усваивается и расходуется в системе на ее нужды. Ошибка в химическом языке всегда ли будет означать ошибку в языке физическом?»

И еще один вывод, усвоенный им тогда же: «Природа не любит копий. Все ее развитие препятствует точному копированию и в то же время не запрещает превосходить ее…» Он редко вспоминает о своих студенческих работах, но всегда остается верным заветам юности, чего бы это ему ни стоило.

Евгений Ильич медленно подымается, шагает из угла в угол комнаты и выходит к лаборантам.

— Миша, заложите синтезированную почку в «КЭ».

На экране комплексного энергоприемника вспыхивает огненная карта ритмов. Из анализатора-вычислителя ползет длинная лента.

Евгений Ильич смотрит то на карту ритмов, то на ленту. В сплетении и вибрации огненных ручьев бьется жизнь, созданная здесь, в институте. Он сверяет ленту с программной и сразу же видит различие. В трех местах зубцы не совпадают, ритмы изменились. Но приход и расход энергии в пределах нормы.

Он приказывает ввести в почку вирусный белок Дельта Семь. И сразу картина меняется. Зубцы вытягиваются по направлению к пульсирующему комочку пламени и тушат его, превращают в бледное опадающее пятно. Пятно удаляется от них и быстро ползет в угол. Это означает…

Привычным движением он сворачивает ленту, думая о другом.

— Миша, — тихо говорит он своему помощнику, — появилось предположение. Синтезированной почке присуще новое качество. Микроэлементы служат дополнительными аккумуляторами энергии. За их счет клетки в месте появления вируса создают мощное электромагнитное поле и нейтрализуют заряд чужого белка. Нуклеиновая кислота вируса остается замурованной, как в склепе, вирус не может размножаться. Он выводится из почки. Вот почему не было типичной реакции на белок Дельта Семь. Это очень простой и надежный способ защиты — надежней, чем все, о чем мы знали раньше…

Он все еще держит в руках свернутую ленту, не зная, куда ее положить. Миша берет ее у него из рук и выходит из лаборатории. Он спешит к профессору Григоренко. Ведь никто другой не сможет так быстро и точно проверить предположение Евгения Ильича.

Профессор Григоренко тяжело опустился на стул. Даже он сегодня устал. Кожа на широких монгольских скулах горит, как в лихорадке.

— Дорогой мой, — почти с нежностью произносит он, — знаете, что вы создали? Люди с такими тканями и органами будут жить гораздо больше, а болеть — гораздо меньше…

Евгений Ильич не слушает его. Он думает о природе, вкладывающей в слабый зеленый росток силу, способную разрушить камень, а в человека — силу, которой он и сам не может противиться. Эти ее свойства известны каждому школьнику и тем более студенту. Но один из студентов уже на первом курсе писал: «На каждом этапе эволюции природа вырабатывала необходимые качества защиты у организмов. И вот пришло время, когда мы можем создать новые качества. У нас нет в запасе миллионов лет, и мы не можем повторить все этапы эволюции. Но мы способны осмыслить их — то, чего не в силах сделать без нас природа. Вот почему нам так трудно создавать копии живого и вот почему мы можем превосходить в своих созданиях природу…»

Студент много раз с завидным упорством защищал эти положения. Его исклевывали и избивали в жарких дискуссиях, он заслужил звание «сомнительного новатора» и бунтаря. Но свой груз он нес, не жалуясь, через все жизненные невзгоды. И лишь со свойственной ему насмешливостью иногда задавал себе вопрос: а не является ли и это его упорство предначертанием природы, которой надоело всегда быть непревзойденной? И еще ему очень хотелось бы знать — окажется ли ценным его почти непосильный груз?

— Необходимо сейчас же запустить в производство новую ткань! — твердит профессор Григоренко, и его рука тянется к телефонной трубке. Краем глаза он косит на собеседника.

Неужели же этот с виду безучастный человек, его постоянный противник, не понимает, что он сделал? Григоренко не может усидеть. Его словно подбрасывает пружина:

— В первую очередь мы свяжемся с клиникой. Там несколько безнадежных больных…

Он запинается — Евгений Ильич сам недавно был «безнадежным», когда после очередной жаркой дискуссии лежал с микроинфарктом. Григоренко смотрит на него пристально, как гипнотизер: помнит ли «носорог» выступления против него? Ведь среди выступавших был а он сам…