— Мы не пропускали твоих фильмов и телепередач. Мы гордились тобой.

Все-таки он недооценивал меня — нынешнего, полагая, что я и не подозреваю о степени его снисходительности.

В нескольких шагах глухо шумела тайга, как шумит взволнованное море, и мне чудился где-то очень далеко призывный рык тигорда. Кого он звал? Куда? Зачем? И зачем мне это знать? Ведь я доволен всем, чего достиг, Многие мне завидуют. Многие. Только не эти двое…

— Ты можешь немало сделать для нас, — продолжал Евгений Петрович.

— В кино?

— Ты снимешь фильм о тигорде?

— Для этого и приехал.

— Очень удачно сложилось, что приехал именно ты. А то в газетах появляются такие «сенсации»…

— Вроде твоего фантастического рассказа. Только всерьез и с привкусом сверхъестественного ужаса, — вставил Михаил.

«Вон куда он клонит».

Евгений Петрович извинительно улыбнулся — за Михаила и — на всякий случай — за себя и проговорил:

— Ты ведь хорошо понимаешь, что для нас главное не тигорд. Он только экспериментальная модель, которая помогает раскрыть какую-то сторону природы, объединить для исследователя, как сказал Михаил, две стороны медали…

«Ох, уж этот «дипломат» Евгений Петрович, предпочитающий всегда оставаться в тени». Я сказал:

— Фильм будет называться не «Сага о тигорде», как я хотел раньше, а «Две стороны медали». В первых кадрах я покажу живую клетку в момент деления и противопоставлю этому явлению сливающиеся клетки. Когда объединяются накопленная ими энергия и некоторые вещества вместе с химическими следами от нервных импульсов. То есть, с зашифрованной информацией…

…Помните кадры из моего старого фильма, когда олень делает шаг навстречу тигру? Их я и сделал началом нового фильма «Две стороны медали».

Мы нагрузили каноэ камнями, чтобы борта как можно меньше возвышались над водой, потом завели суденышко в маленькую бухту под нависающий выступ берега и тщательно замаскировали ветвями. Вилен все время был настороже, прислушиваясь к плеску реки. Впрочем, опасность могла прийти вовсе не оттуда, скорее всего — не оттуда… Она подстерегала нас здесь повсюду, на каждом шагу. Она вилась гибкими лианами, блестела каплями липкого яда на лепестках анвельсии. Она таилась в самом воздухе, насыщенном густыми испарениями.

Мы вторгались в тайну Золотых истуканов, в тайну жрецов гуани, мы нарушали запрет бога Итамны, а это, по преданию, не могло пройти безнаказанным. Уже не раз Вилен испытующе поглядывал на меня, и я прилагал усилия, чтобы мое лицо выражало только невозмутимую уверенность.

Что бы там ни было, я проверю свою гипотезу. Конечно, Вилен не должен страдать из-за моих интересов, но ведь я не звал его сюда. Я готов был идти один, а он увязался за мной. Пришлось выпрашивать для него разрешение у главврача. Иван Александрович пожал могучими плечами и вздохнул:

— Ладно. Одного вас я все равно бы не отпустил. Вилен — так Вилен…

Первые три дня мой помощник стоически переносил зной и укусы москитов, терпеливо обирал со своего тела легионы клещей. На четвертый день, после того как я перенес приступ лихорадки, он начал ворчать:

— В конечном счете мы найдем еще одно племя золотопоклонников. Ах, как интересно! Миллионы людей преклоняются перед этим «всеобщим эквивалентом». Одни сделали из него кумира, чтобы утвердить свою власть над другими. Тут уж все ясно, как на ладони.

— Но формы поклонения различны, — возражал я.

— А подоплека одна, — твердил он.

Наши споры кончались одним и тем же. Я умолкал и делал свое дело. Переспорить Вилена невозможно. Мир был пока слишком ясным для него. То, что не укладывалось в рамки его установок и воззрений, попросту отметалось.

Надо отдать ему должное: товарищ он был отличный, верный. А ухаживал за мной во время приступов лихорадки лучше любой сиделки. Он и в джунгли потянулся, чтобы не оставлять меня одного в опасности.

Мы так хорошо спрятали каноэ, что пришлось сделать многочисленные зарубки и прочие отметины, по которым можно было бы потом отыскать его.

Где-то назойливо и пронзительно кричала птица: то ли кого-то звала, то ли пыталась прогнать. Она мешала нам слушать шорохи в джунглях.

Мы двинулись в путь, сопровождаемые криками птиц. У реки это были страусы жарибу, дальше — зеленые попугайчики-интисы. Ворковали дикие голуби, ссорились из-за мест для гнезд алари.

Вилен шел впереди, прокладывая путь с помощью мачете. Однако я все равно быстро устал и уже не возражал, когда он забирал у меня то ящик с галетами, то ружье, то запас патронов. Постепенно Вилен уподобился тяжело нагруженному вьючному верблюду.

Через каждые час-полтора мы делали короткие привалы. Большего позволить себе я не мог, так как спешил до темноты добраться до Синего озера. На его берегах и жило племя гуани, племя Золотых истуканов. Об укладе гуани рассказывали разное, но все легенды упоминали одну удивительную подробность: каждые десять дней племя приносит в дар Синему озеру Золотых истуканов и бросает их в воду, а озеро взамен дарит племени неустрашимых воинов и хитроумных жрецов, которые заживляют самые тяжелые раны, побеждают любые болезни.

Золотые жертвы озеру были не в диковинку, даже если ими являлись не монеты и украшения, а большие куклы. Но где же в здешних местах могло скрываться столь богатое месторождение золота, что его хватало на изготовление истуканов в таком количестве?

И что самое удивительное: некоторые охотники клялись, что видели собственными глазами, как взамен истукана из озера выплывал воин. Таким образом, племя гуани будто бы могло в минуту опасности вызвать из озера столько воинов, что они разгромили бы любую армию.

Естественно, мои коллеги, да и я сам, не верили этим рассказам, несмотря на многочисленных свидетелей, видевших обряд «собственными глазами». Придумайте чудо, — а «свидетели» всегда найдутся.

Но был один факт, с которым приходилось считаться. В то время, как все другие племена этого болотистого района вымирали от туберкулеза, проказы и накожных болезней, покрывавших язвами все тело, гуани благоденствовали и почти не знали болезней. Более того, даже эпидемия холеры, для борьбы с которой по просьбе правительства этой страны прибыл наш госпиталь, совершенно не затронула их. Нисколько не боясь холеры, они появлялись на рынках города, — высокие, стройные, с мускулистыми телами, будто вытесанными из красного дерева, с неизменными золотыми амулетами на груди. Они были приветливы, дружелюбны, но ни один из них никогда ничего не рассказывал о таинственном обряде. На расспросы они отвечали: «У нас нет тайн. Просто у вас одна цена на золото, а у нас — другая». Кстати, само слово гуани означало — возрожденные золотом.

Желтый металл, по иронии судьбы названный «благородным», который убивал и растлевал людей в мире наживы и колониального рабства, этих почему-то «возрождал».

Много раз и царьки страны, и колонизаторы предпринимали походы, чтобы овладеть тайной гуани и их сокровищами, но все попытки кончались полными неудачами: ни один из искателей наживы не возвратился из джунглей. Они исчезали бесследно, словно растворялись.

Вилен опасался, что подобную судьбу гуани уготовили всем незванным гостям: и врагам, и друзьям. Я же придерживался на этот счет иного мнения.

Несколько раз мы сверялись с картой и компасом, и нам казалось, что мы идем в нужном направлении. Но часы говорили совсем другое. Ведь если мы не сбились с пути, уже должно было показаться озеро…

Сумерки сгустились очень быстро. Мы с большим трудом нашли небольшую поляну и выбрали место для костра. Где-то близко слышался «хохот» гиены. Мы могли надеяться только на огонь и оружие. Пламя костра хранило нас, как хранило наших предков. Мне казалось, что в его языках мелькают картины схваток с пещерными львами и медведями, охоты на мамонтов и бизонов. В этих ночных джунглях я словно уходил куда-то далеко, путешествовал по еще более темным джунглям памяти, возвращался к истокам человеческой истории… Конечно, мы стали совсем иными, чем были наши предки, но так ли уж далеко мы ушли от своей животной сущности и не грозит ли нам возвращение не по своей воле? Или — по своей? И не все ли равно? Возврат в первобытность — это смерть. Пожалуй, даже хуже смерти: насмешка над всеми надеждами цивилизации. Кто из нас в здравом рассудке согласился бы на жизнь кошки, собаки, свиньи, обезьяны или даже на жизнь дикаря? Покажите мне такого человека. Хиппи? Но ведь это только игра в первобытность. Игра, когда на твоей стороне уже есть изощренность чувств и минимальные блага, необходимые для существования. На добывание их уходит вся жизнь дикаря.