— Они вышли из озера… Статуи превратились в людей…

Пот мутными каплями выступил на его лбу.

— Ну что вы, Вилен, статуи не превращаются в людей. Погодите, мы еще узнаем истинную причину…

Но он не слушал меня. Джунгли с душными испарениями, пума с золотой цепью, напряженная ночная вахта, ожидание опасности и — самое главное — зрелище, противоречащее тому, что он ожидал увидеть, пошатнуло его веру и основанные на ней представления о мире. Это было подобно тому, как если бы земля под ним разверзлась, а ухватиться было бы не за что. Я же помочь ему ничем не мог.

Я подумал о том, как просто у человека верующего заменить одну веру другой. Миллионы слабых людей ищут убежище и спасение от страха перед жизнью и смертью, перед сложностью мира. И многие находят его в вере — вере в спасителя или искупителя, в фюрера или кормчего, в рай или райскую землю. И невольно вспомнились те, кто использует их восприимчивость к вере, как восприимчивость к кори или предрасположенность к туберкулезу, кто делает на этом свой бизнес.

Я напрягал глаза, пытаясь заметить нечто, за что можно было бы уцепиться и найти логическую цепь, ведущую к выявлению истины.

— Глядите, Вилен! — почти закричал я. — У одного из этих «рожденных» золото блестит в волосах! Глядите же!

Он повел выпученными глазами, но их выражение не стало более осмысленным. Казалось, что он вот-вот начнет креститься. Вилен бормотал:

— Статуи превратились в людей…

— Да, превратились, но как? Разве вы не видите золото в их волосах? Не понимаете, что это означает?

Он не понимал. Отрицательно мотал головой, глядя вдаль отсутствующим взглядом. Вдруг схватил ружье и выскочил на открытое место. Я бросился за ним, обнял за плечи, потянул обратно, в кусты. Он не сопротивлялся, но нас, очевидно, успели заметить. Одна из лодок направилась к нашему берегу. Вилен смотрел на нее испуганно, и я на всякий случай забрал у него ружье.

В лодке находилось двое людей. Один сидел на веслах, второй стоял на носу, глядя из-под ладони в нашу сторону. Он был высок и строен, на его голове колыхался убор из перьев фламинго. Несомненно — это Агирэ!

Я позвал его по имени, и он тотчас помахал рукой в ответ. Лодка причалила к берегу.

— Агирэ рад видеть своего друга и друга своего Друга, — с достоинством произнес гуани, делая широкий жест рукой. — Я ждал вас вчера и подумал, что вы не придете. Как ваше драгоценное здоровье?

Агирэ сделал вид, что не замечает состояния моего спутника.

Мы обменялись приветствиями согласно этикету. Всегда полезно помнить, что, находясь на чужой земле, нужно усвоить обычаи хозяев и стараться не нарушать их, не поступаясь, однако, и своими обычаями. Не раз мне приходилось наблюдать, как излишнее усердие и желание «стать своим» вызывало у гуани презрение. «Тот, кто не уважает себя, не может уважать других», — говорили они.

— Как поживает доктор Иван Александрович? Привык уже к нашей жаре?

Агирэ хорошо знал, что Иван Александрович не просто «доктор», а «главный доктор», но никогда не называл его так при других врачах, чтобы ненароком не унизить их.

— Иван Александрович вполне акклиматизировался и чувствует себя превосходно. А у тебя не болят швы?

Вместо ответа Агирэ распахнул плащ. Только хорошо присмотревшись, я заметил бледные рубцы. Этот величественный стройный человек был абсолютно не похож на того беднягу, которого мы подобрали в джунглях, всего израненного в схватке с тигром-людоедом. У него были поломаны ребра, переломана ключица. И после лечения в госпитале на его теле оставались страшные рубцы. Куда же они подевались?

— Тебя после госпиталя лечили жрецы? — спросил я.

Агирэ замялся. Он опасался, что утвердительный ответ я могу воспринять как оскорбление — утверждение превосходства жрецов надо мной и моими коллегами. Но и соврать Агирэ не мог.

— Жрецы только закончили то, что начал ты. Агирэ помнит, кто его спас.

Я должен был признать, что он умеет быть дипломатом.

Дружественное поведение и речь гуани благотворно подействовали на Вилена. Он несколько пришел в себя, его сведенные мышцы расслабились, лицо приобретало осмысленное выражение.

Агирэ величественным жестом пригласил нас в лодку. Я не без опаски шагнул в легкое суденышко, но оно оказалось устойчивым, наверное, киль был сделан из базальтового дерева.

— Мы прибудем к самому концу празднества? — спросил я у гуани.

Он сразу же понял скрытый смысл вопроса.

— Не беспокойся. Сейчас другие жрецы готовят новых золотых людей для следующего погружения. Ты все увидишь, друг.

Я очень обрадовался. Значит, у меня будет возможность наблюдать непосредственно изготовление «золотых» истуканов», проверить свою догадку, а Вилен… Наверное, то, что мы увидим, для него окажется еще полезнее, чем для меня.

Как только наша лодка причалила к пристани, к ней подбежало несколько подростков. Они помогли нам выйти. Наше появление ни у кого не вызвало особого интереса, очевидно, Агирэ предупреждал своих соплеменников о гостях, которых он ожидает.

Агирэ о чем-то спросил у пожилого жреца, стоявшего на пристани, и обратился к нам:

— Пойдемте скорее, пока длятся приготовления.

Вслед за гуани мы подошли к дому, сложенному из гранитных плит. Из окон доносился равномерный шум, будто там работали жернова; Оказалось, что так оно и есть. Жернова перемалывали золото, растирали золотой песок и небольшие самородки в мельчайшую пыль.

Стоило мне бросить взгляд на то, что происходило в следующей комнате, и я убедился в правильности своих догадок.

На гладко отполированной каменной плите лежал молодой воин, а вокруг него хлопотало четверо жрецов.

Один натирал его тело мазью, а три других через тростниковые трубки обдували воина золотой пылью. Постепенно юноша становился «золотым истуканом».

Я мельком взглянул на Вилена. Его лицо полыхало багровым румянцем, он старательно прятал от меня глаза.

Особенно тщательно жрецы наносили слой золотой пыльцы на то место, где имелся рубец.

— Так они сводили твои шрамы? — тихо спросил я у Агирэ.

Он кивнул в ответ.

Я подумал, что нужно будет еще узнать состав мази, которой натирают тело воина. Очевидно, она в смеси с золотой пыльцой оказывает более сильное воздействие, чем соединения золота, применяемые в современной медицине.

Тем временем жрецы поднесли воину в большой чаше целебный напиток. Он тоже был золотистого цвета, и я почти не сомневался, какая в нем содержится примесь.

— В озере он оставит свою золотую кожу и родится заново, — здоровым, как младенец. Он начнет вторую жизнь, потом — третью, четвертую… — Агирэ загибал пальцы, считая. — Золото спасает нас от болезней, как спасало наших предков.

Воин приподнялся на ложе, опираясь на локти. Его лицо засверкало желтым блеском, и я невольно подумал о «благородном», «проклятом», «губительном» и «спасительном» металле, о «всеобщем эквиваленте», который имеет тысячи обличий и тысячи цен. Цена росла, когда золотую монету брал в руки раб — последнюю монету для выкупа. Цена падала, когда монету небрежно бросал на зеленый столик картежник, а в протянутую изнеженную ручку — старый богатый развратник. Золото нищих и золото богачей, золото для свободы и золото для разбоя, золото для того, чтобы накормить голодных детей, и золото для закрепощения слабых…

Однако у него оставалась еще одна цена, о которой забывали тираны, богачи, захватчики, но помнили врачеватели и мудрецы. Одни покупали за золото дорогие лекарства, выписывали из дальних стран врачей, другие использовали само золото как лекарство. В этой парадоксальности раскрывалась разница между людьми — теми, кто стремился к мишуре власти и могущества, и «чудаками», упрямо собирающими крупицы знания.

Послышались удары барабанов. Жрецы помогли «золотому истукану» усесться на носилки.

Агирэ протянул мне чашу с остатками напитка. Он был горьковатым, напоминал по вкусу препараты с кризолганом, которые мы изредка использовали для лечения туберкулеза. Я попросил разрешения отлить немного напитка в фляжку.