Больной, так же крадучись, отправился сообщать свою "секретную новость" о трех миллиардах шинелей на меху куда-то дальше, а к профессору в это время подошел, что-то прижимая к животу, другой больной:

- Я изобрел уникальный набрюшник от русского штыка. Дайте мне патент, и я обеспечу им всех солдат. Дайте же! Не скупитесь! Это уникальнейший набрюшник. Вот смотрите, смотрите же, - задрал он нательную рубашку, из-под которой торчал свежеоторванный кусок фанеры.

- Дадим вам патент. Дадим. Ступайте, - похлопал профессор сумасшедшего по плечу. Но не успел он отвязаться от "изобретателя" уникального набрюшника, как дорогу преградил больной с куском водосточной трубы.

- Я обладатель самого мощного в мире телескопа, - заговорил он, прижимая к груди колено трубы. - Вы меня узнаете?

- Да, да, узнаем, - ответил профессор.

- Тогда скажите: кто из нас мошенник: я или доктор Геббельс? Он напечатал в "Фелькишер беобахтер"... Вы читали, что он там напечатал? "Красная Москва уже видна невооруженным глазом". Вы понимаете: нево-ору-женным! А я не мог ее увидеть даже в свой телескоп. Такой мощнейший телескоп!

- Беда в том, что он у вас неисправен, - ответил профессор и указал на дверь соседней палаты. - Идите вон в ту мастерскую, там вам вставят новую линзу, и вы увидите даже столицу Кокманду.

- Простите, а что делает вот тот больной, который трясет за грудки своего соседа? - спросил Гуляйбабка.

- Это солдат, раненный под Тулой. Ищет свою голову. Идемте, а то сейчас прицепится - не отвязнет. Начнет спрашивать, где его голова.

"Гитлера бы сюда - к этим рехнувшимся, - подумал Гуляйбабка, - и чтоб этот контуженный солдат тряс за грудки не своего окопного ефрейтора, а ефрейтора из имперской канцелярии и с него требовал ту голову, которой его наделила родная мама. Но реальный фюрер был далеко, и "массажировали", трясли за грудки пока не его, а средних и мелких сошек. Что ж... в жизни это не редкость. "Сошкам" часто приходится расплачиваться за мудрость коронованных идиотов".

- Вы о чем-то задумались, молодой человек? - спросил Брехт.

- Да, профессор. Я думаю, удастся ли этому больному найти свою голову до конца войны или он и после нее будет еще долго останавливать в Германии прохожих и спрашивать: "А где моя голова, с которой меня посылали в Россию?"

- Этому не придется надоедать прохожим, - сказал грустно профессор. - У него в затылке смертельный осколок. А вот другие могут, конечно, об этом спросить. Но не будем гадать на кофейной гуще. Кофе ныне - дрянной эрзац. Пройдем лучше в ту дальнюю палату, что в конце коридора. Полагаю, вам будет небезынтересно взглянуть на одного весьма примечательного больного.

- С удовольствием, - поклонился Гуляйбабка, и они зашагали в конец коридора, где чернела дверь, обитая не то толем, не то дерматином. По пути Волович и Гуляйбабка успели обменяться впечатлениями.

- Коллекция уникальная, - сказал Волович. - Но удалось ли вам заметить: среди них нет симулянтов. Все идиоты чистейшей воды.

На эти слова Гуляйбабка ответил:

- Вы отстаете от жизни, Волович. В современных армиях за симуляцию не ставят клизмы, а ставят к стенке.

- Как бы нам не угодить к ней. У старика в глазах какая-то шельма.

- А "массаж" Хопке?

- Мог быть и маскарад.

- Волович, нас ждут.

- Где же Хопке?

Хопке куда-то исчез. У распахнутой двери таинственной палаты стоял один профессор. В стеклах очков его, как и прежде, играл какой-то хитрый бес.

- Прошу, господа! - сказал он и распахнул дверь. Гуляйбабка шагнул через порог и едва удержался от того, чтобы выбросить руку и крикнуть "хайль". За тяжелым канцелярским столом, заваленным бумагами, сидел, что-то усердно сочиняя, штурмбанфюрер Поппе, тот самый Поппе, которому была подарена уникальная собачка и который в письме шефу смоленского гестапо просил начать за БЕИПСА неослабную слежку.

Когда нет времени на раздумье, выручают действия. Волович наставил в грудь профессора наган. Гуляйбабка подскочил с гранатой-лимонкой к столу, где сидел штурмбанфюрер:

- Встать! Ни звука!

Штурмбанфюрер был зряч. Он конечно же видел перед своим носом толкушку ручной гранаты, слышал, что ему было приказано, но увы! Он невозмутимо сидел и продолжал свои сочинения. Тогда Гуляйбабка постучал гранатой по столу и снова скомандовал:

- Встать!

Штурмбанфюрер не повел и бровью, лишь буркнул:

- Не мешайте работать.

- Не пытайтесь, - сказал профессор, держа поднятые руки. - Он из серии тех, что в вольере. Не верите? Возьмите листок, прочтите. Весь стол забит рапортами.

Гуляйбабка вырвал из рук штурмбанфюрера листок, быстро пробежал глазами по пьяным строчкам:

"Мой гауляйтер! Имею честь донести. Лично раскопал могилы казненных императором Гуляйбабкой. В них две дохлые лошади и пять тысяч музейных картин. Высылаю десять тысяч вам, а остальные оставил себе подкармливать зеркального карпа и овчарок. Собачек, гавкающих "хайль Гитлер", не берите. Это все партизаны. Я преследую их на танке, который буксирует мой "оппель-капитан". Мой поклон жене вашей бабушки. А все, кто вас окружает, шакалы и карьеристы. Я люблю сосиски с капустой и вареных раков. Кого бы мне убить? А жена уехала... Встать! Ни звука. Я гауляйтер Европы! Нужно в баню. Меня заели вши. Предатели! В гестапо! Всех, всех, всех..."

Гуляйбабка бросил в лицо Поппе скомканный бред, круто повернулся к начальнику лазарета:

- Что сие значит? Что за подвох?

- Никакого подвоха, друзья, - сказал спокойно профессор. - Гестапо могло давно вас схватить, но, к счастью... Больного привезли неделю тому назад. Он помешался во время каких-то раскопок.

- А может, симуляция? Хитрит?

- Не беспокойтесь. Проверено. Законченный идиот.

- Тогда зачем нас зазвали сюда?

- А затем, друзья, чтоб вы знали, что Германия не из фюреров, гауляйтеров, эсэсовцев и прочих идиотов состоит, что немало и там честных, добрых людей. И еще затем, чтоб вы подумали: успел ли этот кретин послать до своего сумасшествия разоблачающее вас письмо. Если успел, не взыщите. Нам будет трудно вам чем-либо помочь.

7. СМОЛЕНСКОЕ СОВЕЩАНИЕ ПОМОЩНИКОВ ГУЛЯЙБАБКИ

После ряда коротких визитов к городским марионеткам и посещения знаменитого лазарета Гуляйбабка созвал в своем номере гостиницы совещание своих помощников. Председательствовал он сам. Протокол вел Чистоквасенко.