Давно ли Варя остановилась у ноздреватого серого валуна, вросшего в пеструю гальку? Минут пять, не больше. А тяжелая студеная вода жадно лизала уже подножие камня урода.

Вдруг неподалеку от Вари со скрежетом и шипением на берег выползла, словно неповоротливая белуга, многопудовая глыбища. Выползла, встала на ребро и замерла, свинцово блестя отполированными гранями.

Впервые в жизни видела Варя такой хмельной, такой всесокрушающий ледоход. Стояла, не сводя с грохочущей, гудящей Волги своих синих, чуть косящих глаз — сейчас округлых и, самую малость, пугливых.

Она даже не заметила подкатившегося к ногам пушисто-белого шарика — вертучего и как бы совсем невесомого. Лохматая собачонка обнюхала Варины черные ботики с выпачканными в известке каблуками, чихнула и вздернула вверх парусом розовое ухо.

— Откуда ты взялась, пуговица? — спросила Варя.

Собака обрадованно заюлила, завертела хвостом-метелкой. И Варе захотелось погладить забавного, ну прямо-таки игрушечного пса по курчавой спинке. Но тот внезапно ощетинился, отскочил в сторону и звонко залаял.

От нефтепромысла по желобковой, бегучей, как ручеек, тропинке вышагивали двое парней в промасленных задубенелых спецовках.

— Перестань, глупая, тебя никто не тронет, — сказала Варя, пытаясь утихомирить собачонку.

А та все тявкала, точно трезвонил бубенчик. Думалось, она готова была разорвать на куски приближающихся ребят — совсем безусых юнцов.

Поравнявшись с белым шариком, тявкающим теперь еще яростнее, один из подростков вдруг рванулся к нему и схватил за веревочный ошейник. Схватил и высоко поднял над головой перепуганную насмерть собаку.

— Что ты делаешь? — только и успела выкрикнуть Варя, с ужасом глядя на сильную длинную, руку. А в следующий миг она закрыла ладонями лицо…

Варя не сразу пришла в себя, не сразу отважилась посмотреть в щелочки между пальцами.

Юнцы же, как ни в чем не бывало, преспокойно стояли на том же месте и весело ржали.

— Эх, промахнулся малость! — минуту спустя разочарованно воскликнул длиннорукий.

— Ничего, Эдька! Здорово ты ее, стервугу! — успокоил приятеля второй юнец. — Приветик, путешественница!

Поджав зашибленную лапу, собачонка сидела на продолговатой, изъеденной сырыми ветрами льдине и жалобно скулила. Льдина же медленно кружилась на суводи, в нескольких метрах от берега, кружилась, переваливалась с боку на бок, слегка погружаясь в мутную воду.

А по тропке, от домика бакенщика, бежал малец в распахнутом полушубке и голосил:

— Отдайте моего Шарика! Отдайте моего Шарика!

Варя не помнила, как она сорвалась с места, как с кулаками кинулась на парней. Бледная, с горящими гневом глазами, она вцепилась длиннорукому в лацкан брезентовой куртки.

— Лезь, сейчас же лезь за собакой, тварь ты безмозглая!

— Па-атише! — сквозь зубы протянул парень, больно ударяя Варю по руке. — Али и сама захотела искупаться?

И опять замахнулся, щуря недобрые глаза. Но тяжелый мосластый кулак не успел обрушиться на Варину голову.

Ни отпетые юнцы, ни малец в распахнутом полушубке, ни сама Варя — никто не заметил, откуда вдруг взялся на берегу этот рослый человек в синем комбинезоне, пропахшем бензином.

Схватив хулигана за руку, он преспокойно повернул его спиной к себе и пнул в мягкое место.

Варя даже не видела, как бросились наутек парни. Она дула себе на руку, налившуюся отечной краснотой, и упрямо глядела вниз, еле сдерживая слезы, на широко, упористо расставленные ноги человека в комбинезоне.

А тот, будто догадываясь о Варином душевном состоянии, ничего ей не сказал и, чуть помешкав, двинулся к берегу.

Варя не оглянулась. Не оглянулась она и в тот миг, когда за ее спиной затрещал лед.

Минутой позже раздался истошный крик:

— Дяденька, вы утопнете! Дяденька…

Это кричал малец, только что ласково говоривший своей собачонке: «Шарик, Шаринка моя, ну, прыгай вон на эту чку, а с нее сюда, на берег!»

И в это мгновенье Варя была точно каменная. Но когда подлетел все тот же мальчишка и с ходу ткнулся лиловым лицом в подол ее забрызганной талой водой юбки, ткнулся, судорожно всхлипывая, уже не в силах вымолвить слова, Варя резко обернулась.

Разгребая одной рукой льдистое крошево, другой прижимая к груди розовато-белесый комок, человек неуклюже и медленно брел к берегу. Вот показался из воды солдатский ремень, плотно стянувший его узкую талию, вот показалось колено, облепленное прозрачными слюдяными кусочками.

— Держи, мужик, своего пса! — сказал человек, выйдя на берег. Помолчал и чуть насмешливо добавил: — Сейчас, правда, он больше на крысу похож… ты его на печку да горячим молоком…

Малец схватил свою жалкую крошечную собачонку с тонким обвисшим хвостом-прутиком, сунул за пазуху и бросился со всех ног домой. Он так торопился, что забыл даже спасибо сказать высокому поджарому парню, промокшему до последней нитки.

Вдруг Варя отважилась взглянуть в лицо этому человеку. На секунду, всего лишь на одну секунду встретилась Варя с ним глазами. А они, эти его глаза: шалые, небесно-голубые, как-то дерзко и настойчиво стремились заглянуть ей в самую душеньку.

Варя потупилась. Зачем-то перекинула на грудь свою черную цыганскую косу и сердито затеребила помятый бант тонкими пальчиками в мелких ссадинах.

Казалось, они стояли друг от друга далеко. Но вот он сделал всего один шаг и сразу очутился рядом, почти совсем рядом.

— Откуда ты такая залетела в наши края? — с хрипцой, почти шепотом, сказал парень. А потом легонько, концом студеного, твердого пальца приподнял Варин подбородок.

Она не помнила ни тогда, ни позже, что ему ответила. А может, она просто промолчала, может, она не промолвила ни одного словечка? Она ничего не помнила. И тут он нагнулся и поцеловал ее, безвольную, в холодные, как лед губы.

Всегда такая упрямая и дерзкая, Варя почему-то не возмутилась этой наглой выходкой незнакомца. Она, рюха, не только не возмутилась и не закатила ему звонкой пощечины, а даже что-то пролепетала заплетавшимся от волнения языком о его промокшей одежде, о простуде, которую он непременно схватит.

— Мне не впервой! — он засмеялся. — С ветерком домчусь до гаража, там и обсохну.

И уже с откоса, стоя на подножке слоноподобного МАЗа, прокричал — тоже с хрипцой, — но уж задорно и весело:

— Смотри, никуда не улетай! Я теперь тебя на дне морском разыщу!

Как раз в это время из-за грязно-серых гнетущих туч, весь день низко висевших над Волгой и горами, и, мнилось, готовых вот-вот обрушить на неотогревшуюся еще несчастную землю хлопья сырого метельного снега, — как раз в этот миг и проглянуло закатное апрельское солнце. Проглянуло, и так все вокруг преобразилось, что уж захотелось верить: теперь совсем-совсем недолго осталось ждать тепла, настоящего, весеннего, солнечного тепла.

Но особенно как-то четко, выпукло обрисовалось в ослепительных, прямо-таки царственных лучах солнца горбатое, вилявшее из стороны в сторону шоссе, вплотную жавшееся к Жигулям, на котором все еще стоял со своей машиной стройный этот парень.

Глыбами сливочного масла засверкали пласты снега на откосе. От прямоствольных могучих осокорей протянулись ломаные фиолетовые тени, а корявый, ободранный пенек в ложбинке, который Варя до этого не приметила, подплыл в лужице талой воды.

Парень в последний раз взмахнул рукой, хлопнул дверкой, и машина легко покатилась по дороге, оставив позади себя золотистое кисейное облачко.

Варя смотрела вслед быстро удалявшейся машине до тех пор, пока глаза не застлала горячая липкая пелена.

«А губы у него… вылитые Лешкины губы», — подумала вдруг Варя и заревела во весь голос как дура. Она так про себя и подумала: «Реву как дура, и сама не знаю почему». Но сдержаться не могла, и все ревела и ревела.

Она была рада, что товарки по комнате, в общем-то славные девчонки, куда-то ушли. Так безумно хочется иногда побыть одной! Не знай, как люди будут жить через сто лет, наверно очень и очень хорошо, но и тогда, пожалуй, если ты останешься без друга, никуда не спрячешься от горькой зеленой тоски, которую Лешка называл мерехлюндией.