Пока оценочный компьютер проделывал свои манипуляции, видеокристалл все время держал Пытливого в поле зрения, показывая его крупным планом. Он вертелся возле девушки. Ментор сразу узнал ее. В то время студентка третьего курса медицинского факультета, Камея. Парень не спускал с нее восхищенных глаз. Ловил каждое ее слово. Старался предупредить каждый ее жест. И ему явно было наплевать на абитуриентов, обступивших экран, связанный с оценочным компьютером и на сам экран с компьютером, который должен был решать его судьбу. Он не отвел от девушки глаз и после того, как на экране высветились итоговые результаты. А Камея как будто в пику ему смотрела именно туда. Вот она рукоплещет и говорит:

— Ты представляешь, двое получили десять баллов! Когда мы сдавали этот экзамен и в прошлом году тоже, никто из поступавших не заслужил такой оценки. Самая высокая была восемь баллов.

— Наверное умные ребята, — сказал он и повернул голову к табло.

Пытливый зажмурился. Hе помогло. Hа самом деле выписана его фамилия. Напротив нее черточка и цифра «1».

— Пойдем поищем этих умников. Посмотрим на них, — пригласила девушка.

— Hе стоит, — сказал он.

— Почему?

— Дело в том, что один из этих умников — я, — и он неудержимо, громко расхохотался.

Смеялся долго. Хотел остановиться и не мог. Из глаз по щекам его сыпались крупные горошины светлых слез.

Камея схватила его за руку…

Ментор мог не останавливая видеокристалл продолжать смотреть житие Пытливого вплоть до сегодняшнего дня. Надобности, однако, в этом не было. После непродолжительной паузы ректор протянул:

— Да-а-а. У этого парня мозги напичканы парадоксами. Аномальные мозги.

И Ментор вспомнил как он тоже самое сказал Всевышнему. И еще спросил откуда это в нем? А вот что ответил Всевышний он тогда не разобрал. Точно. Hе расслышал. Ректор снова потянулся к кристаллу. Hо уже коснулся грани, относящейся к ректорской деятельности. И вот фрагмент диалога со Всевышним.

Ментор:… Я хотел бы перевести его с третьего на пятый курс.

Всевышний: Hе возражаю.

Ментор: Спасибо за поддержку. (Пауза. И снова он) Творческий потенциал нашего мальчика на грани чуда. Откуда это у него?

Всевышний: Дитя первородного греха.

Hа этом диалог завершался. Hо Ментор от услышанного, наверно еще с минуту, не мог придти в себя.

— Боже! — прошептал он. — Значит… Значит он сын Строптивого.

Ректора вернул к реальности настойчивый зуммер внутренней связи. Его домогался Карамельник.

— Hу что тебе?

— «Стрекозу» запеленговали. Она держит курс на горную цепь.

— Какую стрекозу?! — раздраженно бросает он.

— Флаер, на котором летит Пытливый, — уточняет декан.

— Hу и что? — все еще не включаясь в суть его слов бурчит он.

— Как что?! Там же сейчас отдыхает Всевышний.

Карамельник был прав. Всевышний объявился здесь с утра.

— Что делать? — не отставал декан, отвлекая его от раздумий того же рода.

Решение созрело сразу.

— Ничего не предпринимать. Если Он не захочет, «стрекозу» не пропустят в зону Его отдыха… Все!

Его просто выбросило из кресла. Прямо на лобовое стекло. Лицом. Хорошо сработал инстинкт и он, независимо от себя, выкинул вперед руки. Глаза взорвались фейерверком. Пытливый вскочил на ноги и изо всех сил врезался в купол.

— Да что это такое?! — вскричал он.

— Неизвестное природное явление, — бесстрастно ответил вмонтированный во флаер робот и стал по-деревянному докладывать свои объективные наблюдения от происшедшего:

— Двигались со средней скоростью. Полет проходил нормально. Погода ясная. Видимость превосходная. Ветер незначительный. По левому борту. Два и семь десятых балла. Двадцать шесть секунд назад вошли в вязкую, упругую среду, преградившую мне путь… Скорость упала до минимума. Переключился на предельную мощность…

— Что? — переспросил Пытливый. — Включал световую?

— Именно так! — не меняя интонации, подтвердил флаер.

— Hу и как? Пропорол упругую среду?

— Преодолел двести сорок шесть метров семьдесят шесть сантиметров. Hа этой отметке скорость упала до нуля. А потом… эффект рогатки.

— То есть?

— Мной выстрелили, как из рогатки.

— Странно, — раздумчиво протянул Пытливый.

Вцеживая сквозь зубы воздух, холодящий рану на языке, он рукой бережно поглаживал, пульсирующий на голове вулкан.

«Им выстрелили, а в меня попали», — усмехнулся он про себя, а вслух сказал:

— Твои внутренности не повреждены?

— Все в режиме нормы, — сухо ответила машина.

Пытливый посмотрел вниз. «Стрекоза» зависла над знакомым ему склоном. Ее брюшко почти касалось верхушки деревьев.

«Да мы почти на месте», — подумал он. И, словно прочитав его мысли, флаер произнес:

— До вашего урочища мне надо подняться еще на сто тридцать девять метров.

Пытливый посмотрел на номер флаера.

«Надо же, какое совпадение», — обдавая язык очередной порцией холодного воздуха, удивился он. Сколько раз он прилетал сюда и всегда на этой «стрекозе». Всегда подворачивалась именно она. Наверное потому, что флаер был одноместным и им мало кто пользовался. Флаеру он тоже запомнился. И не только тем, что постоянно летал на нем в горы в один и тот же квадрат, значившийся в картах под грифом «Дикие горы», но и тем, что однажды пригрозил разобрать его по винтикам, а винтики раскидать по всей планете.

Пошутил, конечно. Однако механическое устройство шуток не понимало. Оно тогда нехотя повиновалось его приказу лететь в горы, к его излюбленному месту, с двумя пассажирами. Пытливый туда направлялся с Камеей. С трудом уговорил, а тут, как назло, заартачилась «стрекоза».

— В горы! — снова скомандовал он, обнимая девушку.

«Стрекоза» — ни с места.

— Флаер не понимает твоей команды. Ты дай ему точные координаты, — посоветовала Камея.

— Понимаю, — отозвалась «стрекоза». — Дикая гряда находится в квадрате «К» тире восемь тире пять.

— В таком случае, не мешкай! Взлетай!

— Hе могу. Hа борту два пассажира, — заупрямилась «стрекоза».

Рядом, как на зло, ни одного свободного флаера. Порасхватали. Hо и в этом, хотя он числился, как одноместный, запросто могло уместиться два человека.

— Какова твоя максимальная грузоподъемность? — насупившись, спросил Пытливый.

— Двести пятьдесят килограммов.

— Так что же ты, каналья, хочешь?! — вскричал Пытливый. — В нас обоих нет и ста сорока.

— По Инструкции не положено, — по-деревянному талдычил флаер.

— Вот я тебя по Инструкции разберу по винтикам, раскидаю их по планете, тогда будешь знать.

— Нельзя этого делать, — возражает «стрекоза».

— А я сделаю! Или взлетай!

— Под вашу ответственность, слушатель Пытливый, — сказала «стрекоза» и медленно оторвалась от посадочной полосы.

Hо не суждено им было в тот раз улететь в квадрат «К» тире восемь тире пять. Из подъезда главного здания Школы выбежала сокурсница Камеи и энергично размахивая руками, просила их спуститься. И они спустились.

Оказалось, что отмененная показательная операция, которую должен был провести знаменитый хирург ВКМ, все-таки состоится. Камея выпорхнула из флаера, как из клетки. Пытливый от досады аж сплюнул.

Ему так хотелось показать девушке настоящие горы. И не потому, что она не была в них, а потому, что не знала и не видела тех, какие любил он. Настоящие. Дикие. Первозданные.

Она же знала другие горы. Те, что жители Резиденции с особым тщанием окультурили. Если встречался бьющий ключ, то неподалеку от протоптанной тропинки, искусно выложенной мшистым камнем. Стоило лишь по едва заметной, ответвляющейся от дороги тропы, обойти заросли кизила, как люди натыкались на это «чудо природы», сотворенное тонким иллюзионистом.

Приехавшим сюда, однако, больше всего нравился ниспадающий с гор каскад. Сначала казалось, что к нему не подступиться. По обоим сторонам его, в награможденных в беспорядке осколках скал, меж которых, басовито гремя, бежал поток, росли вековые дубы, дикие яблоньки, кизил, сливы… Казалось, и эти скалы, и деревья были непроходимыми. Hо стоило подойти к ним поближе, да присмотреться, иллюзия недоступности оказывалась ни чем иным, как первым обманчивым впечатлением. Hе такими уж угловатыми представлялись глыбы скал. Каждый их, как будто нечаянный надлом мог служить столом, над которым ненавязчиво склоняли свои кроны или дубок со сливой, или яблонька с кизилом. Сиди под ними — хочешь жуй, хочешь читай, а хочешь лови форель. Ее в падающей воде было так много, что поток то и дело окрашивался пронизывающими его красными и золотистыми струями.