брался, и составил раз навсегда одну непогрешимую формулу, как в алгебраическом уравнении.
Да, и до последнего времени он оказывался прав во всем. Но когда однажды Катя его спросила, что нужно для того, чтобы знать человека до конца, он ответил:
- Любовная интуиция.
- А те, кого ты не любишь? Законы общего порядка?
- Законов общего порядка, кажется, нет.
- Что же есть?
- Есть то, что каждый человек представляет из себя индивидуальность, которая может походить на другую в силу случайных аналогий, но которая все-таки управляется своими собственными не законами, конечно, а различными соотношениями, характерными для этого периода времени...
- Боже, как это сложно! Но в общем, можешь ли ты его знать до конца или нет?
- Нет, конечно. Я могу предвидеть, как он поступит в точно определенных условиях, и то далеко не наверное.
- Но ты, кажется, редко ошибаешься.
- Ох, очень часто, - сказал он улыбаясь. - Только ошибки почти никогда не бывают непоправимыми, и я стараюсь их не повторять.
- А я?
- Тебя я знаю, не думая, интуитивно, потому что тебя я люблю.
Был второй час ночи, а она не спала, все отыскивая и стараясь понять, когда и как произошла эта ошибка. До известного времени все было ясно: ее жизнь, думала она, лежа на спине в темноте, протекала в двух планах - один над другим. Один - это был ее муж, которого она любила, Василий Васильевич, брат и отец - разной силы и разного оттенка чувства, доставлявшие ей радость. Второй план, о котором она почти никогда не думала, но который подразумевался сам собой и был так же ясен, как первый, состоял в твердом знании некоторых отвлеченных положений; и это знание позволяло, например, безошибочно сказать, хорош или плох тот или иной поступок. В мире существовали болезнь, смерть, несчастья, ненависть, дурные чувства, обман, измена, но все это не касалось ни ее, ни ее близких. Это были всем известные вещи, отвлеченные понятия, никогда не почувствованное знание, как представление о стране, которой она никогда не видела. Мысль, что она может испытать когда-либо что-нибудь подобное, ей не приходила в голову. И вот в этой системе чувств и мыслей произошло изменение. Там, где вчера было пустое и темное место, возникло нечто новое и отвратительное, - с точки зрения этих прежних ее представлений, - вдобавок не случайное и почти такое же огромное, как все, что было до сих пор, целый новый мир, не похожий ни на что испытанное прежде, тягостный, темный и непреодолимый.
Факты восстановить было легко и просто. Сначала вечер в театре с мужем, потом знакомство, - молодой человек, старше ее лет на пять, неопределенной национальности, хорошо говоривший по-русски, среднеспортивного вида и ничем не замечательный на первый взгляд. Он почему-то раздражал ее, хотя придраться было, казалось, не к чему. Потом его визит к ним, - первый, затем второй, через неделю. - У вас много свободного времени? - спросила она. Вся жизнь, - ответил он, улыбаясь, - я недавно получил наследство. Затем первый выход с ним, дневной сеанс кинематографа, такси, и его приблизившиеся губы, и нестерпимое желание захватить зубами этот рот, и на следующий день, блеклый, зимний свет в окне и точно возникающее на простынях свое собственное голое тело.
Она вернулась домой, мужа не было, Василий Васильевич строил башню из железных переплетов. Через десять минут позвонил телефон и голос мужа сказал, что он будет только поздно вечером и не может обедать дома. Хорошо, - ответила она. Она пообедала вдвоем с Василием Васильевичем, затем пришел брат, рассказывавший смешные истории и просидевший до часу ночи, - и эта смертельная тоска, с которой она вернулась домой, постепенно исчезла, точно медленно смещаясь в далекой темноте, и тогда, подняв просветлевшие глаза, Катя почувствовала, что она такая же, как всегда, и что все осталось на своих местах - и все, что она любила до сих пор, она любит так же, как раньше.
Прошло три дня; раздался телефонный звонок, и необычным, изменившимся и высохшим голосом она ответила, что хорошо, она согласна - и потом было то же, что в первый раз: сначала губы и гул во всем теле, потом медленные пальцы на ее груди и ногах и, наконец, последнее, невыразимо долгое движение и сверкающие капли пота на лице и на теле, и прикосновение твердой и горячей кожи, сознание, что она задыхается и что это может быть самая лучшая смерть.
И затем это стало повторяться уже регулярно. Это не имело ничего общего ни с любовью, ни с привязанностью, и только случайно оказалось, что молодой человек был по отношению к Кате безупречен, скромен и нежен; кроме того, их свидания были окружены такой тайной, что кроме них никто не знал об этом. Если Катя не видела его в течение недели, она начинала вновь чувствовать себя так, как если бы ничего не случилось; но достаточно было ей услышать его голос, как она готова была ехать куда угодно; и с этим влечением она совершенно не могла бороться. Они никогда не выходили вместе и нигде не бывали вдвоем, он совершенно перестал бывать в доме у Кати и ее брата, Александр даже сказал как-то:
- Катюша, а куда пропал этот алкоголик?
- Какой алкоголик?
- Ну, помнишь, молодой человек, такой, брюнет, кажется, богатый наследник?
- Да, помню. Только почему он алкоголик? Ты его хорошо знаешь?
- Совершенно не знаю. Да и не нужно знать. Ты на него посмотри: всегда чистенький, аккуратный, веселый - это, милая моя, подозрительно. А потом выясняется: оказывается, алкоголик.
- Глуп ты, Саша, до ужаса.
- А я тебе говорю, что ты ничего не понимаешь в психологии. А у меня глаз безошибочный. Это недоразумение, что я архитектор: мне надо было стать ученым.
- Что ты архитектор - это действительно недоразумение.
Катя с удивлением отмечала, что со своим любовником она даже почти не разговаривала, и это было совершенно ненужно. Но с самого начала она испытывала к нему, наряду с непреодолимым влечением, нечто чрезвычайно похожее на ненависть. Он не мог не заметить этого и даже сказал ей как-то, что, быть может, лучше было бы вообще не встречаться: если она его не любит...
- Я никогда вас не любила, - сказала она, - никогда, вы слышите, никогда. Но я не могу без вас жить.