— И все же имя у меня есть, — сказал мальчик.

— Конечно есть! — ответила Спельда. — И все благодаря Вихрохвосту.

Прутик кивнул. Он хорошо знал, как это случилось. Вихрохвост после долгого отсутствия только что вернулся в деревню. Прутик помнил, как радовались и ликовали лесные тролли, что эльф-дубовичок снова с ними, — ведь Вихрохвост, в тонкостях знавший все премудрости лесных законов, был их другом, помощником и прорицателем. Именно к нему шли лесные тролли за советом, с ним делились своими бедами и горестями.

— Когда мы пришли к нему, у древнего колыбельного дерева, на котором он жил, уже собралась толпа. Вихрохвост сидел в пустом коконе, откуда вылупилась Птица-Помогарь, рассказывал, где он побывал и что повидал во время своих путешествий. Когда он увидел меня, глаза его широко раскрылись и он стал вертеть ушами.

— Ну, что у вас случилось? — спросил он. И я рассказала ему все. — Ах, не переживай, — сказал он. Затем указал на тебя. — Скажи, а что это на шее у твоего мальчика?

— Это его утешительный шейный платок, — ответила я. — Он с ним никогда не расстается и никому не позволяет дотрагиваться до него. Как-то раз отец попробовал отобрать у него платок, сказал, что мальчишка уже слишком большой, чтобы забавляться с такими вещами, но ребенок свернулся калачиком и зарыдал. Он заливался слезами до тех пор, пока мы не вернули ему его сокровище.

Прутик знал, что будет дальше. Он уже много раз слышал эту историю.

— Тогда Вихрохвост сказал: «Дай-ка его мне», и уставился на тебя своими огромными черными глазищами — у всех эльфов-дубовичков такие глаза, и они видят ими ту часть мира, которая скрыта от нас.

— И я сам отдал ему свой утешительный платок, — прошептал мальчик. Даже сейчас Прутику не нравилось, если кто-нибудь прикасался к его платку, и он всегда завязывал его на шее плотным узлом.

— Именно так и было, — продолжала Спельда. — Хотя сейчас в это верится с трудом. Но это еще не все, нет, не все…

— Нет, не все… — эхом отозвался Прутик.

— Он взял твой платочек, погладил его, нежно так, словно это живое существо, а затем легко провел по вышивке кончиками пальцев. «Колыбельное дерево», — сказал он наконец, и я поняла, что он прав. Мне всегда нравился рисунок: крестики, стежочки, — нет, действительно, на платке было изображено колыбельное дерево, и это было верно, как дважды два — четыре.

Прутик засмеялся.

— И самое странное было то, что ты не был против, когда старик Вихрохвост прикасался к твоему сокровищу. Ты просто сидел рядом с ним, серьезный и молчаливый. Затем он снова посмотрел на тебя и тихим голосом произнес: «Ты — частица Дремучих Лесов, маленький молчун. Обряд Нарекания не состоялся, но все равно ты — частица Дремучих Лесов. Частица Дремучих Лесов, — повторил он, сверкая глазами. — Имя тебе будет…»

— Прутик! — вмешался мальчик, которому стало невтерпеж молчать.

— Точно! — засмеялась Спельда. — Так ты и сказал! Прутик! Это было твое первое слово. И тогда Вихрохвост произнес: «Смотрите за ним хорошенько! Он у вас особенный!»

Особенный! Все же лучше, чем не такой, как все! Мальчик прекрасно понимал, что он особенный, и это помогало ему выживать в среде сверстников — детей лесных троллей, которые дразнили и нещадно колотили его. Ни одного дня не проходило без потасовок. Но самое худшее случилось во время игры в пузырь.

Раньше Прутик любил эту игру. Нельзя сказать, чтобы он был хорошим игроком, но его всегда увлекал охотничий азарт: в погоне за мячом приходилось много бегать. Игровой площадкой служил большой участок свободной земли между деревней и лесом. Здесь, на опушке, сходились и пересекались тропы, проторенные многими поколениями лесных троллей. А по обочинам и между, дорожек зеленели высокие пышные травы.

Правила игры были просты. Тролли разбивались на две команды, игравшие друг против друга, причем количество игроков не было ограничено. Главной задачей было поймать пузырь — мочевой пузырь ежеобраза, набитый сушеными бобами, и пробежать с ним двенадцать шагов, громко считая вслух каждый прыжок. Если игроку удавалось это сделать, он имел право бросить пузырь в корзину, а меткий бросок удваивал количество очков. Но, поскольку земля часто бывала скользкой, а пузырь было нелегко удержать в руках, и к тому же команда соперника всегда пыталась отобрать мяч, добиться успеха было совсем не так просто, как могло показаться на первый взгляд. За восемь лет игры в пузырь Прутик так и не смог забить ни одного мяча.

В то утро не везло никому. После ливня на игровой площадке по колено стояла вода, и игра то прерывалась, то начиналась снова, после того как лесные тролли по одному бросали игру и, скользя по тропинке, уходили прочь.

Только уже к концу игры пузырь оказался близко от Прутика. Ему удалось схватить его и, выкрикивая «Раз, два, три», он принялся большими скачками двигаться по тропинке к центру поля, зажав тяжелый пузырь под мышкой левой руки. Чем ближе игрок оказывался к корзине на счет «двенадцать», тем легче было бросать пузырь.

— Четыре, пять… — Но навстречу ему двигалось полдюжины членов команды противника. Он метнулся в сторону, прижавшись к самой бровке тропы. Соперники бросились наперерез, не давая ему пройти.

— Шесть, семь…

— Бросай мне! Прутик, бросай мне! — кричали ему члены его команды. — Передача!

Но Прутик не стал передавать мяч. Он сам хотел забросить его в корзину. Он хотел, чтобы его товарищи в восторге кричали «ура!», чтобы они хлопали в ладоши, радуясь, как он бежит вперед. Один раз в жизни он хотел оказаться героем.

Восемь, девять…

Его окружили со всех сторон.

— Бросай мне! — Это кричал Хрипун, который находился на другом конце площадки. Прутик понимал, что, если он бросит мяч товарищу по команде, у того появится неплохой шанс. Но для Прутика это был не выход: ведь помнят лишь того, кто забил мяч, а не того, с чьей подачи это сделано.

Он помедлил секунду. Соперники окружали его все плотнее. Вперед было никак не прорваться. Не мог он и отступить. Он взглянул на корзину. Так близко она была и — так далеко! А он так хотел забить мяч! Он хотел этого больше всего на свете!

И тут в нем заговорил внутренний голос. «А в чем дело? В правилах ничего не сказано о том, что нельзя сойти с тропы». Прутик еще раз бросил взгляд на корзину и нервно сглотнул слюну. И в следующий миг он сделал то, чего не осмеливался сделать до него ни один лесной тролль: он сошел с тропы. Длинные стебли трав хлестали по ногам, пока большими скачками он несся к корзине.

— Десять, одиннадцать, двенадцать! — торжествующе завопил он, забрасывая мяч в корзину. — Пузырь забит! — крикнул он и счастливо огляделся. — Я заработал двадцать четыре очка! Я забил пузырь! — Он замолчал. Лесные тролли из обеих команд гневно смотрели на него. Никаких восторженных возгласов. Никаких аплодисментов.

— Ты сошел с тропы! — выкрикнул один из троллей.

— Никому нельзя сходить с тропы! — ужаснулся другой.

— Но… но… — заикался Прутик. — В правилах ничего не сказано…

Тролли не слушали его. Они, конечно, знали, что правила молчат об этом. Но зачем нужен такой пункт? Ни в игре в пузырь, ни в других случаях тролли никогда не сходили с тропы. Это было главное правило их жизни. Неписаный закон их жизни. Золотое правило, о котором не надо было и говорить. Так же бессмысленно было бы издать закон, обязывающий их дышать!

И вдруг, как по сигналу, все игроки навалились на Прутика. Настоящая куча-мала!

— Ты долговязый придурок! — кричали они, колотя и пиная мальчика. — Ты ненормальный длинноногий ублюдок!

Внезапно Прутик почувствовал острую боль в руке. Ее как огнем обожгло: он поднял глаза и увидел, что тролли, вцепившись ему в руку, выворачивают ее своими железными лапищами.