В пояснительной записке к «Предначертанию о Харьковском университете», составленной в 1802 году, Каразин поясняет определеннее причину своего отрицательного отношения к заимствованию общественных форм и учреждений.
«Главный, может быть, недостаток этого проекта, – писал он, – состоит в том, что я полагал нас живущими в такое время, когда надобно скорее творить, чем подражать, и находящимися в таком положении, которое позволяет нам быть свободными от всяких предрассудков. Мне казалось, что в России все должно быть ново и своеобразно, как она сама, и что все должно быть соображаемо скорее с собственными ее нуждами, чем с обычаями народов, по всему ей чуждых, и с теми старыми, отжившими уже, их порядками, которых сами они продолжают придерживаться только по причине неподвижности у них общественного мнения. Гораздо легче по всем частям политического устройства вновь созидать, чем исправлять старое, и если какая-либо страна находится в таком счастливом состоянии, что может безнаказанно слушаться здравого рассудка, руководимого только отчетами прошедшего, то это Россия».
Отвергая заимствование с Запада, Каразин, по-видимому, предлагал воспользоваться указаниями, заимствованными из прошлого русской государственной жизни. Намеки на это находятся в тех отрывках тетрадей 5-й и 7-й записки, поданной в 1820 году, которые опубликованы. Так, в тетради 5-й говорится:
«Государи наши, быв представителями Бога вселенной с могуществом, которое по началам религии от него заимствуют, не могут, яко человеки, соединять в себе самих его премудрости. Вот почему для достойного и благотворительнейшего народам представления в своем лице высочайшего существа, для управления народами на земле, подобного его управления мирами, цари наши всегда были внушаемы государственною душою».
К сожалению, дальнейшее развитие этих мыслей, при напечатании в 1-м номере «Русской старины» за 1871 год, исключено «по обстоятельствам, от редакции не зависящим». Такие же пропуски пестрят и в тетради 7-й, из которой мы приведем следующий отрывок:
«Странно, что благословенный средний путь, указываемый нам религиею и обычаями любезного отечества издавна, путь, по которому одному век можно идти безопасно, остается до сих пор пустым!.. Что государи, которые должны быть беспристрастны, почти как Бог, которые, как Он, должны жить лишь в жизни миллионов существ разумных, им подвластных, управляются честолюбием, желанием поставить на своем как обыкновенные люди. Неужели они сию жестокость и непреклонность (свойственную только Наполеонам) почитают благородною твердостью, каковую должно иметь в добрых намерениях? Неужели они предпочитают лучше сто раз подвергаться ошибкам и даже опасностям, нежели призвать в помощь разум своего государства. Бог редко просвещает нас сверхъестественно. Он рассеял по лицу земного шара свои орудия. Должно употреблять их».
Исходя из того же положения о необходимости и обязательности для монархии руководствоваться «общественным мнением», прислушиваться к «совету разума государства», Каразин усиленно защищал право каждого подданного обращаться к власти с представлениями; в записке 1820 года, неоднократно цитированной нами, он сильно вооружается против «льстецов», истолковывающих государям право подданных делать представления как «оскорбление величества, порыв мешаться не в свое дело, тщеславное желание учить правительство».
«Возможно ли? – восклицал Каразин. – Я оскорбляю, открывая мои мысли (справедливые или ложные – все равно) тому единому, которому принадлежит знать их и от которого зависит дать им цену!..» «Я-де мешаюсь не в свое дело. А давно ли дело отечества, в котором я живу, в котором будут жить мои дети и внуки, которого монарх почитается отцом обширнейшего семейства, перестало быть моим собственным делом? Из какой азиатской системы взята мысль эта? „Учить правительство“ – выражение, изобретенное нарочно для уязвления самолюбия лиц, правительство составляющих. Но авторы, публично издающие книги о лучшем устройстве законодательства, финансов и проч., разве не более еще должны казаться виновными? А правительство нередко их награждает. Боже мой! и Ты позволяешь жаловаться на бедствия, которые ты посылаешь, и просить у тебя лучшего; а правительства состоят из человеков. Мы все учим и учимся до самой смерти. Несчастлив тот, кто вообразит, что ничего уже не остается ему узнать. Правительство есть сосредоточие, в которое необходимо должна стекаться всякая мысль о благе общем. Горе, если мы станем рассуждать на площадях подобно другим народам!.. Да и много ли нас теперь в России, желающих, имеющих и дерзающих говорить нечто правительству? Оно с сей стороны может оставаться покойным: ему не наскучат».
Выше уже приводились слова Каразина о необходимости предоставления «свободы всякому выражать свои воззрения на вещи в скромных беседах в печати». В такой свободе Каразин видел «помощь единовластию», необходимость которой обусловливается тем, что «никакой смертный (а стало быть, и монарх) не может в одно и то же время сам проникать всюду». Естественно, что Каразин восставал против стеснений упомянутой свободы, равно как и против всяких стеснений свободы совести, во имя чего бы они ни принимались.
В записке 1820 года, т. е. в самый разгар увлечения Александра реакционными стремлениями и мистицизмом, Каразин писал:
«Боятся дать повод рассуждать о взаимных отношениях правительства и народа. Полиция с жезлом в руках, цензуры духовная и гражданская, с затворами для слов и мыслей, поставлены на страже, чтоб не прокралась в народ какая-либо черта сей благодетельной системы (т. е. сведения о государственном устройстве России), успокаивающей все возможные волнения умов. Едва вероятно, что у нас по сей части происходит! Глубоким молчанием дают повод рассевать самые вздорные, самые вредные начала; между тем как правительство, противоречием самому себе, по временам показывает, как будто не имеет никаких. Вчера оно провозглашало вольность, издавало на своем иждивении Бентама и пр., и пр.; сегодня является деспотом, не признающим ниже прав собственности, уважаемых и в Азии. Прежде славилось терпимостью вер, отдавая, однако, должное преимущество отечественной; оставляя расколы в неуважении, нечувствительно возвращало их в недра церкви; соединяя благочестие с просвещением, умело делать вероисповедание наше привлекательным для целой Европы и пленять им самых деистов; потом вдруг явилось суевером веков прошедших даже до того, что в манифестах стало проповедовать о святости давно забытых венчиков и о необходимости свеч; на свечном доходе основало (как будто для игры слов!) просвещение духовенства; наконец, забыв все это, делается гернгутером, в очах простого народа нарушает святыню праздников и алтарных мест, гонит иезуитов за обращение жида, а меноннитам позволяет обращение своих подданных, издавая проповеди их на российском языке мимо духовенства; рукою власти возводит католических еретиков на кафедры; гонит и смешивает все религии, все начала; учреждает училища, но подчиняет их невеждам или фанатикам; запрещает говорить и печатать все то, что не соответствует сему духу мистицизма и вавилонского смешения…»
Из взглядов Каразина относительно внутреннего строя общества отметим воззрения его, касающиеся дворянства и духовенства. Дворянство он считал необходимою принадлежностью каждого общества. «Дворянство, – писал он, – видим мы от века во всех странах. Начинавшийся Рим имел своих патрициев, и отагейцы имеют эрисов. Иначе быть нельзя, ибо в народе всегда должны отличаться лучшие люди; невозможно всем быть равным». Считая, таким образом, дворянство необходимым общественным учреждением, Каразин, однако, отнюдь не стоял за его кастовый характер; напротив, он считал необходимым условием существования дворянства, «чтоб допущение в благородное сословие было наградою за благородные подвиги, а удаление от благородных чувствований неминуемо влекло за собою из него извержение».