Эти три человека, столь различного происхождения и столь различных нравов — один из них даже не знал о существовании другого, — очутились связаны узами, которых не могла разорвать даже смерть, и это случилось скорее по внезапному порыву сердца, чем по клятве, так торжественно ими произнесенной.

Как случай бывает иногда странен, или, справедливее будет сказать, как таинственны и невероятны пути Провидения! Как громадна и непонятна сила, чье око, постоянно открытое, наблюдает равно с нежностью и с неутомимой бдительностью и над большими, и над малыми существами и, где бы они ни были, беспрерывно следит за ними своим благосклонным взглядом, чтобы поощрить их, помочь им и вести шаг за шагом по суровым стезям жизни!

Таковы были мысли, роившиеся в голове молодого француза в то время, как, подпирая рукой подбородок и опираясь локтем о колено, он рассеянно следил за Меткой Пулей, готовящим ужин, и за индейским вождем, задававшим корм лошадям.

В эту минуту канадец прервал его размышления.

— Стол накрыт, — сказал он, смеясь и указывая пальцем на большие листья, заменявшие тарелки, — сядем за стол.

Молодые люди сели на траве около великолепного куска лани, зажаренного по-буканьерски.

Прежде чем пойдем дальше, мы заметим читателю, чтобы предупредить упреки, которые он, быть может, будет считать себя вправе сделать нам, что почти все индейские племена в Канаде понимают и говорят по-французски. Может быть, это изменилось впоследствии, но в то время, когда происходит наша история, Канада была только что оставлена французами, и много католических миссионеров проповедовало Евангелие индейским племенам. Храбрец, один из главных вождей своего народа, очень бегло говорил на французском языке, который сделался для него легок по милости постоянных общений с канадцами, жившими в его селении. Впрочем, краснокожие имеют удивительную способность к иностранным языкам, и если почти всегда они выражаются на родном наречии, то просто из презрения к тем, с кем они имеют дело. Разговор троих приятелей, следовательно, происходил по-французски, тем более что Оливье, находившийся в Америке только два месяца, не понимал ни слова по-индейски.

Три собеседника ели с волчьим аппетитом лесных охотников — кусок лани был уничтожен до костей.

Ужин, приправленный несколькими глотками старой французской водки, был пересыпан остротами и шуточками, которые несколько раз заставляли молодых людей громко хохотать.

Краснокожие вообще прекрасные собеседники и даже весельчаки; они прекрасно понимают шутки и не хуже умеют смеяться, петь и рассказывать забавные анекдоты. Но при этом они должны чувствовать абсолютное доверие к собеседнику; с посторонними, особенное белыми, которых индейцы ненавидят, они серьезны, важны, даже угрюмы и, несмотря на все усилия развеселить их, никогда не улыбнутся, если не пьяны — но тогда эта веселость притворная, служащая маской белой горячке и помешательству.

Водка — это яд, употребляемый северными американцами для уничтожения краснокожих на своей земле. Не пройдет и столетия, как это им удастся.

По окончании ужина молодые люди стали курить и говорить о посторонних предметах. Ни Меткая Пуля, ни Оливье не позволили бы себе расспрашивать вождя, прежде чем тот сам не изъявит желание объясниться. Индейский этикет чрезвычайно строг в этом отношении; позволить себе задать вопрос вождю и даже простому воину, когда тот, по-видимому, решился молчать, значит серьезно нарушить закон племени.

Тем временем солнце уже давно исчезло с горизонта; ночь спустилась в прерии, совершенно покрыв своей черной пеленой окружающий пейзаж. Темно-синее небо было покрыто бесчисленным множеством звезд; луна показалась над деревьями, плавая в эфире и обильно проливая серебристые лучи, освещавшие равнину своим фантастическим светом; ночной ветерок таинственно дрожал в ветвях. Мрачные обитатели прерии, проснувшись на закате солнца, настороженно расхаживали в темноте, нарушая по временам тишину своим хриплым, отрывистым и глубоким ревом. Под каждой травинкой бесчисленный мир крошечных существ продолжал свое беспрерывное дело с тем таинственным шепотом, который не умолкает никогда.

Пустыня в этот час ночи являлась во всем своем диком и грандиозном величии.

Погода была холодная; наступило время больших осенних охот. Земля уже остыла от утренних морозов. Через несколько дней, может быть, температура упадет ниже нуля, реки замерзнут и снег своим белым покровом устелет поверхность прерии.

Охотники, подкинув в огонь несколько охапок хвороста, тщательно закутались в одеяла и устроились, как могли, под окружавшими их деревьями, продолжая молча курить, греясь и прислушиваясь к неясным звукам прерии.

— Настал час второго бдения, — сказал наконец Храбрец, вынимая из-за пояса трубку, которую индейские вожди курят во время совета. — Пилюк пропел два раза. Всюду вокруг тишина и покой. Хотят ли мои бледнолицые братья предаться сну или предпочитают услышать слова индейского вождя и друга?

— Сон хорош для женщин и для детей, — ответил Меткая Пуля, — мужчины не ложатся спать, когда друг желает говорить о вещах серьезных. Говорите, вождь, наши уши открыты.

— Мы слушаем, — прибавил Оливье, поклонившись.

— Я буду говорить, если мои братья согласны; но так как слова, которые я произнесу, очень серьезны и я жду совета от своих братьев, то это будет не простой разговор охотников, а большое совещание.

— Пусть будет так, — ответил Меткая Пуля. Храбрец встал, потом, произнеся несколько слов шепотом, поклонился на все четыре стороны. Исполнив эту формальность, вождь сел на корточки, набил свою трубку священным табаком, употребляемым только в больших церемониях, и бросил в огонь несколько щепоток табаку. Взяв тогда священную палочку, чтобы огонь не коснулся его руки, он положил ею горячий уголь в трубку.

Потом индейский вождь два или три раза затянулся дымом и, оставив в левой руке трубку, правой подал чубук Меткой Пуле. Охотник затянулся дымом в свою очередь, и трубка перешла к Оливье, после чего вернулась к вождю. Это продолжалось до тех пор, пока не сгорел весь табак, и за это время три друга не обменялись ни одним словом.