Мы вернулись в Уолтхэмстоу, сразу как стемнело. Расставшись с Адриенной, я оставалась у себя в комнате, пока не убедилась, что миледи вернулась в свои покои. И тогда я пустилась в путешествие по Малхэму.

Дневные краски померкли к тому времени, когда я приблизилась к крошечной деревушке. Несмотря на темноту, я все еще могла различить дальнюю колокольню деревенской церкви и продолговатое строение старого Малхэм-Холла с его внушительными каменными стенами. К вечеру снег пошел сильнее, вокруг меня ветер закручивал его вихрем, хлестал по лицу. Я дрожала не столько от холода, сколько от страха. Страх просачивался в мое тело, леденил меня, проникая до мозга костей, сжимал мое сердце, лишал разума. Может быть, было ошибкой мое возвращение сюда, может быть, мне не следовало встречаться с человеком, отправившим меня в Менстон два года назад.

Я продолжала свой путь по узкой тропинке, иногда невольно закрывая глаза от яростных порывов ветра, бросавшего снег мне в лицо. Мои руки и ноги онемели, легкие обжигал студеный воздух. Но теперь я приняла решение. Никакой холод не мог заставить меня повернуть назад. Никакая угроза со стороны человека, когда-то бывшего моим другом, не могла отвратить меня от моей цели.

Я перешла ручей по мостику, на мгновение остановившись, чтобы взглянуть вниз на замерзшую и неподвижную теперь воду. Холод погнал меня дальше, я шла, огибая деревню по краю, по задворкам, глаза мои отмечали каждое знакомое место: Кромвелл-коттедж, Саут-Вью коттедж, «Диксон-Инн».

Наконец я добралась до гостиницы, осторожно пробираясь по снегу, встала на цыпочки и заглянула всводчатое окно таверны, комнаты с низким потолком, как обычно делала, когда была ребенком. Как и прежде, за столами сидели углекопы с местной шахты. Их натруженные заскорузлые пальцы сжимали кружки с подогретым элем. Их одежда и лица все еще хранили следы угольной пыли, которую они не успели смыть после работы.

Я двинулась дальше к Фрэнкл-стрит, пока не добралась до угла. Тут я остановилась. Я говорила себе: «Иди дальше. Иди! Здесь тебе делать нечего. Здесь ничего для тебя не осталось. Он мертв. Джером мертв. Пора расстаться с детскими воспоминаниями». Но я не могла этого сделать. Те долгие часы, что я провела в этом убогом коттедже, снова влекли меня к нему. Мне казалось, я слышу смех Джерома, его добродушное поддразнивание… и первое объяснение в любви. И от этих воспоминаний на глаза мои навернулись слезы. Мне до боли не хватало его сейчас. Так хотелось поделиться с ним всем, что легло на сердце, услышать совет и слова поддержки.

Охваченная тоской, вызванной воспоминаниями, я, спотыкаясь, приблизилась к дому, чтобы прислониться к его каменной стене — ноги меня не держали. Как мне хотелось прижаться лицом к оконному стеклу, сквозь которое просвечивал огонь, горевший в комнате, как мне хотелось увидеть это бедное, но приветливое жилище.

Я представляла себе, как Розина Барон, мать Джерома, склоняется над огнем, вороша угли кочергой, а ее простые оловянные горшки и миски отражают в своей тусклой поверхности огонь камина. Этот коттедж был для меня подобием родного дома. И до этой минуты я не сознавала, насколько тосковала по нему.

Ветер завывал над Пайкадоу-Хилл. Заставив себя двинуться с места, я потащилась дальше по глубокому, доходившему мне до щиколоток снегу. Мне надо было непременно добраться до дома доктора Брэббса.

Съежившись от холода, я стояла там и надеялась, что какой-нибудь случайный прохожий поколеблет мои намерения и заставит уйти отсюда. Но, если не считать уже наметенных сугробов призрачно-белого снега, все продолжавшего падать, на улице не было признаков движения в эту суровую зимнюю ночь. И, глубоко вдохнув обжигавший легкие воздух, я постучала в дверь.

Немного подождала — никакого отклика.

Постучала во второй раз. Снова подождала.

Послышался скрежет ключа в замке. Дверь отворилась не больше чем на дюйм, пролив на мое лицо теплый желтый свет.

— Кто там? — послышался дребезжащий от старости голос.

— Это я, — ответила я.

— Говорите громче, я, знаете ли, глуховат. Кто там?

Дверь отворилась пошире.

Я стряхнула с плаща снег и шагнула в полосу света. Увидела оценивающие меня карие глаза.

— Брэббс, — сказала я, — я едва не замерзла под вашей дверью.

Ночной ветер прошелестел на пустоши и замер, теперь он стонал и завывал уже где-то далеко.

— Клянусь всеми святыми… — донесся до меня его шепот. — Наверное, это ветер сыграл со мной шутку.

— Никакой шутки нет, — ответила я.

— В таком случае, может быть, это был снег.

— И снег тут ни при чем, — уверила его я. — Брэббс, — сказала я, дрожа и немея от холода. — Я замерзла. Разрешите мне войти?

Он распахнул дверь, и в комнату ворвался ветер со снегом. Снег осел на пол у его ног.

— Боже милостивый! Ариэль Маргарет Рашдон! Твое появление способно довести старого человека до могилы. Мэгги, так ты жива?

Я проскользнула внутрь и оказалась в его объятиях.

Брэббс прижимал меня к груди и раскачивал из стороны в сторону.

— Мэгги, Мэгги… — едва не рыдая, произнес он, прежде чем выпустил меня.

Потом я услышала, как хлопает дверь, которую он закрыл, что бы не напустить холода в дом. Брэббс прислонился к двери, стараясь смириться с моим неожиданным появлением. Не поворачиваясь ко мне, он сказав слабым голосом:

— Если ты призрак, вернувшийся, чтобы преследовать меня…

— Я не призрак, не обман зрения, не ветер, не снег и не порождение вашего стареющего рассудка. Перед вами Ариэль Рашдон собственной персоной. Я буду преследовать вас до самой смерти, потому что когда-то я любила вас. Я доверила вам свою тайну…

— Постой, постой! — умолял он меня.

— Нет, я скажу все, что хотела.

Я сбросила свой плащ с плеч прямо на пол.

— Посмотрите на меня, Брэббс, я человек из плоти и крови, а вовсе не дух, не вестник смерти.

Он боязливо оглянулся на меня, с лица все еще не исчезли страх и недоверие.

— Боже милостивый! Этого не может быть! Я вас не знаю, мисс. Вы не похожи на мою Мэгги, на мою ребячливую Маргарет со смеющимися глазами, зелеными, как Ирландия, и щеками, розовыми, как цветы вереска. Нет, вы совсем не похожи на нее. Уходите! Прочь, призрак! Ваши глаза слишком тусклые, а щеки слишком запавшие, чтобы вы могли быть ею, моей Мэгги!

— Да, мои щеки запали, а глаза потускнели. Если день и ночь находиться в каменном мешке, это произойдет с каждым.

Повернувшись ко мне, он продолжал стоять, опираясь спиной о дверь.

— Боже мой! Милостивый Боже! Я вижу дурной сон. Он сказал мне, что ты умерла… Джером стоял на этом самом месте, где теперь стоишь ты, плакал и говорил, что ты умерла в этом ужасном, злополучном месте.

Его кустистые седые брови свисали на глаза, Почти закрывая их. Наконец он приблизился и начал медленно кружить, внимательно разглядывая меня.

— Отвечайте мне! В какой день и час вы родились? Быстро!

— С первым ударом колокола после полуночи в году от рождения нашего Господа тысяча семьсот семьдесят седьмом.

— Имя вашей матери?

— Джулиана.

— Отца?

— Эрик.

— Были у вас братья и сестры?

— Да. Одна сестра, но она умерла в момент рождения.

— И?

— И моя мать умерла вместе с нею. Умерла родами.

— Где ваш отец?

— Умер. Погиб во время обвала на шахте, когда мне было десять лет.

— И…

— Я поселилась у дяди.

Теперь я повернулась и встала лицом к нему. — Я прожила почти десять лет в его доме, наверху, над гостиницей «Петух и бутылка». Я имела обыкновение помогать вам, когда вы делали обходы своих больных. Кроме того, я вытирала пыль в этом доме и подметала полы. Еще просила вас научить меня лечить больных, и вы обещали, что когда-нибудь сделаете это.

Он плакал, закрывая лицо руками.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, я призналась вам, что люблю Николаса Уиндхэма. Я сказала вам, что мечтаю выйти за него замуж и что однажды это случится. Вы рассмеялись и сказали, что будете плясать на моей свадьбе. Десять лет я наблюдала, как он приходил в таверну моего дяди, и всегда пряталась, всегда скрывалась от него, опасаясь, что он сочтет меня слишком незначительной или слишком молодой. Вы убедили меня, что я красива. Вы и Джером. Вы называли меня принцессой и говорили, что я заслуживаю принца.