Когда прибывшая в Ростов специальная комиссия министерства внутренних дел по расследованию «однодневных беспорядков» начала широкую полосу арестов среди местной радикальной интеллигенции, Жорж со своими подложными документами поспешил скрыться из города.

Путь его лежал в казачьи станицы.

Через несколько дней он пришел в станицу Луганская, где по дошедшим до землевольческих кругов слухам, происходили самые острые столкновения казаков с земскими начальниками. (В Ростове надежные люди дали ему адрес к местному учителю — народнику.) Пожив немного в доме учителя, Жорж попросил созвать вечером наиболее готовых к агитации казаков. Пришли три человека. Сели вместе с учителем в горнице, завернули каждый по толстой «козьей ноге», задымили самосадом, обсуждая хозяйственные дела, изредка задавая вопросы «вообще» о жизни.

Жорж вошел из соседней комнаты как бы случайно. Поздоровался. Хозяин представил его как земляка, дальнего родственника. Казаки хмуро из-под вислых чубов оглядели «родственника», промолчали.

— Не помешаю? — спросил Жорж, присаживаясь к столу.

— Садитесь, садитесь, — улыбнулся учитель, — не помешаете. Все свои.

— Это хорошо, когда все свои, — улыбнулся в ответ Жорж. — Всем бы людям так надо жить, как свои со своими.

Казаки, окутываясь клубами дыма, смотрели на него выжидающе.

— Про беспорядки в Ростове слыхали, станишники? — спросил Жорж.

— Маленько слыхали, — ответил самый старший казак (фамилия его была, как выяснилось в дальнейшем, Кандыбин). — Говорят, полицию малость тряханули.

Жорж подробно рассказал обо всем, что видел сам. Казаки слушали с интересом, качали чубатыми головами.

— Чего же теперь будет энтим, которых заарестовали? — спросил второй казак, все называли его Филатыч.

— Сибирь будет, чего же еще, — уверенно сказал Кандыбин. — Царь таких шуток не любит.

— Особливо когда казенное имущество разграбляют, — вступил в разговор третий казак (его звали Кирьян). — Раз руку на казенное поднял, готово дело — полезай в хомут. Да не в ременный, а в железный.

— А ведь у вас в станице, кажется, тоже руку на казенное подняли? — поинтересовался Жорж. — И вроде бы обошлось — никого в Сибирь не отправили.

— А почему не отправили? — прищурился Филатыч. — А потому, что слабину мы дали. Отдали лес казне, ну промеж ног схоронили, вот нас и помиловали.

— Да как же его было не отдать, лес энтот? — возвысил голос Кандыбин. — К ногтю прижали, тридцать душ казаков в острог засадили, куда же ты денешься? Лес — он хоть кормит, да там одни пеньки да деревья. А тут все же люди за решеткой сидят, кумовья, да сватья, да шабры, да племянники — родная все же кровь, как ее не пожалеть? Вот и отдали лес — пропади он пропадом! — подписались против самих себя в пользу дяденьки.

— А вы не могли бы рассказать поподробнее, как все дело было? — попросил Жорж.

— Дело было очень просто, — начал было учитель, но Жорж знаком руки остановил его, как бы давая понять, что хочет услышать всю историю о лесе от самих казаков.

— Оно как было, — наморщил лоб Кандыбин, — приезжает, значит, из города землемер, то есть таксатор, собирает весь народ на площади около церкви и объявляет: весь ваш лес, господа станишники, по царскому указу, то есть по леформе, будет теперь разделенный на тридцать равных участков. Каждый год рубить можно только на одном участке — на остальные не моги ступить ногой. Скотину пасти в лесу нельзя. Бабам по ягоды ходить нельзя. Кому сколько надо дерев повалить, иди к атаману, спрашивай дозволения…

— А раньше рази так было? — вмешался Кирьян. — Раньше свободно было. Куда топор и пила ходили, туда и казак за ими шел и рубил сколько душа пожелает, сколько для хозяйства надобно.

— А скотину куда девать? — вступил в разговор Филатыч. — У нас кругом леса, к самим базам подступают, сам видел небось. В поле гнать скотину — каждый день пятнадцать верст туда да пятнадцать обратно, — рази это по-хозяйски?

— Мы ить как живем? — неожиданно злобно и громко выкрикнул Кирьян, вытаращив глаза. — Вышла свинья за ворота — она уже в лесу! Вот те и потрава, плати штраф казне, потому как в лесу пасти нельзя!

— Погодь, Кирьян, погодь — не встревай, — поморщился Кандыбин, — дай по порядку все обсказать… Одно слово, объявил нам все это таксатор, кто леса у нас в пользу казны отымают, — с тем и ушел к атаману водку пить. А напоследок наказал выставить ему завтрашний день тридцать человек казаков, чтобы, значит, вести через лес тридцать просек, делить лес на тридцать делянок… Одно слово, ушли они с атаманом, а станишники, конечно, не расходятся. Стоят — головы чешут. Вот те раз, говорят, сегодня лес отымают, а завтра озеро отымут — рыбки уж не половишь без спросу. А послезавтра чего? Ложись и помирай…

— Ты не совсем правильно объяснил, Кандыбин, — смешался учитель, хозяин дома. — Лес не отнимали совсем, а делили на тридцать частей. И каждый год можно было пользоваться только одной тридцатой частью…

— Да как же не отымали?! — снова закричал горячий Кирьян. — Как же не отымали?.. Значит, топчись вся станица цельный год на одной деляне, а остальные двадцать девять не моги трогать, так? Ими казна цельный год владеть будет — так или не так?

— Ну, так, — согласился учитель.

— Вот и выходит, значит! — кричал Кирьян. — Вот и выходит, значит, что каждый год у нас казна двадцать девять делян и отымала!

Кандыбин, дымя самокруткой, ждал, когда Кирьян накричится и уймется. Филатыч сидел около стола молча.

— Ну, значит, дальше дело так пошло, — продолжал Кандыбин. — Нарядил атаман с утра тридцать дворов просеки рубить, а казаки в лес не идут. Мы промеж себя решили — не отдавать лес, и вся недолга!.. Таксатор этот по станице забегал, как таракан на печи. «Станишники, — говорит, — ну чего вы заздря бунтуете. Весь округ, все хутора уже подписали леса делить, а вы уперлись, как бык на базу». А мы ему говорим: «Так это которые хутора подписали? Которые на песках живут. Они лесов-то никогда и в глаза не видели. Им что лес на тридцать делян делить, что небо над головой. А мы совсем другое дело, мы с лесу живем. Так что ты нас, господин хороший, в одну кучу, как навоз, не складывай». Землемер попрыгал, попрыгал да и в город подался жаловаться на нас. Вертается с начальством, да еще с ними какой-то генерал приехал — очень важный из себя на вид будет. Собрали сход. «Казаки! — кричит генерал. — Я еще в шестьдесят первом году усмирял крестьян, которые вздумали бунтовать против воли, дарованной им царем-освободителем!» А наши казаки возьми и крикни ему в ответ: «Мы тебе, ваше превосходительство, не мужики! Нас просто так не усмиришь!..» Генерал красный стал, как помидор. «Урядники! — кричит. — Переписать всех крикунов и немедля засадить в холодную!» Урядники пошли было промеж казаков и пишут на бумагу кого не лень — и кто кричал, и кто молчал, и кто от рождения глухой да немой… Но не тут-то было! Кинулись на них наши бабы, казачки то есть. Как пошли лупцевать тех урядников, как начали кулаками по сусалам их охаживать, так урядники все бумаги побросали и бегом обратно к генералу. Начинается следствие по делу об драке с урядниками. Генерал нас допрашивает по одному: кто бил, какие фамилии? Казаки стеной за баб встали: «Все били, пиши сразу всю станицу». Генерал спрашивает: «Поедете лес делить?» «Нет, — говорим, — ваше превосходительство, не поедем, нам лес делить без надобности». Опять собирают сход. Генерал и атаман взошли в церкву, помолились, выходят на паперть. А народ уже от всей этой заварухи так озлился, что удержу нет. Окружили их и кричат атаману: «Складывай с себя звание, отдавай булаву — мы тебя выбрали на атаманство, мы тебя и сымаем! Какой из тебя, к лешему, атаман, когда ты народ удоволить не можешь? А не отдашь булаву, так мы тебе голову напрочь оторвем!» Атаман, конечно, перепужался, кинул булаву на землю и убег. Генерал тоже куда-то убрался, а казаки прямо от церквы идут на квартиру, где землемер стоял, и шумят ему: уезжай отсюдова, черт не нашего бога! Но землемер, конечно, гордый был, не уехал. Тогда ночью ктой-то ему из ружья в окно ба-бах! Чтоб, значит, знал, что казацкое слово твердое. Ежели сказали уезжай, значит, уезжай, мы шутить не любим…