— Не преувеличиваете?

— Нисколько!.. Ему из наших заграничных оракулов никто в подметки не годится! Он же марксист, властитель дум, на него вся здешняя социалистическая молодежь молится, как на святого!.. Его сам Энгельс выше всех в русской революции ставит.

— А ваше личное к нему отношение?

— Преклоняюсь… В полном смысле этого слова.

— Вы, очевидно, уже знаете, — тихо сказал слепой, — что я располагаю некоторыми средствами. Не могли бы вы от своего имени предложить кое-что Плеханову… Я бы хотел, естественно, остаться в стороне.

— Для себя лично не возьмет ни копейки!.. Это уже проверено. Бессребреник, чистейшая душа!.. Все отдаст на марксистские издания.

— Издания? Это любопытно. Меня как раз именно это и интересует. Хотелось бы распорядиться деньгами к пользу какого-нибудь стоящего нелегального журнала… Вы не могли бы коротко свести меня с Плехановым?

— Хоть сегодня!.. Впрочем, лучше завтра. Надо предупредить заранее. Он очень строг к своему времени. Все расписано до получаса, минуты зря не потеряет… Мы иногда здесь просто удивляемся — после болезни еле на ногах держится, а дисциплинирован, как римский легионер.

— Вы что-то очень уж расхваливаете своего Плеханова…

— Да ведь есть за что… Редкого обаяния человек, я таких, признаться, никогда и не встречал. Впрочем, завтра сами убедитесь… Я вам твердо обещаю — получите наслаждение… Но хочу дать совет: говорите с ним кратко, ясно, определенно, без всяких исповедей. Он их терпеть не может.

— Меня это устраивает. Я человек деловой, к излишней чувствительности тоже не привычен.

— И никаких витиеватых речей, никаких заумных разговоров по поводу того, что, мол, счастливы беседовать с самим Плехановым, с ним не затевайте. Можете нарваться на злую шутку. Он собеседника сразу отгадывает, на всю глубину, с первых двух-трех фраз. А ироничен и насмешлив, как бес.

— Вы, милейший, нарисовали такой отталкивающий портрет, что мне теперь с вашим Плехановым и встречаться-то не захочется…

— Я специально взял самую крайнюю степень, чтобы предупредить и подготовить вас… Жорж. — человеческий экземпляр противоречивый и сложный, но, повторяю, — великолепный!.. Если сладитесь, он сам перед вами душу раскроет. За тридцать — сорок минут узнаете такое, о чем раньше просто и не догадывались. И совершенно по-другому начнете понимать жизнь. Как будто заново на белый свет появились.

Слепым человеком, ведшим разговор в кафе Ландольта на улице Каруж в Женеве, был приехавший из России известный адвокат Кулябко-Корецкий. После нескольких встреч с Плехановым он предоставил в распоряжение группы «Освобождение труда» значительную сумму денег, которая позволила молодым русским марксистам издать первый русский социал-демократический периодический сборник. Он так и назывался — «Социал-демократ».

Со страниц сборника голос Плеханова, умолкший было на время болезни, зазвучал с новой силой. И прежде всего в рецензии на вышедшую в Париже книгу Льва Тихомирова «Почему я перестал быть революционером».

Едко, неопровержимо, уничтожающе высмеял Георгий Валентинович «покаянную философию» Тихомирова и его реверансы перед российским самодержавием. Плеханов назвал его книгу печатным дополнением к рукописному прошению о помиловании.

Это выступление Плеханова поставило тавро на судьбу ренегата Тихомирова, одного из главных врагов нарождающегося русского марксизма в русском освободительном движении.

Вера Ивановна Засулич два экземпляра «Социал-демократа» послала в Лондон.

Один — Сергею Кравчипскому.

Второй — «по начальству», Энгельсу.

— Розалия Марковна, у меня к вам один вопрос…

— Вера Ивановна, случилось что-нибудь?

— Нет, ничего особенного… Просто…

— Слушаю вас, Верочка.

— Может быть, я и не имею права задавать вам сейчас этот вопрос…

— Верочка, наши отношения, по-моему, дают нам право задавать друг другу любые вопросы.

— Роза… вы… беременны?

— Ах, это… Я должна отвечать?

— …

— Да.

— Кого вы хотите родить от больного туберкулезом человека?

— Вера, Вера…

— И для чего? Чтобы он унаследовал мучения отца?

— Ребенка хотела не я, а он…

— Но вы же женщина! Мне ли вам объяснять, что если бы вы…

— Вера, вы ревнуете?

— Вздор!.. Чем вы будете кормить троих детей? Вы подумали об этом?

— В конце концов…

— В конце концов все заботы снова лягут на его голову! И он снова надорвется!..

— Верочка, но ведь и вы тоже женщина. Как вы не понимаете…

— Я женщина? Никакая я не женщина! Я марксист в юбке!

— Не наговаривайте вы на себя…

— Третий ребенок будет заставлять его перенапрягаться, отрываться от главного…

— Как это все непохоже на вас, Вера…

— Да, да, непохоже! Я давно уже непохожа сама на себя со своей одинокой бабьей жизнью… А вы хотите иметь сразу все — семью, мужа, любовь, детей, профессию!

— Ну, вот что…

— А у меня есть только одно — наше дело!.. И он — как самое лучшее, самое благородное, самое прекрасное выражение наших идей!.. Зачем же вы хотите укоротить его век, зачем хотите отнять его у нас?

— Вера Ивановна, есть такие стороны жизни, обсуждать которые мне не хотелось бы даже…

— …

— Вы вторгаетесь в обстоятельства…

— Простите меня, Роза… Я, кажется, не владею сейчас собой…

— …

— Роза, не продолжайте, умоляю вас!

— Верочка, милая, извините и мне этот тон… Я тоже… тоже…

— Не плачьте, Роза…

— Если бы вы знали, если бы вы только знали, как мне тяжело…

— Возьмите мой платок…

— Я ужасно чувствую себя — все время на грани острейшего отравления. Питание совсем не то, он болен, денег нету…

— Я достану деньги! Я напишу Аксельроду… Павел обязательно поможет… Он же боготворит Жоржа…

— Вы знаете, Верочка, однажды он очень сильно закашлялся… С кровью… И вот в этот день он сказал мне, что боится рано умереть, что обязан до конца жизни сделать как можно больше, что он хочет сохраниться в памяти людей, продолжиться в своих книгах и детях…

— Я завтра же напишу Аксельроду!

— Вера, дорогая, не казните вы меня своим сердцем… Только ангел…

— Не надо, Роза, не надо…

— Спасибо вам за все, и простите, простите…

— Не плачьте, вам вредно сейчас волноваться…

— Вера Ивановна, вы знаете, что меня высылают из Швейцарии?

— Да, Жорж, знаю.

— Хотелось бы все-таки понять — за что?.. Хотя, с точки зрения любого правительства, субъект моего пошиба — всегда и везде персона весьма нежелательная.

— А вы до сих пор не знаете, за что вас конкретно высылают?

— В полиции что-то говорили, но я, конечно, все пропустил мимо ушей…

— О Гегеле, наверное, думали в это время.

— Верочка, как вы отгадали? Именно о Гегеле.

— Мне ли вас не знать, господин Плеханов…

— Так что же там стряслось? За что гонят из самой свободной республики?

— Два русских террориста под Цюрихом испытывали в горах бомбу…

— Народовольцы?

— Они самые. Бомба взорвалась неудачно, обоих ранило, один потом умер…

— Тысяча чертей! Когда же кончится это затянувшееся детство, эта игра в революцию!

— И вот теперь кантональные власти выпроваживают из своих кантонов всех русских эмигрантов без разбора, подозревая каждого в потенциальном анархизме.

— Бред, нонсенс, фантасмагория! Ну, какой же я анархист, когда я чуть ли не первый противник террора и самый что ни на есть махровый марксист? И кричу об этом уже много лет со всех углов?

— А вы хоть знаете, господин махровый марксист, что Розу с детьми тоже собираются выслать из Швейцарии вместе с вами?

— Розу с детьми? Но это невозможно — ей рожать через два месяца. Так что же делать?

— Роза хочет обратиться к университетским профессорам. Могут помочь.

— В чем конкретно?

— Остаться в Женеве.