«Идиот! – подумал он о мертвом Крестном, который затарился этими полусъедобными консервами. – Не мог что ли получше что-нибудь выбрать?»

Но дальнейшие его поиски среди ящиков и коробок значительно разнообразили ассортимент уцелевших от крыс продуктов. Он обнаружил с десяток ящиков разнообразных рыбных консервов и даже пару десятков стеклянных баночек черной икры. Отдельно стояли на полу ящики с гаванским ромом – любимой выпивкой Крестного. Иван выругался, он терпеть не мог это отвратительное пойло, но ничего другого не было. Сойдет и это.

Иван успокоился и даже повеселел. Выходить из подвала не было необходимости по крайней мере неделю. Правда не было ни кусочка хлеба или какой-нибудь крупы, но на консервах он мог продержаться сколько угодно долго.

Разыскав продукты, Иван продолжил осматриваться в подвале и нашел огромный стеллаж, занимавший целиком одну из стен. Иван обрадовался находке и принялся рыться на полках при свете зажигалки.

Посуда, стаканы, груда источенной крысами бумаги, вероятно, какие-то книги, которые Крестный собирался читать во время вынужденного сидения в подвале, если такое случится... Наконец, он наткнулся на огрызки парафиновых свечей, от которых остались одни фитили и здесь же обнаружил электрический фонарик-жучок с маленьким электрогенератором, работающим от нажатия пальцев.

Иван вспомнил, что в глубоком детстве у него был такой и принялся машинально сжимать рукоятку. Раскалившуюся зажигалку можно было потушить. С фонариком дело пошло быстрее. Иван разыскал керосиновую лампу, под стеллажом нашел канистру с керосином и вдруг потерял всякий интерес к этому хламу, в котором рылся...

Он зажег лампу, отчего подвал наполнился неровным светом, и пространство сразу уменьшилось от вынырнувших из темноты стен. Иван сразу определил, что в одном из углов устроена раковина, открыл кран и с удовлетворение убедился, что вода идет, хотя и ржавая. В другом углу он нашел грубо сколоченный топчан с грудой какого-то тряпья на нем. Рядом лежал дочиста обглоданный скелет человека с редкими лоскутками одежды на костях...

Несколько минут Иван в недоумении смотрел на лежащий на полу голый череп, пока не понял, что это, без всякого сомнения один из шестерок Крестного, который таскал сюда все это барахло и продукты. О подвале не должен был знать никто и Крестный просто убил этого человека, поступив в полном соответствии с нравами зарывавших на островах свои сокровища пиратов вроде капитана Флинта. Свидетель остается охранять то, что он видел и никому не сможет передать тайну, которую знает сам...

Иван взял череп в руки и нашел в лобовой кости небольшое круглое отверстие. Выходит, Крестный, который так боялся убивать людей из-за страха перед своей смертью, все же иногда пересиливал свой страх. В тех случаях, когда другого выхода не было...

Например, когда ему нужно было убить Надю, из-за которой Иван чуть было не порвал с Крестным и не ушел из-под его контроля.

Воспоминание о Наде, о которой Иван стал последнее время забывать, вдруг наполнило его болью и смятением. Иван вспомнил их безмолвные ночи, когда он прижимался к ее груди и ему становилось сладко и спокойно, как в детстве, когда он засыпал вместе с матерью под одним одеялом, прижимаясь к ее теплому и такому надежному животу, а все страхи оставались где-то далеко, за пределами ее комнаты.

Встретив Надю, Иван решил, что возможно вернуться назад, забыть Чечню и смерть друзей, забыть чеченский плен и гладиаторские бои на арене за кругом костров, забыть рев зрителей, поставивших на него свои деньги, когда он голыми руками убивал противника и оставался в живых только для того, чтобы проведя ночь на цепи в сарае с крысами завтра вновь выйти на очередной бой...

Надя дала ему надежду на другую жизнь. Дала возможность заботиться о себе и испытывать тревогу за ее жизнь – чувства, о существовании которых вернувшийся из Чечни Иван забыл, словно они и не существовали вовсе... Его оттаявшая душа рванулась к этой женщине и почувствовала в ней смысл своего существования...

Те немногие ночи, которые Иван провел вместе с Надей, встали перед ним во сей своей безжалостности напоминания о том, что он сейчас назвал бы счастьем.

Он погружался в ее тело, забывая, что есть на свете что-либо другое, кроме этой женщины, дороже которой для него нет ничего на свете и ее тела, желаннее которого ничего нельзя и придумать... И он погружался в него вновь и вновь, стараясь войти в него без остатка и раствориться в этой женщине, спрятавшись от жестокого и ненавистного мира за окнами их спальни, мира, в котором есть Крестный и Чечня, есть убийство и смерть...

Они вместе Надей начинали вскрикивать от переполнявшего их ощущения соединения и обоим одновременно казалось, что мир взрывается для того чтобы они соединились в одно единое существо. И они соединялись на какое-то неуловимое мгновение для того чтобы тут же распасться вновь и испытывать вновь непреодолимую тягу к такому соединению... Потом они долго лежали в постели и гладили тела друг друга с благодарностью и нежностью, которая вновь переходила во вспышку желания и все повторялось снова и снова...

Иван застонал от боли, вспомнив огромные темные Надины соски и так притягивающий его темный треугольник внизу ее живота. Ни с какой проституткой он не сможет испытать того чувства, которое испытывал в постели с Надей. Ни одна женщина не сможет вновь оживить его душу...

Единственное, что он мог теперь сказать себе – у него была Надежда, Надя. Теперь она умерла... Весте с ней что-то умерло и в Иване, не замерзло, как в Чечне, а умерло и на этот раз – навсегда.

Иван упал на топчан, спугнув с него трех крыс, и застонал. Душа в нем корчилась, не желая расставаться с Надеждой и цеплялась за воспоминания, потому, что больше ей не за что было цепляться...

Иван что было силы стукнул себя кулаком по ноге, но боль от удара не сняла боли внутри. Боль требовала выхода, иначе она просто грозила разорвать Ивана изнутри... Он приподнялся схватил с пола первое, что попалось под руку и запустил в лампу. Стекло зазвенело и раскололось. Лампа свалилась на бок, но керосин не вытек и не вспыхнул. Фитиль покоптил еще несколько секунд и погас, погрузив подвал в полную темноту.

Сразу стало легче. Бетонные стены подвала исчезли и не напоминали всей своей реальной грубостью о невозвратности Ивановых потерь... Та, что умерла – не воскреснет. То, что было – не повторится...

Иван сообразил, что попалось ему под руку на полу. Череп. Бывшая голова. Помимо его воли в его руке возникло физиологическое воспоминание о том, как он держал в ней же другую голову. Голову человека, убитого им. Иван оторвал ее в честном бою в кругу чеченских костров...

Сидя в полной темноте, Иван вспоминал этот бой и в его глазах словно загорались отсветы костров, окружающих арену, а уши наполняли хриплые крики чеченцев, делающих ставки на одного из двух бойцов, которые должны драться сегодня вечером через несколько минут.

Его соперника взяли в плен только да дня назад и он не высоко котировался среди знатоков и любителей человеческого рукопашного боя. Но Иван знал, насколько ложным бывает мнение знатоков, привыкших верить только в то, часто они видели собственными глазами. В конце концов не им сегодня выходить на арену и на себе проверять силы и умение в драке этой «темной лошадки»! Это должен будет сделать Иван. Иван никогда не доверялся мнению знатоков и предпочитал узнавать о сопернике все уже в ходе поединка. Разведка боем – самая надежная разведка, раскрывающая и сильные и слабые стороны твоего соперника.

Хозяин Ивана, обычно подолгу растолковывающий Ивану перед началом поединка все, что ему известно о сегодняшнем противнике, на этот раз ограничился кратким восклицанием:

– Э-э! Дрянь, а нэ воин!

«Откуда тебе-то это известно, чернобородая сволочь? – подумал в ответ Иван, но промолчал, поскольку спорить с чеченцем не имело никакого смысла.

Не все ли равно, силен или слаб сегодняшний противник? Иван в любом случае должен его победить, поскольку проигравший как правило – умирает. По требованию зрителей победитель обязан его добить, хочет он этого или не хочет... На памяти Ивана зрители ни разу не потребовали побежденного оставить в живых...