– Я уже ответила тебе на этот вопрос.

– Да, но я был им.

– Кто тебе это сказал?

– Доктор Орин Гаррис.

– Этот прощелыга! – Розмари положила руку на его ладонь. – Послушай, Барни, что говорили врачи в больнице?

– Они были в полной растерянности.

– В растерянности?

– Да. Они обследовали меня по всем статьям и не нашли никакого заболевания мозга, но мой рассказ... он их поставил в тупик.

– Ты имеешь в виду галлюцинации, о которых рассказал мне утром? Когда ты находил свою бритву на подносе с кубиками льда? Когда ты слышал звонки, которых не было? Когда ты свернул шею попугаю? И когда ты вообразил, что застал свою жену в постели с другим мужчиной?

– Да, это так.

– Что ж... – Розмари задумалась, собираясь задать Барни еще один вопрос о его болезни, но передумала и сказала: – А с кем, по твоему мнению, ты мог бы застать свою жену? Кто этот мужчина?

– Я никогда не видел этого типа ни раньше, ни потом. – Он провел рукой по волосам. – Это невозможно, потому что его никогда не существовало. Соображаешь? Все это было лишь в моем воображении, ибо я получал слишком много ударов в голову.

– Это Галь объяснила тебе так?

– Да.

– Но зачем же было оставаться в больнице два года?

– Потому что на этом настаивал доктор Гаррис, который считал, что так будет лучше. Он говорил, что те удары, которые я получил на ринге, повергли меня в депрессию. Он составил историю моей болезни, которую специалисты больницы сочли правильной.

Розмари прижала руку к груди, будто у нее болело сердце.

– Это все выдумки. Послушай, Барни, если бы ты был лопухом, который отвечает на три удара одним, то все это было бы верно, но это совсем не твой случай. Ты классный боксер. С тех пор как ты выиграл бой с Голденом Глоузеном, ты никогда не получал ударов, способных даже разбить куриное яйцо. Оставь в покое то небольшое количество извилин, которое имеется у тебя в голове. Ты не больше сумасшедший, чем я, Барни, и ты никогда им не был.

– Тогда почему мне виделись и слышались такие вещи? И почему все прекратилось сразу, как только я прекратил выступать на ринге?

– Поверь мне, – слабо улыбнулась Розмари, – это как раз то, что я хотела бы выяснить.

– Полагаю, – начал нервничать Менделл, – что ты, Пат, Джон и Джой считали, что я должен идти до конца, пока совсем не потеряю рассудок и, возможно, не убью Галь?

Розмари встала и положила обе руки ему на плечи.

– Нет, Барти, поверь мне! Все, чего я хочу, это чтобы ты был счастлив!

– Спасибо. – Менделл поцеловал ее в подбородок.

Розмари удивила его, ответив на поцелуй. На мгновение ее тело прильнуло к Барни, потом ее ногти вонзились ему в спину, и глухой стон вырвался из ее груди. Она прижалась к нему, и Менделл ответил ей тем же. Розмари еще сильнее обняла его, и они некоторое время стояли так, крепко прижавшись друг к другу. Потом Розмари вырвалась из его объятий и заплакала.

– Прости меня, малышка, – немного задыхаясь, проговорил Менделл, – я очень огорчен. Не сердись, это ничего не означает.

– Да, – простонала Розмари, – я это знаю, и это ужасно, – она рукавом вытерла слезы, – если бы для тебя это что-то значило, я бы задрала платье и тебе оставалось бы только овладеть мною здесь же, на полу. Ты мог бы сделать то же самое на углу Тридцать восьмой и Вентворт. Или на Стет или Медисон... – Ее дыхание прерывалось рыданиями. – Но это для тебя ничего не значит – я стала бы просто очередной девчонкой знаменитого Барни Менделла...

– Розмари! – прервал ее Менделл.

– Ты до сих пор влюблен в эту грязную девку, на которой женился, – еще сильнее рыдая, продолжила она и изо всех сил влепила ему пощечину. – Чтоб ты сдох, Барни Менделл!

Розмари бросилась к входной двери и с силой захлопнула ее за собой. Менделл остался стоять, глядя на закрытую дверь и потирая щеку носовым платком.

Действительно, жизнь очень сложна...

Кухня была маленькой и очень жаркой. Запах вкусной пищи вызывал у Менделла отвращение, но он, чтобы доставить удовольствие матери, заставил себя кое-что съесть, не переставая при этом покрываться потом. Он больше не мог оставаться здесь. Теперь, вероятно, уже нашли тело Куртиса и флики тщательно искали Барни Менделла. А где-то в Чикаго жил человек, который пытался ухлопать его, Барни. Мистера Куртиса убили по ошибке. Это ему, Барни Менделлу, предназначались пули.

– Ешь, ешь, – настаивала мать, гладя его по спине. – Теперь все устроится.

Менделлу очень хотелось, чтобы старая мать оказалась права, но, пока медицина не выскажет своего мнения о его душевном состоянии, для него все оставалось неясным.

Он сожалел о сцене с Розмари, ему не надо было касаться этой девочки. Подумав об этом, он понял, почему Розмари так поступила. Она всегда смотрела на него, как на свою собственность. И если он никуда ее не водил за исключением двух-трех вечеринок по соседству, то все равно он часто с ней встречался. Может, Джой поэтому и зол на него... Может, Джой рассчитывал жениться на Розмари... Но, боже мой! Он никогда не думал о Розмари в этом плане! Она для него просто соседская девчонка! Барни должен был рассказать ей о Куртисе, об отверстиях от пуль в его шляпе. Розмари не верила, что он ненормальный, она сама сказала ему об этом...

Галстук был слишком затянут, и он развязал его. Розмари работает медсестрой и должна знать такие вещи. Но почему же ему мерещилось такое, чего не было на самом деле? Развязанный галстук не принес Барни облегчения, у него все время перехватывало горло.

Передвигаясь от плиты к столу, мать рассказывала ему новости.

– А Пат теперь стал детективом. Он до ночи бегает с прокурором и, вместо того чтобы ходить в форме, носит свой лучший костюм. И он теперь намного больше зарабатывает.

– Здорово, – откликнулся Менделл, – очень здорово. – Он попытался проглотить еще немного еды. – Скажи, ма, ты помнишь дядю Владимира?

– Конечно, это ведь брат твоего отца.

– Как у него было с деньгами?

– Кто когда-нибудь слышал о профессоре колледжа с деньгами?! – воскликнула мать. – Лучше бы он работал руками или имел пай в какой-нибудь фирме. Когда отец был жив и вкалывал на бойне, он регулярно отправлял четыре доллара на родину, чтобы Владимир и Софи могли получше питаться. Работая мозгами – много денег не заработаешь, Барни!

– А когда о дяде слышали в последний раз?

Старушка задумалась.

– Лет пятнадцать-шестнадцать назад, как раз перед смертью твоего отца. А почему тебя это интересует?

Менделл поймал кусок сосиски, который оставался на тарелке, и заставил себя проглотить его.

– Не обращай внимания, я, должно быть, немного не в себе.

– Пьянствовать – да, боксировать – да, попасть в тюрьму – да, но никогда в нашем роду не было сумасшедших, никогда никто из наших не помещался в психбольницу в Ирвин-парке, – заметила мать, наливая в чашку кофе. – Они заперли тебя там потому, что у них самих мозги набекрень. – Она села напротив Барни. – Скажи, сынок, скажи что-нибудь своей старой матери.

– Что?

– Я тебя хорошо воспитала? Нет? Я пыталась научить тебя отличать добро от зла. Когда ты сердился, я уговаривала тебя и успокаивала...

Менделл протянул руку над столом и погладил ее маленькую руку.

– Ты страшно меня наказывала, ма!

Мать похлопала по крупным пальцам, лежащим на ее руке.

– Это для твоего же блага. Объясни мне эту мерзкую историю, описанную в газете, Барни. О том, что ты сделал с этой девушкой. Это неправда, Барни? Ты не вел себя плохо по отношению к ней? Ты ее не ударил?

– Уверен, что нет, ма, – спокойно ответил Менделл. – Я был пьян, но не до такой степени. Потом – пьян я или нет, но я никогда бы не ударил женщину.

– Знаешь, именно это я и говорила Бесси Хепельмеер, – мать погладила его ладонь. – Я тебе верю, Барни. – Она выпустила его руку. – А теперь лучше тебе отправиться к своей жене. Очень хорошо, что ты пришел ко мне, но твоя жена тоже ведь ждет тебя.