– А теперь уходи отсюда, Барни. – Дойл слегка толкнул его.

– Уходи, Барни, и никогда не появляйся здесь. Мы больше не друзья. – Пат повернулся к сестре. – Это и тебя касается, Розмари. Если ты собираешься и дальше вертеться вокруг Барни Менделла, я вышвырну за дверь и тебя!

– Хорошо, – объявил Менделл, – я ухожу.

Он повернул свою шляпу, чтобы не были видны пятна крови, достал из кармана деньги, которые получил за часы, оставил себе банкноту в двадцать долларов, а остальные сунул в руку Розмари.

– Послушай, малышка, – сказал он ей, – то, что здесь только что происходило, поставило все на свои места. Это гораздо хуже, чем я думал. Но ты очень добрая и хорошая, ты лучше всех, кого я когда-либо знал...

Дойл подошел к ним.

– Боже мой, что ты тут ей рассказываешь?

Розмари посмотрела на брата, лотом опять на Менделла, и уголки ее рта задрожали.

– Для чего эти деньги, Барни?

– Я тебя прошу, Розмари, в память прошлых лет... – объяснил Менделл, и его улыбка была жалкой и грустной. Складывалось впечатление, что он вот-вот расплачется. – Пожалуйста, передай это ма, малышка. Скажи, что я забыл ей их оставить. И поблагодари всех, кто был добрым по отношению к ней, в то время как я... как это сказать... немного забыл ее.

Пат задумчиво смотрел на него, а Розмари схватила его за руку в тот момент, когда он выходил.

– Нет, Барни, подожди! – Ее губы дрожали. – Что-то тут не так...

Менделл кончиками пальцев смахнул слезу с глаз.

– Ты поосторожнее, а то Пат выкинет тебя за дверь, помни об этом.

Он очутился на улице, на холоде, совсем один, и пошел против ветра, борясь с ним и не глядя по сторонам. Барни рассчитывал, что не встретит никого из своих прежних знакомых: он никогда не чувствовал себя столь пристыженным. Ему можно было стать сумасшедшим, но он не мог допустить, чтобы мать так жила. А ведь ему нечего стыдиться. Насколько он помнил, он так не поступал. Он попытался всколыхнуть в памяти то, что произошло два года назад, и вспомнил, что накануне того дня, когда он позволил отправить себя в психбольницу, он хорошо позаботился о матери. Барни взял из банка все свои деньги, восемьдесят восемь тысяч долларов, оставил тысячу себе, а остальные отдал Галь, чтобы она положила их на свой счет. Барни взял с нее обещание, что она станет отправлять еженедельно его матери чеки по семьдесят пять долларов. Галь поцеловала его и сказала, что обязательно будет это делать.

Так куда же девались эти деньги?

Прежде чем он успел пройти три квартала, холод настолько усилился, что Менделлу пришлось надеть пальто. Он пытался замаскировать кровь на рукаве, загнув пальцы на обшлаге пальто и как можно глубже засунув руку в карман. Почти совсем спрятав пятна крови на рукаве, Барни не мог скрыть их на самом пальто, в тех местах, о которые он вытер руки. Не обращая больше внимания на пятна, он направился на юг, всматриваясь в лица прохожих. Ему казалось, что он боится, но это было не так. Менделл принялся рассуждать. Еще раз ему пришлось броситься в бега. Доказать, что он не убивал Куртиса, невозможно, но и полиция не сможет доказать, что он убил его. Совершенно неправдоподобно, чтобы убийца вторично попытался пристрелить его на улице, полной народа. Для него теперь самым важным было то, какое мнение сложилось о нем у Пата и Розмари, и то, что его мать два года жила без денег, обходясь милостыней.

Менделл заметил, что, несмотря на ветер, он задыхается и весь в испарине. Жестокие слова Пата словно приделали ему крылья. Все это ложь. Пат не имел права так говорить о Галь. Этот флик со скотобойни, что он знал о женщине, которая вращалась в таком обществе, о котором он не имел ни малейшего понятия и в которое его никогда не пустят. Были хорошие женщины и у скотобоен, и в Эванстоне, и в Лайк-Форест, но для всех парней, живущих в Келли, девушки из высшего общества – паразитки, у которых только одно желание – переспать с кем-нибудь. А собственные жены обманывали их направо и налево и на всех углах. Эти парни мычали, как немые, увидев в газете портрет девушки в вечернем платье, очень открытом, обнажающем грудь, в то время как их собственные жены снимали трусики за сорок центов у Грента или Кресса, чтобы оплатить услуги молочника или мясника и таким образом немного увеличить жалкий доход семьи.

Галь была хорошей девочкой. Барни безумно желал ее и в первую же встречу попытался получить ее. Галь тоже хотела его, так было с самого начала. Но хотя Галь и позволила поцеловать себя, ничего другого она не допустила до самой свадьбы.

Менделл вытер щеки и попытался не дышать так тяжело, ибо это привлекало к нему внимание. Возможно, Галь забыла, для чего он передал ей деньги, которые для нее ничего не значили, она столько имела их всегда... Галь не знала, что такое быть голодной, не знала того страха, который бывает, когда понимаешь, что денег хватит только на оплату жилья и газа. Галь никогда не подбирала уголь у железной дороги и не клянчила монетки на кино...

Холод подбирался к Менделлу, и он принялся согревать свой сломанный нос, прижав к нему руку.

Возможно также, что он не давал никаких денег Галь, что он просто вообразил, что взял их из банка. Так же как он вообразил, что застал Галь с другим.

На ближайшем углу оказался бар, и Менделл зашел туда. Теперь нужно было привести свои мысли в порядок. Если он дал Галь деньги для матери, значит, он в полном рассудке. Если он только вообразил это, значит, он сумасшедший и созрел для психбольницы. В баре было тепло и сумрачно, в нем стоял знакомый запах пива, виски и хорошей еды. Хозяин, толстый человек с венчиком волос вокруг розового, как у ребенка, черепа, отложил газету.

– Слушаю вас, мистер.

Менделл заказал виски, чтобы разменять двадцать долларов, потом взял телефонную трубку, чтобы позвонить Галь, прежде чем его нервы совсем откажут. Когда наконец она ответила, у нее был тоненький голосок, как у девочки, которую только что разбудили.

– Да, миссис Менделл у телефона.

– Это Барни, дорогая.

Он отчетливо услышал ее дыхание, и это подействовало на него, словно ласка, нежная и очень личная.

– О, боже! Любимый, ты где?

– Я около Сойти-Сид, – ответил Менделл, – сейчас возьму такси и приеду к тебе.

– Да, Барни, прошу тебя.

Менделл глубоко вздохнул.

– По поводу этой истории в газетах, дорогая, по поводу этой девушки...

– Я не верю ни одному их слову! – прервала его Галь. – Прошу тебя, Барни, иди ко мне быстрее, я ждала тебя всю ночь.

– Пусть в ожидании все будет как можно лучше, – Менделл поцеловал телефонную трубку.

– Пусть в ожидании все будет как можно лучше, – прошептала Галь.

У Менделла так дрожали руки, что ему стало трудно набрать номер вызова такси. Но он не знал, какой адрес указать, и открыл дверь будки, чтобы спросить у толстяка, где находится его бар. Когда Менделл вернулся к стойке, у него все еще дрожали пальцы.

– Она дома, да? – спросил Барни бармен.

– Да, – проворчал Менделл, – она дома. Вот, выпейте стаканчик.

– Спасибо, – бармен забрал монету, которую положил ему на прилавок Менделл, и налил себе виски.

Менделл вышел из бара встретить такси. Он больше не чувствовал холода. Все устроится, Галь все приведет в порядок.

Она всегда любила его, она ждала его всю ночь. Он окажется у нее через десять минут. Опаздывающий школьник, проходя мимо бара, бросил взгляд на Менделла, посмотрел второй раз и повернулся.

– Э! Вы ведь Барни Менделл, не так ли, мистер?

– Да, – проворчал Барни Менделл.

– Замечательно! – воскликнул мальчишка. – Просто замечательно! – И он продолжил свой путь, оглядываясь через плечо, такой же счастливый от этой встречи, как если бы получил отличную отметку.

Глядя на удаляющегося мальчика, Барни широко улыбнулся. Он чувствовал себя хорошо. Барни чувствовал себя так же, как и тогда, когда выиграл свои первые "золотые перчатки". Галь он все объяснит, и теперь все будет хорошо. Он увидел желтую полосу такси за три дома от него и вышел на край тротуара. Для Галь все равно – выбрит он или нет. Галь так же хотела его, как и он ее, это чувствовалось по ее голосу. Ладони у Барни вспотели, он вытер их о пальто и без любопытства поднял глаза на черный "форд", который круто повернул и остановился перед ним и перед приехавшим такси. Только потом Менделл обнаружил, что это патрульная машина полиции. Обе дверцы ее открылись, и оттуда вышли двое полицейских в форме. Один из них стоял уже рядом на тротуаре и держал в руке пистолет. Он спросил, отчетливо произнося каждое слово: